— По крайней мере это не отказ. На последнем этапе мы ехали всю ночь напролет, а ночь эта была длинная.
Проспер Дагэ был готов уже отвезти коляску и отвести лошадь на конюшню. С понимающим видом он потрепал своей широкой ладонью спутанную гриву усталой кобылы:
— У вас прекрасная лошадь, месье бальи, но ей нужен долгий отдых и хороший уход! Можем ли мы рассчитывать, что вы проведете у нас какое-то время?
Вопросительный взгляд бальи обратился к Гийому, который понял его и ответил конюху:
— Конечно, Дагэ! Месье де Сэн-Совер очень устал после таких долгих и тягостных дней. Он нуждается в покое и отдыхе…
— Но особенно мой маленький Луи нуждается в этом! Это мой племянник, Дагэ. Он только что лишился почти всех своих родных. Может быть, я — единственный, кто остался у него, за исключением его родственников в Англии. Я надеюсь отвезти его туда, как только он немного придет в себя…
— Бедный ребенок! Но ему будет хорошо у нас, месье бальи. Вы правильно сделали, что привезли его сюда…
Он взял под уздцы лошадь и повел ее в конюшню, а двое мужчин поднялись по ступенькам крыльца и вошли в вестибюль.
— Вы бы могли сказать ему правду, — произнес Тремэн. — Как, впрочем, и всем остальным в этом доме. Я за них ручаюсь! Огромное несчастье, постигшее его, только больше привяжет их к нему. Не забывайте, что они — коренные нормандцы, как и вы, и я, и перед тем, как стать их королем, этот ребенок все-таки в первую очередь — их герцог!
— Я ни минуты не сомневался в этом. И тем не менее я хотел бы избежать того, чтобы вокруг него было слишком много реверансов и создалась чопорная атмосфера. Я бы хотел, чтобы он был здесь просто как мальчик среди других людей, во всяком случае — пока мы будем находиться в вашем доме. Да к тому же так будет лучше для вас: кто знает, какой поток ветра может подхватить и донести обо всем до злонамеренных ушей и тем самым привести к тому, что вы все потеряете. Поэтому, что бы вы не сказали, он — всего лишь мой племянник Луи из Хай-Ричмонда. Я бы хотел, чтобы он также сменил и имя, но, кажется, он сам к этому не расположен, да и потом, почему бы и нет в конце концов?
Потантен, в свою очередь, также радостно приветствовал приехавших, не стараясь скрывать своих чувств:
— Вы так надолго пропали, месье бальи! Мы начали думать, что вы нас позабыли. Бог его знает почему, но этот дом любит вас принимать!..
— Да и я люблю сюда приезжать, Потантен, очень люблю…
— Месье, ваш племянник как раз сейчас кушает на кухне. Он не захотел ждать, чтобы и вам принесли прибор, как полагается. Он и наша малышка Элизабет уплетают за обе щеки хлеб, мед и молоко…
— В этом возрасте каждые два часа можно умирать от голода. Впрочем, как и в моем! Потантен, нет ли у вас чего-нибудь поесть?
— Мадам Белек как раз все приготовила. Я принесу сейчас в библиотеку…
Потантен повернулся с неожиданной легкостью, что всегда с ним бывало, когда он испытывал задушевную радость. Но прежде чем испариться, он обернулся у самой двери и тихо, даже как-то застенчиво спросил:
— А не знаете ли вы случайно что-нибудь о мадам Агнес? Мы все здесь в курсе того, что она собиралась содействовать вам в благородном деле, которому вы преданы…
Имя молодой женщины прозвучало как выстрел, затем наступило длительное молчание. Охваченный угрызениями совести, Гийом внезапно смутился и почувствовал, что краснеет: он так обрадовался и удивился неожиданному приезду бальи, да еще вместе с королевским сыном, что совершенно забыл о той, которая, как и он, носит то же имя.
— Этот вопрос я должен был задать сам, — признался он извиняющимся тоном. — Но не знаю, почему…
— Я вас умоляю, — прервал его Сэн-Совер, лицо которого за мгновение постарело сразу на несколько лет. — С тех пор как я только приехал к вам, я ожидал этого вопроса, зная, что мне придется на него отвечать… Но нужно, наконец, решиться: мадам Тремэн изъявила желание выполнить до конца ту задачу, которую поставила перед собой. Я сделал все, чтобы уговорить ее вернуться домой, Гийом. Поверьте мне, я не жалел слов, но я был просто шокирован ее несгибаемой волей и непреклонностью…
— Я знаю эти ее качества так же хорошо, как и вы теперь! Так что же с ней случилось?
— Ее арестовали спустя менее часа после нашего отъезда из Тампля. Она искала и ждала Габриэля, который не пришел на указанное место встречи. Ей удалось убедить меня, что он что-то недопонял, и она осталась его ждать у меня на квартире. Передав того, о ком я вам рассказывал, в надежные руки, я тоже вернулся к себе, чтобы и ее увезти домой. Но едва я пришел, как увидел, что ее уводят секционеры, мне самому едва удалось избежать ареста, я спрятался за дверью. Ее увезли в Сент-Пелажи[6] и заключили под стражу. Я больше ничего не мог предпринять: дело, которое мне было доверено, не терпело отлагательств, и я должен был уехать. Впрочем, я надеюсь, что наши друзья, оставшиеся в Париже, смогут ей помочь… Мой Бог! Это ужасно!
