Имело ли теперь вообще смысл отдельно предостерегать Уинону и Унчиду? Но ведь только Харка, понимающий язык белых мужчин, в точности знал об их намерениях. Другие разведчики могли лишь строить предположения. Достаточно ли это веская причина? А может, Харке просто нужен был повод? Не потому ли он снова разрешил своей фантазии изображать страшные картины готовящегося нападения на мужчин, женщин и детей, что ему после долгого блуждания вблизи родного стойбища хотелось еще раз увидеть сестру и бабушку и поговорить с ними? Юный индеец и сам не знал этого в точности. Но ему вспомнилось, что он слышал однажды: белые мужчины скальпируют и женщин, и детей, – и он побежал дальше. Он дышал открытым ртом, дыхание причиняло ему боль глубоко в груди – так быстро он теперь бежал. На окружающую обстановку он снова обратил внимание лишь тогда, когда долина Конского ручья была совсем близко.
Он упал на землю, пополз на высокий берег ручья и огляделся вверх и вниз по течению. Запах воды поднимался к нему сквозь ночной туман. Дуновение ветра освежило прохладой его вспотевший затылок. Он слушал шум воды, которая все еще подпитывалась таянием снегов в горах и разлилась широко и мощно. Дальше она текла мимо стойбища, мимо вигвама Уиноны и Унчиды, которые, возможно, еще вчера вечером брали из ручья воду.
Харка хотел продолжить свой путь. Но на берегу ручья, из темноты и тумана возникла фигура человека, стоящего неподвижно.
Харка впился в нее глазами.
Человек, который, казалось, смотрел в сторону Харки, был мужчина, индеец. Волосы его были разделены пробором, торс без одежды. В руке он держал ружье.
Это был Маттотаупа.
Харка тут же понял, что отец его тоже видит и хочет обратить на себя внимание сына. Если Маттотаупа открыто показывается, значит он уверен, что поблизости нет врага. Значит, Харка мог спокойно встать и спуститься к отцу. Тем не менее он сохранял осторожность разведчика и воспользовался ручейком, стекающим по склону высокого берега, чтобы соскользнуть вниз. И потом по плоскому участку метнулся к отцу, который так и стоял, не пошевелившись.
Маттотаупа и Харка стояли друг против друга.
Маттотаупа сел на землю у кустов, и Харка сел рядом. Он ждал, что отец ему сейчас что-то скажет. Но Маттотаупа ничего не говорил и от Харки не требовал доклада, в долгом молчании юный индеец начал гадать о смысле такого поведения отца.
Теперь он был убежден, что Маттотаупа следовал за ним – так, как он поначалу и предполагал; и наверняка отец слышал то, что говорили белые мужчины; Маттотаупа понимал их язык так же хорошо, как и Харка. Если бы Маттотаупа не одобрял тот путь, какой затем выбрал Харка, он бы давно уже мог остановить сына. Двигала ли Маттотаупой та же тревога, что и Харкой, хотел ли он тоже предостеречь Унчиду и Уинону? Харка ждал первого слова отца. Он все еще ждал его. Наверняка прошло лишь несколько секунд с того момента, как они сели рядом в тени кустарника, ибо если Харка в чем-то и превосходил отца, так это в быстроте мысли. Лунный свет перемещался и теперь скользнул между ветками. Лицо Харки осветилось. Маттотаупа остался в тени. Когда молчание затянулось еще на несколько мгновений, мысли Харки потекли в противоположном направлении, и теперь его охватил страх, как будто когтистый зверь вдруг ударил его лапой по затылку. А что, если отец думал совсем не так, как он? Если он считает Харку виноватым, ненадежным разведчиком, неспособным выполнить приказ? Тогда произошло нечто невообразимо ужасное.
Маттотаупа заговорил.
– Кто ты? – спросил он сына тихо и с такой напряженной сдержанностью, которая уже не могла сойти за спокойствие.
Харка отвечал медленно, как будто язык его был наполовину парализован:
– Харка Твердый Камень, Ночное Око… Убивший Волка, Поражающий Стрелами Бизонов, Охотник на Медведей… сын Маттотаупы… – Харка хотел на этом закончить, но поза отца заставила его продолжить: – и разведчик белого мужчины Джо. Вот кто я.
– Ты всем этим был.
Харка сглотнул. Прочный каркас его мыслей, чувств, надежд рухнул; он рухнул слишком внезапно.
Теперь снова могло бы надолго установиться молчание. Но вода бежала быстро по своему песчаному руслу и не останавливалась, ветер веял и не поворачивал назад, и утро должно было наступить своим чередом; у отца и сына оставалось лишь короткое время, чтобы поговорить.
– И куда мне теперь? – спросил Харка без выражения.
Тем самым он отдавал себя на суд отца. Так он это и чувствовал.
– Иди туда, куда хотел и где тебе полагается быть, если ты презираешь своего отца и предаешь своих друзей.
Харка хотел подумать и ответить, но его нервы и мысли окаменели и так же мало могли шевелиться, как его губы. Он не сумел выдавить ни единого слова.
– Я тебя не держу. Иди же.
– Н-нет-т.
– Ты больше не знаешь, чего хочешь?
Харка опустил голову и смотрел в траву; он медленно согнул спину, положил лоб на руки и замер так, в позе покоренного, который сдался и за себя уже не боится.
