Харка едва ли понимал, что происходит с ним и вокруг него. Кровь стучала у него в висках, сердце билось учащенно, в глазах было темно, голова болела так, будто раскалывался череп. Он открыл рот, чтобы глотнуть холодного ночного воздуха. Ему хотелось сбросить одеяло, в которое он был завернут. Все его мучило и терзало, особенно жажда.
Он сам удивлялся, что еще жив, когда всадники наконец достигли цели. Он заметил, что его положили на мягкое. Одежду с него сняли, но рукоять ножа он сжимал с силой безумного, и руки, пытавшиеся разжать его пальцы, оставили эти попытки. Холодная вода коснулась его лба и губ. Когда его зрительные нервы снова обрели способность работать, он понял, что лежит в вигваме. Вигвам был просторный; на несущей штанге висело множество охотничьих и военных трофеев, пол был устлан одеялами и шкурами. Харка в полубреду вообразил, что находится в отцовском вигваме, а поскольку жар его довел почти до смерти, он крикнул:
– Мама!
Подошла женщина и пробормотала слова, которых он не понял. У него опять потемнело в глазах, но он услышал, что вокруг возникло беспокойство, и его снова завернули и вынесли из вигвама. Одеяло, на котором он лежал, раскрыли, и ночным воздухом остудило все его горячее тело. Он задрожал от холода, стуча зубами. Но зато снова смог видеть. Над ним было звездное небо, вокруг него плясал мужчина, увешанный змеиными шкурками и черепами животных. Он бил в бубен и то крался, то приплясывал вокруг лежащего. Это был шаман. Он должен был изгнать из Харки злых духов, чтобы тот выздоровел. Шаман подхватил шкуру, на которой лежал Харка, и таскал его туда и сюда, выпевая заклинания, в которых Харка не понимал ни слова. Но чувствовал неизбывную ненависть к этому шаману, которого в своих горячечных фантазиях считал шаманом своего стойбища, принимал его за того жреца, который оклеветал его отца Маттотаупу и изгнал его.
Харка уже не мог вытерпеть, чтобы его таскали туда-сюда, он больше не мог слышать удары в бубен и выкрики заклинаний. Покоя просила его душа, покоя вокруг, все должно умолкнуть как смерть. Он хотел быть как Харпстенна – холодным и мертвым, завернутым в шкуру, подвешенным на столбы и овеваемым ветрами. У юноши больше не было сил ни на что. Он все еще сжимал рукоять ножа и теперь вытянул его из ножен, висящих у него на шее на шнуре из жил. Нанести сильный удар он уже не мог, но сумел сделать острием кинжала надрез на левом предплечье.
Он почувствовал, как из надреза вырвалась кровь. Жар начал покидать его тело, боль мгновенно ушла из его головы, сердцебиение успокоилось, и чудесное, совершенное умиротворение разлилось по всем его членам.
Он закрыл глаза, потому что ему незачем было сейчас видеть звезды.
Словно откуда-то издалека до его сознания смутно доходило, что кто-то взял его за холодеющую руку. Наверное, они его уже хоронят, он теперь будет покачиваться на ветру, завернутый в шкуру, как все умершие его племени, как его мать и его младший брат Харпстенна.
Когда позднее к Харке снова вернулась способность мыслить, он сам не знал, как долго пролежал без сознания. Не знал он и где находится и не испытывал потребности открыть глаза. Первым начало функционировать его осязание, и он почувствовал под своей спиной мягкую постель. Тепло одеяла ему больше не мешало. Затем он обнаружил, что у него ничего не болит, совсем ничего и что его голова, руки и ноги могут двигаться.
Он открыл глаза и увидел кожаные полотнища вигвама.
В вигваме было светло, – должно быть, снаружи стоял ясный день. Полотнища стен давали защиту от ветра, от слепящей яркости солнечных лучей. Вокруг царили приятные для глаза сумерки. Харка огляделся и увидел незнакомую женщину, хлопочущую вокруг него. Он не понимал, где он, но и спрашивать не стал, молча выжидал.
Женщина заметила, что он открыл глаза, и принесла ему попить; он жадно приник к кружке, а она принесла ему немного еды, несколько ложек мозга бизона; он принялся и за них. Но скоро насытился и снова откинулся навзничь, чтобы отдохнуть.
Через некоторое время пришел отец. Видимо, женщина его позвала. Он смотрел на спасенного сына серьезно, с робкой радостью и сказал:
– Совершилось великое волшебство. Вместе с кровью тебя покинули злые духи. Ты сам открыл для них выход, и они вышли. Теперь ты снова сын Маттотаупы, Харка, Убивший Волка, Охотник на Медведей…
Харке было трудно припомнить, что было до и во время его тяжелого жара и состояния бреда. Поэтому он испытующе посмотрел на отца и беззвучно, одними губами, повторил его слова.
Маттотаупа испытывал огромное облегчение:
– Как хорошо, как хорошо, что Рыжий Джим надоумил меня привезти тебя сюда.
При упоминании имени Рыжего Джима у Харки словно завеса спала с ячеек памяти в мозгу. Вся картина произошедшего разом сложилась, он вспомнил все последние события. Он прикрыл глаза.
– Хочу спать, – сказал он. – У меня есть время для этого?
– Время есть. Времени много, Харка Ночное Око, Твердый Камень. Ты можешь оставаться в этом вигваме сколько хочешь. Ты еще юнец, слишком молод для воина. Я об этом как-то не подумал.
