Маттотаупа сидел на пристенной скамье, выпрямившись. Бен поставил стакан и перед ним, но Джим не наливал в этот стакан. Маттотаупа исхудал, лицо его казалось изможденным, и не только из-за бледно-серого оттенка под коричневой кожей. Не то чтобы оно было перекошено болью или искажено страданием; оно просто казалось мертвым. Джим поглядывал на него сбоку время от времени, и хотя он был тертый калач, повидавший многое, но и он испытывал некоторый страх и беспокойство от того, что творилось с индейцем в глубине. А ведь Топ был ему еще нужен. И вообще было неправильно, чтобы индеец погибал так быстро.
Сам индеец смотрел за столом только на Джо. Иссохший до состояния мумии инженер и его безумный смех после второго стакана бренди – это было единственным, что пробуждало в Топе фатальный интерес в этот час.
– Что это за человек? – спросил он Джима.
Джим не знал, но этот вопрос услышал Шарлемань. Длинный, костлявый степной охотник перенес все невзгоды лучше остальных, в том числе лучше Билла, который был либо слишком мясистым, либо вообще не bill[1]. Длинный пощипал бороду, которая в своем неукротимом росте окончательно потеряла желанную клиновидную форму, и ответил:
– Джо был самый продвинутый, передовик. Его доконало честолюбие – и нас всех заодно. Если ты хочешь знать, насколько с ним все кончено, достаточно лишь взглянуть на него.
– Хау, – ответил индеец, сделал паузу и медленно повторил: – Теперь все кончено.
На лице Джо заиграла улыбка, похожая на глумливую гримасу.
– Но мы снова вернемся… – пролепетал он заплетающимся языком и быстро выпил. – Мы снова придем… снова и снова…
Он уставился на Топа и обратил внимание на то, что его стакан стоял на столе пустым. Он налил ему бренди. Рука его тряслась; он немного расплескал и снова долил до краев.
– Будем здоровы!
Джим наблюдал эту сцену очень внимательно и напряженно.
На губах Маттотаупы появилась такая же пугающая улыбка, как и на лице Джо: полная глумления над самим собой и над всем миром.
– Будем здоровы!
Оба выпили одновременно.
– Может, мы и сдохнем от этого, как предвещал Джим, – пробормотал Джо. Он потерял равновесие и осел на своем стуле. – Не думать больше… Топ… так-то оно лучше…
Джо потерял над собой контроль. Голова его упала на стол, как и у спящего рядом неопрятного человечка.
Маттотаупа плотно откинулся спиной на стену. Он оголодал, перенапрягся и не был привычен к алкоголю. Мысли и ощущения кружились в его мозгу хороводом все быстрее, а сердце билось учащенно. Умереть, думал он, или видеть что-то другое, а не то, что есть в действительности. Его прошиб пот. Мертвое оцепенение у него внутри пришло в движение, кружась, колеблясь и вибрируя; краски, которые он видел, потеряли форму, сливаясь в скользящие разноцветные солнца. Он вдруг почувствовал себя высоким и сильным; он быстро выпил второй и третий стаканчик, которые подливал ему Джим. Тут Маттотаупе показалось пустяком – оторвать Тачунку-Витко от земли и размозжить его опять же оземь. Велик и грозен стал Маттотаупа, бывший военный вождь тетон-оглала, и лучше бы его врагам ему не попадаться. Все, кто его обидел, разбегутся от него.
Маттотаупа начал шуметь. Он ударил Шарлеманя кулаком в лицо, а когда к ним подскочил Бен, индеец схватил его нож и поднял вверх, поддетого на этот нож. При этом он сам не знал, так ли это было или примерещилось ему.
– Окончательно напился, – сказал Джим, откинулся назад с неторопливым спокойствием и наблюдал, как Бен вырвал у Маттотаупы свой нож и оба сцепились в драке.
Индеец снова одержал победу.
Летняя ночь коротка. Уже в четвертом часу начинает светать. Рассвет тоже длится недолго, и вот уже все небо и прерия наполнены золотым сиянием.
Джим последние часы спал при лошадях и утром повел всех троих, какие были теперь в их с Маттотаупой распоряжении, на водопой к реке. Когда кони напились, Джим оказался не один. Явился Шарлемань. Он получил от Бена штаны, а плечи его прикрывало вчерашнее одеяло. Он подковылял к берегу через луг босиком и остановился у тех двух лошадей, которых Джим и Топ угнали из экспедиции давней ночью. Со стороны он казался скелетом, обвешанным тряпками. Правый глаз у него заплыл, щека налилась синяком.
– Это хорошо, это просто прекрасно, что обе наши клячи тут! – произнес он довольным тоном, несмотря на свое побитое состояние, и даже с оттенком иронии.
Должно быть, он встал еще раньше Джима и где-то раздобыл инструмент, годный в качестве бритвы, потому что его борода уже снова обрела контуры клинышка.
– Глупцом ты был, глупцом и остался, – довольно грубо ответил Джим, не обратив никакого внимания на то хорошее мнение, которое Шарлемань вновь обрел о себе самом. – Тебе-то какое дело до этих двух кляч.
– Такое, что одну из них я получу назад.
– Какое «назад»? Из этих двух ни одна не была лично твоей.
– Да, но…
– Вот это «но» спокойно можешь вычеркнуть из своей фразы, потому что оно тебе не поможет. Из этих лошадок ни одна не была твоей! Одна была клячей Джо, вторая – Билла, это мы помним. Джо получит свою, ведь у Топа теперь есть другой конь. А клячей Билла заплачено за то, что вас привели сюда, а не бросили подыхать самым жалким образом в прерии. Все ясно? Какие еще будут пожелания?
– Но ты же не можешь…
– Я могу все, о чем другие и мечтать не смеют. Но позволь один вопрос по существу: что ты собираешься теперь делать?
Шарлемань несколько раз вытянул губы в трубочку, раздумывая. А потом решил ответить Джиму, который вдруг повел себя вежливо, такой же вежливостью, хотя был очень сердит из-за лошади.
– Как только разживусь конем, снова поскачу к канадской границе.
– Туда, где ты получил свое красивое имя?
– Конечно, и где хотя бы мирная обстановка. Здесь, на юге, со строительством этой дороги ничего хорошего не будет.
– Ты прав. – Джим сунул в рот трубку. – И как ты собираешься разжиться конем, чтобы скакать в Канаду? И еще ружьем? И еще ножом?
– Но компания же нам что-то заплатит, хотя мы и не смогли довести работу до конца.
– Долго же вам придется с ними судиться. А может, они и обанкротятся, и тогда правительство заключит контракт с другой компанией. Я бы на твоем месте пошел иным путем.
– Сначала надо знать, что за путь!
– Да-да. Своих идей у тебя нет. А надо бы их иметь. Но ты не имеешь. На это я не рассчитывал.
– А на что ты рассчитывал, черно-рыжий?
– На одну из отличных идей. Вечером об этом поговорим.
Джим взял поводья и не торопясь повел коней с берега.
– Да погоди ты! – Шарлемань встал у Джима на пути. – Почему ты не хочешь сейчас изложить мне свои идеи?
– Почему? В такое-то раннее утро, да на пустой желудок, да стоя на ногах, да еще без бренди – это не совсем правильно. А может, я найду кого другого, с кем поговорить. Для этого вовсе не обязательно нужен Шарлемань!
– Другие пьяные и до завтра не очухаются.
– Ну, не так уж все скверно. Однако раз это для тебя настолько важно… Может, ты и впрямь неплохо справишься с задачей.
– Я тоже так считаю!
Шарлемань, в настоящий момент одноглазый, изобразил достоинство, накинув свое одеяло на плечи подобно королевской мантии.
– Ты сумеешь объясниться с черноногими?
– Да, если надо.
– Хм! Тогда поговорим. Можем прямо сейчас. Мне нужен, короче говоря, надежный посыльный, который передал бы вождю черноногих сообщение, а во всем остальном держал бы язык за зубами. Чтоб никому больше ни слова.
– Я тот, кто тебе нужен, Джим. За коня, ружье и нож.
– Договорились. Я сейчас отведу коней к дому, а потом мы с тобой сядем вон там, в провиантской будке Бена. Надо, чтобы нас никто не подслушал.
– Да нас и так никто не видит.
– Все равно лучше в провиантской. Бен глупец вроде тебя. Давно бы уже сделал пристройку к блокгаузу, но все откладывает это дело на потом. Итак, иди к будке, я сейчас тоже подойду.
Пока Джим отводил коней в загон и потом крадучись пробирался к провиантской будке, чтобы осуществить свой хитроумный план, Маттотаупа проснулся в блокгаузе.
Когда он открыл глаза, вокруг было темно, потому что Бен на ночь гасил смоляные факелы, а дверь была еще закрыта. Индейцу было дурно. Он припоминал в сумерках сознания, что уже находился однажды в таком состоянии, но не мог вспомнить где и когда. Он и сейчас не понимал, где находится. Его окружала вонь остывшего табачного пепла, пота, давно не стиранной одежды, алкогольных испарений. К тому же ему изнутри было так тошно, будто он переел сырой собачьей печени. Он собрался с силами, встал и вышел наружу. Его освежило утренней прохладой. Он побежал к реке и вызвал у себя рвоту, чтобы облегчить желудок. Снял одежду, прыгнул в воду, перевернулся на спину и предался течению, устремив взгляд в бескрайнюю синеву неба. В какой-то момент ступил на берег и обтерся песком; с раннего детства он привык очищаться таким образом. Потом поплыл против течения, чтобы вернуться к своей одежде. Это усилие дополнительно освежило его. Выйдя на берег, он привел в порядок свои волосы и заново заплел косы. Оделся.
Выпрямился и расправил плечи.
Услышал чей-то голос:
– Лучший образец человека.
Оглянулся и увидел Генри и Джо, идущих от дома к берегу. Было заметно, что Джо мучается похмельем. Оба направлялись к индейцу. Поздоровались, обменявшись ничего не значащими словами. Маттотаупа постарался скорее от них отделаться и ушел по берегу вверх по течению, чтобы побыть одному.
Он хотел разобраться с собой начистоту.
Родина была для него безвозвратно потеряна. Он возненавидел ее – не только людей, изгнавших его, но и прерию, в которой они жили, горы, которые склонялись к ним, бизонов, на которых они охотились, воду, в которой они купались и ловили рыбу. Он хотел убить Тачунку, а потом умереть. Но в этом мщении Тачунке он нуждался в поддержке Джима. Сейчас Маттотаупа думал об этом иначе, чем до своего тайного похода в стойбище. Чтобы не предать Джима, он отрекся от всего. Теперь пусть Джим ему поможет.