— Все вертишь? — заглушая мотоцикл, сказал Гриша.
— Ага. А что?
— Это я должен был бы спросить тебя: а что ты здесь делаешь?
— Охраняю сон трудящихся.
— А сам как — думаешь трудиться?
— Вопросик!
— Привлечем за тунеядство!
— А у меня жетон!
— Снова со своим жетоном!
— Я представляю в Веселоярске, может, сорок четыре добровольных общества.
— Сколько, сколько?
— Сорок четыре!
— Ну, гадство! — не удержался Гриша от непарламентского выражения. — Я думал, их штук десять, а их развелось уже вон сколько! Ты что — квартиранта своего сюда привез? Где он?
— На рабочем месте, в спортзале.
Спортзал! Гриша вырос в Карповом Яре, глиняный яр, глиняное село, глиняные хаты, школа тоже в глиняных хатках, в одной первый — четвертый, в другой пятый — седьмой, в третьей восьмой — десятый классы. Какие уж там спорт и еще какие-то залы! А теперь двухэтажная кирпичная школа, классы, лаборатории, зимний сад, библиотека, столовая и, наконец, — добрая треть здания — храм здоровья, спортзал, гимнастические снаряды, шведские стенки, боксерские груши, батуты, вороха мягких поролоновых ковров. По правде говоря, Гриша здесь еще ни разу не был, поэтому вошел в спортзал несмело, почтительно, с пиететом, то есть с некоторым дрожанием конечностей, хотя и неуловимым, но сущим. К тому же напугали его какие-то необычные звуки-всхлипы, разные выкрики, что-то и вовсе неожиданное:
— Леопольд, жалкий трус, выходи!
Детей у Гриши не было, а у механизаторов нет времени смотреть мультфильмы, поэтому он даже представления не имел о телевизионном коте Леопольде и с некоторым любопытством немного постоял и посмотрел, что выделывают юркие мышата с ленивым и неповоротливым котом на цветном экране 59 сантиметров по диагонали.
Лишь потом он вспомнил о цели своего прихода сюда, оторвал взгляд от телевизора (не очень и далеко пришлось отводить глаза, кстати!) и увидел рядом с этим чудом техники, информации, искусства и обалдения самого товарища Пшоня, который, удобно разлегшись на мягких поролонах, накрыв лицо своей панамкой, спокойненько спал под крики дерзких мышат, пытавшихся отомстить ленивому коту за миллионолетние кривды своих предков. Причина такого, прямо скажем, неуместного и раннего сна таилась не в телевизионном шуме, а в бутылкоподобной посудине без этикетки и мисочке с малосольными огурчиками, стоявшими на телевизоре. Пшонь лежал так удобно, что мог бы достать и бутылку, и огурец из мисочки как правой, так и левой рукой. Это Гриша заметил и оценил. И может, именно это вселило в его душу какое-то уважение к Пшоню. Да и как же иначе? Мы всегда хотим уважать людей, к которым приходится обращаться за помощью. А Грише нужна была помощь Пшоня, как специалиста.
— Товарищ Пшонь! — тихонько позвал он.
Храпение в ответ было такое, будто перетряхивали кости египетских фараонов всех династий (а династий там было много, ой-ой!). Гриша даже попятился малость — ему казалось, что в распластанном на поролонах спящем Пшоне вообще нет ничего телесного, а одни лишь кости и этих костей вроде бы вдвое больше, чем у всех людей. Что за наваждение!
— Товарищ Пшонь! Слышите? — уже громче позвал он.
Мослы зашевелились, затарахтели, панамка слетела с лица сухого и злого (может, это и не мумия фараона, а мумия скорпиона?), кости затарахтели еще раз, потом раздался въедливый и недовольный голос:
— Что там? Чего надо?
— Это я, — сказал Гриша. — Левенец, председатель сельсовета.
— А-а, — Пшонь сел, протер глаза, потом кинул за спину руки, взял из мисочки огурец, хрустнул. — В чем дело?
— Огурчиками закусываете?
— Сказано же было: я — вегетарианец.
— А бутылка без этикетки? Продукция тетки Вусти? Могу организовать вам участкового Белоцерковца, он вмиг все оформит.
— Я сам его оформлю! Вы еще меня не знаете. Если я пью самогонку, то не для того, чтобы ее пить, а для того, чтобы знать, какие безобразия здесь у вас творятся. Ясно? И если выдумаете, что я спал на рабочем месте, а вы меня разбудили, так знайте, товарищ председатель, что в это время внутренним зрением я видел ваше двоеженство, которое может перейти и в троеженство! Катерина Щусь и Дарина Порубай вам знакомы? А ваша помощница на комбайне?
«Вот гадство, — подумал Гриша, невольно цепенея, — это Рекордя уже все ему разболтал, а этот, вишь, спит, а на ус мотает».
— Я бы вас попросил, — стараясь быть официальным, сухо промолвил Гриша, — я бы не хотел, чтобы вы…
— Ну, ну, — догрызая огурец, добродушно взглянул на него Пшонь, — это я так, между прочим. Для моих карасиков. А теперь верите, что Пшонь — это Шпонька?
— Я к вам по совершенно другому делу, — дипломатично уклонился от ответа Гриша. — У меня к вам просьба.
— Просьба?
— Да.
И тут Гриша раскрыл свою душу про стадион и про наивысшие мечтания. Это было так неожиданно, что даже Пшонь со всеми неисчерпаемыми запасами его нахальства немного растерялся и не отважился выступить в роли консультанта, только сказал:
— Есть у меня один человечек!
— Знаток? — обрадовался Гриша.
— Ох и человечек же! Гений спортивного дела! Заслуженный консультант всего, что нужно проконсультировать, непоколебимый авторитет, кладезь спортивной мудрости.
— Где же он?
— Далеко.
— Мы могли бы его пригласить?
— Трудно, однако можно.
— Что для этого нужно?
— Нужно подумать.
— Прошу вас, подумайте.
— Значит, так: я еще малость тут посплю, а уж потом подумаю.
Гриша попятился почтительно и с пиететом.
Еще в тот же день он поймал в степи Зиньку Федоровну и заговорил о финансовой поддержке для того, чтобы пригласить и достойно встретить прославленного консультанта по спортивным вопросам.
— Да зачем он тебе? — вздохнула Зинька Федоровна. — Стадион все равно ведь никто не финансирует.
— Потому что нет идеи. А когда дадим идею — все появится: и деньги, и поддержка, и понимание.
— Бог в облаке появится, — мудро заметила Зинька Федоровна. — Хочешь, вот и приглашай этого своего…
— Сельсовет не имеет представительских средств.
— А я их имею?
— Ну, тогда… Тогда, Зинька Федоровна, я… на свои собственные… еще комбайнерские…
— Проторгуешься.
— А я на жатву снова к вам на комбайн попрошусь!
Когда даже председатель председателя не хочет понять, то как же жить дальше?
ЗАУХОПОДНОСОР
За время своих переселений и переименований Веселоярск, можно сказать, привык и ко всякого рода советникам, и к консультантам-проектантам, и к эрудитам-ерундитам, — и теперь тут никого и ничем не удивишь. Все воспринимается с надлежащим спокойствием, которое когда-то называли философским, а теперь можно бы именовать веселоярским, и даже когда дезориентированные сторонники дядьки Вновьизбрать подняли панику, что якобы новый голова куда-то улетел, никто не встревожился: может, человеку надо, вот он и полетел. Полетает — да и вернется снова. Летают же герои латиноамериканских и украинских химерных романов, так почему бы и Грише Левенцу тоже не попробовать?
Поэтому никто не удивился еще одному консультанту в Веселоярске, тем более что привезен он был неофициально, без предупреждений и объявлений, актива для встречи и бесед Гриша не созывал, борщ у тетки Наталки не заказывал, вообще не просил ни у кого ни помощи, ни поддержки, ни даже сочувствия. (Последняя фраза упорно выпутывается из ее синтаксического окружения — и что же мы имеем? Забыли про Зиньку Федоровну и все сваливаем на Левенца? К сожалению, такова у него роль и в жизни, и в нашем повествовании.)
Консультанта привез Рекордя. Не следует думать, что он решил покончить со своей ущербностью и статусом тунеядства, — просто для разминки смотался на отцовском «Москвиче» в областной центр и привез того, кого велел ему привезти — не Левенец, нет! — новый преподаватель физкультуры Пшонь.
Он высадил его возле сельсовета, крикнул Грише снизу:
— Вот, привез!
И помчался дальше дармоедствовать, заставив прибывшего ждать Гришу.
Гриша побежал вниз встречать консультанта.
— Какая радость! — закричал он. — Какая честь для нас!
Консультант развел руки и одарил Гришу взглядом и улыбкой наивного разбойника. Дескать, к вашим услугам без остатка.
— Конон Орестович Тавромахиенко, — представился он. — Прошу не удивляться памилии. Означает она: бой быков. Греческое слово — тавромахия. Наверное, предки мои назывались проще: Убейбык. А потом кому-то надоело, заменил на греческую. Имел пантазию человек!
Тут Грише следовало бы заметить, что Конон Орестович не выговаривает звука «ф», заменяя его на «п», так же как его предок заменил когда-то Убейбыка на Тавромахиенко, но дело в том, что Левенцу было не до каких-то там мелочей, — он весь был во власти созерцания этого необычного человека, принадлежавшего, может к редкостнейшим экземплярам человеческой породы.
Ростом Тавромахиенко не поражал, был, можно бы сказать, умеренного роста, зато брал другим. Шея — граненая, как железный столб, плечи — косая сажень, грудь — колесом, кулачищи — гантельно-гранитные, глаза — стальные, в голосе металл. Такими рисуют в учебниках истории древних ассирийцев: руки как ноги, ноги — как руки, не люди, а быки и львы. У Гриши было намерение покормить гостя, потом уж приступать к делу (для этого попросил он маму Сашку приготовить хороший обед), но теперь, посмотрев на этого человека, испугался: куда его еще кормить — в нем и так силы как в тракторе К-700, все вокруг звенит и гудит, земля трясется, деревья гнутся. С таким лучше натощак.
— Вы, значит, по спортивной линии? — на всякий случай уточнил Гриша.
— Мастер спорта по всем видам! — загремел Тавромахиенко. — До заслуженного не дошел, решил сменить квалипикацию. Занимаюсь научными разработками. Пишу монограпию! Страшное дело!
— Нам бы консультацию, — несмело прервал словоизвержение Тавромахиенко Гриша.
— Консультацию? Глобцы, о чем речь! По всем видам спорта!