Расстояние от Найобрэры до прерии севернее верхней Миссури, куда устремился Шарлемань, по воздуху составило бы около восьмисот километров. Но Шарлемань не был птицей. Он скакал верхом, по дороге зарабатывал себе на пропитание где охотой, где мелкими услугами следопыта или ковбоя, отклонялся ради этого то туда, то сюда, и в итоге ему потребовались недели, чтобы добраться до цели.
За это время миновала середина лета. Жара смягчилась, солнечное сияние стало уже не столь мощным и ослепительным; теперь солнце освещало луга, леса и реки, животных и людей ровно и скромно, так что контуры и краски проступали отчетливее. Ночи стали длиннее, удлинились и дневные тени. Стада бизонов и табуны мустангов еще паслись на севере, но инстинкт движения к югу уже зашевелился в них. Индейцы устраивали большие осенние охоты, готовясь сделать запасы на зиму, чтобы вместе со снегом и льдом в стойбище не пробрался голод. Стойбище той группы сиксиков, где вождем был Горящая Вода, еще стояло в незащищенной степи. Только после охоты на бизонов можно было думать о кочевье в леса предгорий.
Стояла ночь. Над прерией, над ручьем, над вигвамами простиралось темное небо. Мерцали звезды; дул прохладный ветер. Мустанги стояли плотной группой, собаки спали, прижавшись друг к другу. В вигвамах отдыхали люди. Харка жил у своего друга Могучего Оленя в вигваме вождя. Тот вигвам, что был предоставлен ему и Маттотаупе, пустовал, потому что его содержание стоило бы лишних трудов, если бы в нем жил один мальчик. Черноногая женщина на время отсутствия Маттотаупы вернулась к своим родителям, чтобы помогать там.
Харка чувствовал себя вольготно в вигваме вождя. Могучий Олень и Харка сроднились еще сильнее. В первые недели после отъезда Маттотаупы Харка был уверен в успехе того, что задумал отец, и мальчик играл и упражнялся, охотился, отдыхал и болтал со своим новым другом с утра до вечера в радостном расположении духа. Вся орава мальчишек уже воспринимала Харку как своего, причем как лучшего из своих.
В течение первой половины лета, когда солнце еще палило и трава выгорала, мысли Харки забегали вперед, в осень, он представлял себе, как вернется отец и принесет Харке ружье. Сначала были лишь краткие мгновения, когда фантазия мальчика спешила к этой картине, но, когда вершина лета миновала и дни стали мягче, Харка уже почти каждый день просыпался с вопросом, не сегодня ли отец возвратится домой.
Вечером он засыпал с мыслью, что не сбывшееся сегодня может совершиться завтра. Постепенно ожидание стало болезненным, и все самообладание Харки уходило на то, чтобы не говорить об этом. Наверняка и Могучий Олень тоже думал о том, что Маттотаупа должен был скоро вернуться. Но хотя во многом другом мальчики были откровенны друг с другом, в этом пункте, связанном с происхождением Харки из племени дакота, с изгнанием его отца и с местью Тачунке-Витко, оба пугливо молчали. Временами они подолгу сидели вместе, думали об одном и том же в молчаливом единодушии, не говоря ни слова, и так крепла их дружба.
Новая возможность открылась, когда Мудрый Змей объявил, что хочет запастись боеприпасом для своего ружья у старины Абрахама перед большими осенними охотами. Колченогий Волк и Темный Дым высказали желание сопровождать Мудрого Змея. Они хотели побывать в фактории и, может быть, лелеяли в тайном уголке сознания трудноисполнимое желание тоже обзавестись огнестрельным оружием, подобно этому воину. В те дни, когда это обсуждалось, стало ясно, насколько хорошо Могучий Олень понимал своего друга Харку. Он пошел к вождю, своему отцу, и спросил его, нельзя ли Харке сопровождать воинов и заодно расспросить в фактории, не слышно ли что о Маттотаупе или Тачунке-Витко. Ведь Харка говорит на языке бледнолицых людей и понимает его, он мог бы к тому же быть переводчиком для воинов сиксиков и подслушать, о чем говорят между собой белые мужчины.
Этот аргумент Горящая Вода не мог не принять. Он отгадал при этом мысли и желания своего сына и разрешил ему тоже поехать с ними. Согласно заверению Мудрого Змея после первого посещения фактории, бледнолицые и краснокожие мужчины ведут там себя спокойно и с пониманием, даже если белые мужчины временами слишком много и слишком громко говорят.
Общая радость мальчиков была велика и полна ожиданий. В факторию стекаются все окрестные новости, и надежда там что-нибудь узнать казалась им обоим не лишенной оснований. Между большими племенами к северу от Миссури царил мир, мир держался и с белыми мужчинами, и по этой причине можно было без опасений отпустить обоих мальчиков.
Харка выбрал для выезда своего Чалого. На сей раз ему не надо было вести за собой вьючных лошадей, и маленькая кавалькада продвигалась вперед без замедления. Уже на четвертый день зоркие глаза индейцев приметили на горизонте факторию. Под вечер они туда доскакали.