– Теперь подумай, – медленно ответил Харка. – Я тоже подумаю, хочу ли я остаться в этом вигваме. Кому он принадлежит?
– Воину из племени пауни.
Маттотаупе показалось, что Харка очень устал, и он отошел, чтобы дать выздоравливающему поспать, как тот хотел.
Только к вечеру Харка проснулся снова. Оглядевшись, но еще не пошевелившись на своем ложе, он увидел у очага троих мужчин. Одним был его отец Маттотаупа. Вторым – воин пауни с браво покачивающимся хвостом на макушке его обритого черепа, третьим был хозяин вигвама, вождь пауни, он носил на голове корону из орлиных перьев. Он как раз оделял своих гостей мясными ребрами бизона. Юноша не мог отвести глаз от этой тройки у очага.
Когда ребра были обглоданы, мужчины у огня заговорили. Пауни не понимали языка дакота, а Маттотаупа не понимал языка пауни. Но они объяснялись на языке жестов, принятом у индейцев и позволяющем передавать многие простые сообщения. Воин пауни и Маттотаупа могли к тому же говорить по-английски. Харка со своего ложа наблюдал и слушал. Он узнал из их разговора, что это было то самое племя пауни, которое когда-то напало на род Медведицы в момент переезда стойбища от Черных холмов к Конскому ручью. Тогда Маттотаупа был военным вождем и возглавлял кочевье. В том бою и погибла от шальной пули мать Харки. Маттотаупа тогда победил и убил вождя пауни, а теперь его потомок оказывал гостеприимство разведчику Топу.
Харка видел, что разговор проходил вежливо и завершился обоюдным согласием. Воин пауни попрощался и вышел. Харка закрыл глаза, чтобы не видеть, как вождь и отец подойдут к его ложу, он не хотел участвовать в разговоре.
На следующее утро он проснулся рано. Как только вождь пауни и Маттотаупа покинули вигвам, он тоже встал. Вышел один к ручью, хотя чувствовал себя еще слабым; он основательно умылся и потом полностью оделся в вигваме. Нашел и все свое оружие. Завтракать он сел рядом с женщиной и наелся досыта, так что казался вполне здоровым молодым парнем, хотя и исхудавшим, как бизон в феврале. Он видел свое отражение в воде. Повязка на его левом предплечье напомнила ему о том, что произошло.
Когда в вигвам вошел отец и обрадованно улыбнулся своему мальчику, Харка сказал:
– Я не хочу здесь оставаться, поеду с тобой к Джо.
– Хорошо, хорошо! Тогда выедем завтра же. В лагере неспокойно. Мы там можем понадобиться Джиму и Джо.
Вечером в вигвам вернулся вождь пауни. Теперь Харка с ним поздоровался. Он сделал это по всей форме и сразу отошел в сторонку.
Когда Маттотаупа и Харка Твердый Камень на следующий вечер прибыли в лагерь, состоящий из двух больших палаток и нескольких дощатых времянок, Харка сразу заметил, что его отец еще слишком мягко выразился, когда говорил, что в лагере неспокойно.
Там бушевало настоящее восстание, а поскольку дело шло к ночи, волны недовольства казались особенно опасными. В большой палатке, перед которой раньше стоял стол и составлял свои списки учетчик, теперь пели песни, хором, громко и воодушевленно, и, хотя несколько голосов принадлежали пьяным, на слух Харки эти песни звучали не так дико и непристойно, как это было в блокгаузе Беззубого Бена. Между палатками и бараками люди собирались в группы: они возбужденно пытались в чем-то убедить друг друга. В трех группах было по одному оратору, остальные слушали. Двое из ораторов говорили, взобравшись на пивные бочки и обращаясь к нарастающей толпе. Харка понимал не все слова и не улавливал общего смысла. Но казалось, что эти три оратора придерживаются разных взглядов, потому что они старались привлечь слушателей из других групп, и каждый пытался перекричать остальных. Харке это казалось недостойным. Когда на индейском совете старейшин люди высказывали разные мнения, они говорили по очереди и спокойно.
Джим, Джо, Генри, Билл Петушиный Боец, двое разведчиков пауни и многие другие вооруженные люди вместе перебежали через площадку и скрылись за одним из бараков, двери которого, кажется, были забаррикадированы. Маттотаупа с Харкой тоже направились туда, чтобы встретиться с Джо и Джимом.
Они были за бараком в составе группы человек из тридцати. Каждый из них был вооружен – кто револьвером, кто пистолетом на поясе, в руках у каждого была винтовка или ружье. Джо поднял руку, призывая к тишине и собираясь что-то сказать этим вооруженным мужчинам. Джо Браун говорил отрывисто, очень внятно. Харка легко понимал его.
– Мужчины! – сказал инженер. – Положение тяжелое. Наши рабочие бастуют. Они не хотят строить дорогу, они хотят домой. Еда очень скудная, говорят они. И это правда. Выпить особо нечего, говорят они. И это тоже правда. Заработанное выплачивают с задержкой. Это я тоже не могу оспорить. Дакота, эти проклятые бандиты, пристрелили троих наших людей, подкравшись в темноте. Это ваша ответственность, разведчики! Позаботьтесь о том, чтобы мы могли работать спокойно.
– Все верно! – гаркнул Джим. – Теперь мы с Топом, который вернулся к нам, сделаем все возможное. Но одного покоя недостаточно.