Он еле держался на ногах, было совершенно очевидно, что он почти падает от усталости. С состраданием Гийом взял его под руку и подвел к креслу у камина.
— Я уверен, что вам не в чем себя упрекнуть. Теперь вам нужен отдых. Потантен, принеси нам поесть. А потом приготовь комнаты…
— Уже сделано… Мальчик тоже очень устал: Белина уложит его в постель, как только он поест…
Был поздний вечер, и почти все уже легли спать, за исключением Потантена, который помогал Клеманс убираться на кухне. Гийом открыл свой дневник с намерением описать в нем, следуя своей привычке, события прошедшего дня. Он достал перо, окунул его в чернила, но не решался прикоснуться им к бумаге. Он долго сидел так, склонившись над чистым листом, подперев рукой подбородок, держа перо на весу. Потом он отложил перо в сторону, собрал и закрыл свой дорожный письменный прибор, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В каких выражениях можно рассказать о том, что ему довелось услышать конфиденциально от месье бальи? Его рассказ был таким выразительным, но очень опасно доверять его бумаге, так как нельзя исключать возможность того, что дом будет захвачен и разграблен людьми Бюто или Ле Карпантье, которые после Шербурга могли бы взяться и за Котантен? Тем более что замеченный ими приезд бальи и его «племянника» мог подтолкнуть их принять опасное решение. Лучше будет отложить на более позднее время и записи, и разговоры: если тайна станет известна, это может причинить заговорщикам немало вреда, потому что в таком случае им придется заметать следы и, возможно, даже уехать вместе с маленьким королем, совсем еще ребенком, куда-нибудь в Вандею или лагерь де Шаретта. Возможно, будет необходимо и потом хранить эту тайну в течение нескольких лет, так как самые грозные враги юного короля, как правило, не любят явно себя обнаруживать. В то же время странная история его побега доказывает, что хотя этот план и был осуществлен горсткой верных и преданных ему сторонников, но организация и руководство им осуществлялись рукой некоторых облеченных властью людей, находившихся на виду у всех, порой даже теми, кого невозможно было и заподозрить, например Эбером — едким редактором «Пер Дюшес», революционным рупором, без конца оскорбляющим и призывающим к пролитию крови.
Кто мог себе представить, что этот невысокий человек тридцати шести лет, всегда так тщательно одетый, прекрасный муж и отец — кстати, благородного происхождения со стороны матери! — любитель хорошего застолья и маленьких салонов, вел двойную игру, проповедовал ненависть, а после смерти королевы искал пути сохранения своих приобретений? Умный и прозорливый Эбер прекрасно понимал, что террор не будет продолжаться вечно, и поэтому надо предусмотреть себе возможные пути для отступления. Вывезти ребенка из Тампля, спрятать его в надежном укрытии — это будет самой надежной гарантией благополучия в старости…
В 1791 году он женился на воспитаннице монастыря Консепсьон-Сэн-Оноре Марии-Франсуазе Гупиль, нормандке из Алансона, как и он сам, и, без сомнения, внебрачной дочери одного из самых доблестных генералов революции. Алексис Ле Венер, виконт де Карруж, вносил за нее плату в монастырь до самого ее замужества. Он был родственником бальи де Сэн-Совера.
Мария-Франсуаза Эбер была добропорядочная республиканка, но втайне от всех верна своей религии. Поэтому, распространяя среди женщин новые идеи, она, как воспитанница монастыря, всегда использовала в своих воззваниях цитаты из Евангелия. Это привлекло к ней внимание одного из самых знаменитых конспираторов того времени, барона де Батца, потомка рода д'Артаньянов, изворотливого финансиста, с душою темной, но решительного в действиях, который был посвящен в заговор по спасению королевской семьи. Именно он — Батц, человек-миф, Протей, как его называли, всегда вынужденный притворяться, пытался освободить Луи XVI по дороге на гильотину и его семью, заключенную в Тампле; именно он вместе с шевалье де Ружвилем благословил известный «Заговор Гвоздик» чтобы похитить королеву из Консьержери![7]
Эбер прекрасно знал, что существует некий дворянин, готовый на все ради реставрации королевской власти и предпринимающий всевозможные усилия, чтобы сгноить революционных главарей.[8] Мария-Франсуаза сама не была знакома с Батцем, которому под видом некоего аббата Алансонского, человека без злых умыслов и с нежной душой, удавалось тщательно скрывать свои истинные чувства. Именно этот порядочный человек и служил связующим звеном между Эбером и теми, кто решил любой ценой вызволить из тюрьмы сына Луи XVI и Марии-Антуанетты.
Душой этого предприятия была одна достаточно богатая англичанка. Ее звали мадам Аткинс. Урожденная Шарлотта Уэлпоул, она была в прошлом театральной актрисой и, будучи приближенной к королеве Марии-Антуанетте, питала к ней почти фанатичную преданность. Однажды ей удалось проникнуть в карцер в тюрьме Консьержери, где была помещена боготворимая ею королева, и предложила ей поменяться одеждой, и готова была занять ее место не только в тюрьме, но и на эшафоте. Королева, разумеется, отказалась, но заклинала свою преданную подругу спасти жизнь ее сыну и «никог