В фактории и ее окрестностях мало что изменилось за прошедшие месяцы. Уровень озера немного понизился от летнего зноя. Трава потеряла свой ярко-зеленый цвет. Число гостей и покупателей было невелико, поскольку свою зимнюю добычу охотники давно сдали, а осенняя охота еще только предстояла. Три воина сиксиков и два мальчика поскакали прямиком к частоколу фактории и въехали во двор.
Старина Абрахам, не так уж и занятый в эти недели, заметил всадников еще издали и уже встречал их у первого блокгауза. Поскольку перед ним были индейцы, он не пускался в такое красноречие, как в разговоре с Томасом. Он умел подлаживаться под обычаи и привычки своих гостей. Прибывшие не собирались размещаться и кормиться в блокгаузе. Они намеревались лишь отметиться, а потом, как и большинство индейских посетителей, расположиться с лошадьми на берегу озера. В теплые дни позднего лета это не причиняло им никаких неудобств.
На озере обосновалось лишь несколько небольших групп индейцев: ассинибойны, кровавые, а также черноногие, хотя и из другой группы племен; но дакота, которых следовало опасаться, поскольку они могли похитить Харку, там не было.
Не очень далеко, но и не очень близко к фактории Мудрый Змей нашел приятное место и обустроился со своими спутниками. Лошадей напоили, стреножили и пустили пастись. Время клонилось к вечеру, и мальчики собрали хворост и развели костер. Провиант был у них с собой, да и по дороге они настреляли тетеревов и теперь ощипали их и зажарили. Мудрый Змей не собирался в этот же вечер говорить со стариной Абрахамом о патронах. Кто хочет торговать, должен иметь в своем распоряжении не только товар, но и время. У Мудрого Змея были с собой хорошо припрятанные шкурки горностая, которые он собирался поменять на боеприпас.
Трое воинов и мальчики сидели у костра и поедали тетеревов. После еды мужчины закурили. А мальчики сидели у самой воды, глядя на мошкару и рыбок. Закатное солнце окрасило водную гладь перламутровым блеском.
Хотя мальчики, казалось, смотрели только на воду, но на самом деле украдкой наблюдали окрест за всем, что достигало их зрения и слуха. Поэтому от них не ускользнуло, как старина Абрахам вышел за ворота и озирал берег озера, будто ища кого-то или что-то. Он неторопливо побрел – как будто бесцельно – вдоль берега в ту сторону, где расположились трое сиксиков с мальчиками. Поравнявшись с ними, он остановился, достал свою трубку, набил ее, зажег табак и раскурил.
– Доброго вечера, – сказал он наконец, повернувшись наполовину к мальчикам, наполовину к воинам.
Индейцы не ответили на это.
– Ну что, я вижу, нравится тебе у черноногих, – заметил старина Абрахам, обращаясь к Харке.
– Да.
– Жаль, что твой отец не смог здесь остаться. Это был джентльмен. Гранд-сеньор, как говорил о нем сумасшедший Томас. Жаль.
– Да, – ответил Харка, не меняя выражения лица.
– Ну, ты ведь уже большой и сможешь прожить и самостоятельно, да?
– Да, – ответил Харка все тем же спокойным и равнодушным тоном, так, будто Абрахам спросил: «Хорошо ли доехали?»
– Но все-таки жаль, – продолжал Абрахам. – У него водились доллары. Я часто и с удовольствием его обслуживал. Но чему быть, того не миновать. Так уж оно есть.
– Да.
– Вы, наверно, приехали, чтобы узнать, где твой отец?
– Но ты ведь этого тоже не знаешь, старина Абрахам.
Харка по-прежнему сохранял внешнее спокойствие, хотя внутри у него все дрожало. Он чувствовал, что Абрахам что-то знает о Маттотаупе, но, видимо, его сведения были не так приятны, как Харка надеялся все лето.
– Нет-нет, конечно, как узнать, что могло произойти с человеком на юге, да еще в Черных холмах.
При упоминании Черных холмов Харка внутренне встревожился еще сильнее. Он поначалу ничего не ответил старине Абрахаму, а быстро перевел Сильному Как Олень все, что было сказано до этого. И только потом снова взглянул снизу вверх на Абрахама, попыхивающего трубкой около него. Будь Абрахам индейским воином, Харка уже давно бы вежливо встал. Но в разговоре с этим трактирщиком и торгашом он оставался сидеть, потому что тот способ, каким Абрахам его расспрашивал, казался ему не вполне достойным и искренним.
Харка привык реагировать быстро. Пока он переводил слова Абрахама Сильному Как Олень, у него было достаточно времени кое-что связать воедино. Абрахам знал или полагал, что знает, будто Маттотаупа ускакал к Черным холмам; и он знал или полагал, что знает, будто Маттотаупа оттуда не вернулся. Харка сперва хотел разобраться с первым утверждением. Если его отец ускакал к Черным холмам, значит у него были основания считать, что там находится Тачунка-Витко. Откуда он получил эти сведения?
– Старина Абрахам, а кто сказал моему отцу, что Тачунка-Витко находится в Черных холмах?
– Ах вон ты о чем. Нет, никто ему этого не говорил, по крайней мере здесь не говорил, а что было потом, я не знаю. Фред всегда уверял, что Тачунка наверняка внизу по течению Платта, где индейцы ведут войну против запланированного строительства дороги.
Тут Харка все-таки встал. Он был ростом почти вровень с Абрахамом – скорее уже молодой парень, чем мальчик.