Отец сидел перед ним. Плечи Маттотаупы были опущены, и ему приходилось немного наклониться, чтобы видеть Харку. Его охватило отчаяние. Все у него отняли эти отравители: его честь, его родину, а теперь забрали у него последнее, что оставалось, его сына. Они настроили Харку против Джима, они потянули его невидимыми нитями к своему стойбищу. Как он теперь предстанет перед Джо, отец юного предателя, который в первой же разведке попытался перебежать к врагу? Да еще к какому врагу! Джо никогда не забудет то утро мертвых рыб.
– Харка, я не знал, что ты такой трусливый пес и такой хитрый лис. Вставай, и идем. Я отведу тебя к Джо и скажу ему, что ты хотел нас предать. Пусть он решает, как с тобой поступить.
Харка медленно поднял голову.
– Отведи меня, – сказал он, все еще хрипло, как будто дыхание ему не повиновалось. – Но только не говори, будто знаешь, почему ты нашел меня на пути к Конскому ручью.
– Чем ты можешь доказать, что ты не собирался нас предать?
– А ты сдери с меня кожу. Я не закричу.
– Я не спрашиваю тебя, чего ты хочешь, я требую от тебя того, чего ты, похоже, боишься, как маленькая девочка. Ты будешь сражаться вместе с нами против стойбища рода Медведицы!
Харка задохнулся. Еще не научившись как следует говорить, он уже знал, что нельзя возражать старшим; тем не менее он сказал:
– Я не скальпирую женщин… и детей.
– Ты будешь сражаться с теми, кто возьмет в руки оружие, или ты предатель, которого я наряжу в женское платье и убью. Ты будешь сражаться?
Харка уже полуоткрыл рот, как человек, готовый застонать, но не издал ни звука, однако и не закрыл рот после того, как сказал «да». Это «да» прозвучало сдавленно.
Маттотаупа смотрел мимо него. Он добился того, чего хотел добиться. Но он был не в состоянии больше смотреть в преисполненное муки лицо юноши, это причиняло невыносимые страдания. Он вскочил:
– Идем!
Харка поднялся, его пошатнуло, но он устоял и последовал за отцом. Маттотаупа поспешил в ту сторону, откуда они оба пришли. Он направлялся либо к Джо и его спутникам, либо к лагерю милицейского отряда, поначалу это была одна и та же дорога, но скоро оказалось, что ему нужен лагерь, за которым Харка подглядывал и где несомненно был в то время и Маттотаупа.
Индейцы пока что не учуяли дым; северный ветер еще не донес до них этот запах. Но они вдруг услышали в тишине ночи залпы выстрелов с той стороны, где находился лагерь. Маттотаупа замер на ходу, чтобы внимательно прислушаться. Выстрелы не повторились. Маттотаупа снова пустился в путь, и Харка продолжал за ним следовать. Он шел как машина, управляемая чужой волей.
Они приблизились к месту расположения белых. Костры были присыпаны и загасли; пламя нигде не вспыхивало. Обугленное дерево еще источало свой запах. Очевидно, на лагерь было совершено нападение; предположительно их обстреляли из лука, поскольку отдыхающие в свете костров представляли собой отличную цель; в ответ на это нападение они, как видно, и отстреливались, загасив пламя. Теперь здесь царил обманчивый покой. В таких обстоятельствах двум индейцам трудно было бы объясниться с белыми: их могли принять за врагов и обстрелять как белые, так и затаившиеся в укрытии лучники.
– Беги к Джо и предупреди его! – приказал Харке Маттотаупа.
Не сказав ни слова, юноша пустился в путь. Как только окрестности лагеря остались позади, он уже не соблюдал особой осторожности и бежал быстро и прямиком к исходному пункту своей разведки.
Оказавшись близко к этому месту, он подал условные знаки и получил на них ответ. Уже светало. Джо был на ногах и присматривал за тремя лошадьми.
– Ну и что же вы разведали? – спросил он, когда Харка встал перед ним.
– Пятьдесят три человека милиции хотят сегодня разрушить стойбище рода Медведицы у Конского ручья. Отец остался вблизи милицейского лагеря, который ночью, кажется, обстреляли из луков.
– Ох уж эти коварные индейские методы ведения войны! Карательная операция состоится сегодня? Я должен при этом присутствовать. В память о моих убитых, отравленных товарищах. Как только вспомню моего верного Дуффа, как он корчился в мучениях… Поскачем немедленно! Отцовского коня поведешь ты?
– Да.
– Что-то вид у тебя смертельно измученный. Ты не ранен?
– Нет.
– Продержишься?
– Да.
– Тогда вперед! Так надо.
Харка сел верхом и взял поводья отцовского мустанга. Он поскакал впереди, Джо за ним, пока что по широкому следу большого милицейского отряда.
До того ручья, где располагался лагерь отряда, было еще далеко, когда Харка сквозь топот трех мустангов, скачущих галопом, различил еще какой-то звук и остановился.
– Что такое? – спросил Джо.
– Какой-то человек бежит нам навстречу.
– Человек? Я ничего не слышу.
Однако Джо на всякий случай взял на изготовку свое охотничье ружье.
Харка безучастно сидел на своем Чалом и ждал.
На пригорке показался Маттотаупа и помахал им. Джо тотчас убрал ружье, а Харка снова пустил коней в галоп. Когда они сошлись, Маттотаупа вскочил верхом и, пока они все трое ехали шагом, очень коротко и будто с неохотой сообщил: