Братья направились к своему вигваму, а вокруг, в ночной тьме, разносились звуки священного гимна сиксиков:
– Хей, хей, хей, хо… Хей, хей, хей, хо…
К этим звукам примешивались песнопения ассинибойнов и дакота.
Когда Рогатый Камень и Горный Гром поужинали вместе с вождем, Горящая Вода тоже запел священный гимн. Женщины, младший брат и оба молодых воина слушали. Спев первую песнь, Горящая Вода посмотрел на юношей долгим испытующим взглядом и сообщил им, что сегодняшнюю ночь они должны провести в вигваме шамана. Это тоже было необычно и еще больше усилило ожидание чего-то особенного. Все с волнением восприняли эту весть, укрепившую надежду на какие-то особые чудеса, которые ждали их с восходом солнца.
Когда Рогатый Камень и Горный Гром шли к Священному вигваму, глашатай объявил, что праздник начнется не в полдень, когда солнце будет стоять в зените, а на рассвете. Приносящие жертву Солнцу, великому Источнику Жизни, должны увидеть его первые лучи, как того требует закон предков.
Молодые воины вошли в Священный вигвам, где царили сумерки и тишина, пропитанные необычными благовониями, и погрузились в особый мир – мир духов. Силе внушения шамана был подвластен каждый, кто вырос с верой во власть духов. Шаман жестом пригласил юношей садиться к огню и дал им особого табака для их трубок. Глубоко вдыхать дым во время священного обряда также считалось жертвой Солнцу. Шаман тоже курил и долго молчал. Время от времени он подкладывал в огонь сухую ветку, чтобы пламя не погасло.
Своих молодых помощников он отослал. Перед предстоящим событием все казалось настолько значительным, даже любое маленькое действие, что он выполнял его собственноручно. Наконец он погасил трубку и приготовил предметы, которые понадобятся ему завтра: два длинных и два коротких кожаных ремня и древний каменный жертвенный нож. Он разложил все это вместе с магическими знаками на куске кожи, так что молодые воины могли видеть это.
– Я спрашиваю тебя, Горный Гром, и тебя, Рогатый Камень: кто из вас двоих лучше? – произнес он затем медленно. – Не торопитесь с ответом и говорите правду!
Но юноши, несмотря на призыв тщательно обдумать ответ, думали недолго. Горный Гром, к которому шаман обратился первым, первым и ответил:
– Лучший из нас двоих – мой брат Рогатый Камень. Он одержал больше побед в поединках, он убил больше врагов, он сразил серого медведя. Он знает больше меня. Его мысли быстрее моих, его ноги проворнее, а руки – ловче и искусней.
– Это не так, – возразил Рогатый Камень. – Лучший из нас двоих – мой брат Горный Гром. Его мысли просты и ясны. Он всегда искренен. Он еще не пользовался своими силами в полную меру. Они пока дремлют в нем и однажды проснутся.
– Вы оба хорошо говорили, – сказал шаман. – К тебе, Горный Гром, у меня больше нет вопросов. Я знаю тебя с твоих первых дней. Я видел тебя мальчиком, юношей и теперь увидел мужчиной. Ты настоящий воин сиксиков, и ты выдержишь Танец Солнца. – Шаман сделал паузу и обратился к Рогатому Камню: – К тебе у меня еще есть вопросы.
– Я слушаю тебя.
– О чем ты говорил со своей сестрой Уиноной?
– Ни о чем.
Сказать это шаману для молодого воина было не так легко, как в разговоре с Чотанкой. И все же он сказал это так же кратко и так же решительно. Он счел недостойным для себя нарушить молчание, которое хранила его сестра. Он ненавидел расспросы и попытки уличить его во лжи.
Шаман беззвучно пошевелил губами. Потом спросил:
– Ты дакота?
Рогатый Камень вспомнил, как его уже спрашивали об этом, когда он после трехдневного испытания, обессиленный голодом и жаждой и измученный бесплодными мыслями, вернулся в Священный вигвам. Тогда он промолчал. Промолчал он и сейчас.
– Ты сиксик?
Молодой воин не размыкал уст.
– Кто ты?
На этот вопрос Рогатый Камень отвечал в своей жизни дважды. В третий раз он не желал на него отвечать. Он молчал. Из стыда, упрямства, гордости и неприязни.
– В тебе нет того, что ты так хвалил в своем брате Горном Громе, – простоты, ясности, искренности. Ты скрываешь свои мысли от Солнца и от нас. Духи не верят тебе. Будет лучше, если ты не станешь участвовать в Танце Солнца. Ложь подобна смерти – так справедливо говорят наши старые и мудрые воины, которые никогда не оскверняют свои уста ложью. Ты слышишь меня?
– Я слышу тебя.
Рогатый Камень смотрел на огонь и на жертвенный нож. Шаман обвинил его во лжи; у сиксиков это считалось позорным преступлением, достойным смерти. Горный Гром задрожал: он почувствовал беду.
– У тебя есть целая ночь, Рогатый Камень, – продолжал шаман. – Подумай о том, что ты до сих пор не решался додумать до конца, и вернись на путь правды. Когда закончится праздник, будет снова поднят топор войны между черноногими и дакота. Мне сказали об этом духи. У Великого Праздника будет плохой конец. На чьей стороне ты станешь сражаться? Меня ты не обманешь.
В Рогатом Камне боролись противоречивые чувства. Недоверие ранило его, как острый нож. С языка его готовы были сорваться резкие, оскорбительные для шамана слова, но он совладал с собой и решил сказать всю правду. «Живые картины» были для него не просто игрой, а старым мучительным вопросом, облеченным в новую форму. Он опять вернулся к мыслям, впервые посетившим его еще в детстве, – тогда еще робким, смутным грезам, которые за годы изгнанничества и позорной службы на белых людей прояснились и крепко укоренились в его душе. Несколько часов назад он даже попытался пробудить эти мысли в детях и намекал на них своему брату. И теперь, когда шаман так решительно потребовал от него правды, он впервые высказал эти мысли вслух, обращаясь к одному из старейшин:
– Я никогда больше не буду сражаться против воинов прерии, к какому бы племени они ни принадлежали. Так же как Понтиак и Текумзе любили всех сыновей прерии и вели их на борьбу с вачичун, так же думаю и я, и так говорит мне мое сердце.
– Ты уклоняешься от ответа, – холодно произнес шаман. – Топор войны будет поднят. Этого не изменить ни речами, ни воспоминаниями. С кем ты будешь – ты и твое сердце, – когда сиксики и дакота начнут убивать друг друга?
Рогатый Камень молчал.
– Откажись от жертвы Солнцу! Ибо Солнце чисто и хочет правды.
Рогатый Камень по-прежнему смотрел на огонь и на жертвенный нож.
– Ты запрещаешь мне участвовать в жертвоприношении? – спросил он наконец.
– Ты подвергаешь себя опасности, стремясь предстать перед Великим Солнцем. Лжецы умирают в его лучах.
Рогатый Камень прикоснулся к поясу из вампума, принадлежавшему Оцеоле.
– Я принесу жертву Солнцу, – сказал он.
Шаман громко вздохнул, и его лицо приняло странное выражение, стало холодным и непроницаемым, в нем погасли все человеческие чувства.
– Пусть будет так, – медленно промолвил он, словно против своей воли объявил окончательный приговор. – Мне тоже понятно послание, заключенное в твоем поясе. Оно содержит мысли, которые ты высказал, но эти мысли вредны для нас. Они только смутят наших воинов и ослабят их силу в борьбе.
Больше шаман не сказал ни слова. Они еще долго сидели в молчании. Наконец шаман дал молодым воинам знак ложиться спать. Они легли на приготовленные для них шкуры.
Шаман позвал своего помощника и велел ему раздуть огонь. В эту ночь должны были ярко гореть все костры.
Горный Гром сразу же закрыл глаза, и вскоре дыхание его стало ровным, как будто он спит. Ему удалось ввести в заблуждение даже шамана. На самом деле он не спал. Он слушал потрескивание горящих веток и священный гимн, который запел шаман. На душе у него было и торжественно, и тревожно, как в ту ночь, когда его побратим по имени Харка, еще мальчик, уехал, чтобы вернуться лишь много лет спустя. Он увидел, что в их отношениях опять появилась трещина, и эта трещина ширилась на глазах, грозя стать непреодолимой пропастью. Его мысли всегда были простыми и ясными, потому что все вокруг было ясно и просто. Теперь же вопросы, которые в ту ночь лишь смутно обозначились в его голове, открылись, как кровоточащие раны. Где правда, а где неправда? Мог ли в вигвамах сиксиков жить человек, который хочет быть братом и дакота? Что это – отвага или предательство? Лучшему воину не пристало сомневаться. Его колебания представляют собой опасность для всех. Какой приговор ждет завтра Рогатого Камня? Он, чужак, дерзнул противоречить шаману. Жизнь его была под угрозой.
Рогатый Камень в эту ночь спал спокойней, чем Горный Гром. Он принял решение. Речь шла о жизни и смерти. Но он не жалел о своем выборе.
Через четыре часа пополуночи, когда тьма объяла землю, братья были готовы и вместе с шаманом покинули вигвам. На них были только пояса и набедренные повязки. Рогатый Камень надел также пояс с узором из вампума.
В вигвамах все еще горели костры; всюду видны были отблески огня. Звучали священные гимны и глухой бой барабанов. Мужчины, женщины и дети с шумным ликованием устремились к круглой площади посреди лагеря. Танец Солнца был для них одним из самых желанных праздников. Юноши, которые вечером привезли ветви, принялись украшать ими изгородь, ограничивавшую площадь. Глашатай ходил по лагерю и громким голосом объявлял определенный шаманами трех племен порядок проведения жертвоприношения. Оба главных участника церемонии должны были с первыми лучами предстать перед великим Источником Жизни и вечером завершить испытание Танцем Солнца. Условия были более суровыми, чем обычно. Такое испытание делало честь молодым, но уже отличившимся воинам. Рогатый Камень с детства знал об испытании Солнцем из легенд и рассказов, услышанных им в отцовском вигваме от Унчиды. Редко кто отваживался пройти через это испытание, еще реже были случаи, когда из него выходили победителями. Отец Маттотаупы, муж Унчиды, еще молодым воином успешно принес жертву Солнцу.
Из одного из вигвамов ассинибойнов вышла пожилая седоволосая женщина в красивом платье, похожем на одежду дакотских женщин. Рогатый Камень и Горный Гром с интересом посмотрели на нее. Шаман опустился на землю за изгородью, ограничивающей место жертвоприношения, и седоволосая женщина-шаманка, которая несколько дней постилась, села рядом с ним. Рогатый Камень и Горный Гром подошли к ней и склонились перед ней, чтобы она разрисовала им лицо и запястья черной краской. Шаман тем временем расписывал черной краской жертвенный столб. Затем столб вкопали в землю, украсив верхушку пучком орлиных перьев. Рогатый Камень слышал, как устанавливают столб, но не смотрел в ту сторону. Его взгляд был прикован к шаманке из племени ассинибойнов, волосы которой были убраны так же, как у женщин-дакота, а в спокойном проникновенном взгляде было что-то напоминавшее достоинство и мудрость Унчиды.