– Да, недостаточно, – подхватил Джо. – Верно. Надо подвезти провиант, подвозить его регулярно. Надо вырыть колодцы. Задерживать выплаты нельзя. Я этим займусь. Те люди, которых нам прислали для расчетов и снабжения, оказались непригодны! Отребье, вороватое отребье, работающее только на собственный карман. Все это необходимо исправить. Но первым делом надо возобновить работу! Мы не можем терять ни часа!
Харка не видел логики в этих утверждениях – почему бы сперва не выплатить рабочим долги и не обеспечить их продовольствием? Так ли уж неотложны строительные работы? Но и эти претензии белых мужчин казались ему пустыми. Он просто не понимал их. Если рабочим нечего есть, почему бы им не прокормиться охотой, как это делают Маттотаупа и Харка. Они же, в конце концов, находятся в прерии, а не в городах, таких как Омаха или Миннеаполис, где за каждый кусок мяса надо платить деньги.
– Как же быть, если они будут бастовать до тех пор, пока не получат плату и еду? – выкрикнул Билл Петушиный Боец.
– Тогда стрелять.
– Поздравляю вас: у них тоже есть пара стволов.
– Но мы будем держаться вместе и выстрелим первыми. Хороший залп в неподготовленную толпу обычно творит чудеса.
– Когда? – У Джима это был единственный вопрос.
– Завтра утром, если они не приступят к работе.
Вооруженные люди решили расположиться на ночлег все вместе прямо здесь, за бараком. Джим хотел побродить по лагерю, послушать, что говорят рабочие и какие планы у зачинщиков забастовки.
Харка устал, его знобило. Джим был ему противен, Джо Брауна он не понимал. Инженер вроде бы начал свою речь правильно и сказал, что рабочие жалуются справедливо и что он изменит сложившееся положение. А в конце оказалось, что надо стрелять. Юный индеец завернулся в свое одеяло и попытался уснуть. Но общая тревожная обстановка в лагере не давала покоя и ему. Джим вернулся из своего обхода и шептался с Джо. Билл Петушиный Боец хвастался своим умением заставить других целовать траву. В палатке продолжали петь, а на центральной площади верх взял один из ораторов. Поскольку теперь Харка знал, о чем шла речь, он понимал и основной посыл этого оратора. Тот обвинял белых людей, которые сами купаются в роскоши, а работающим братьям отказывают в самом необходимом, называл их кровососами, которые ничем не лучше побежденных недавно рабовладельцев.
Почему-то юный индеец чувствовал, что эти речи обращены напрямую к нему. Он вспомнил ту зиму, когда они с отцом странствовали в качестве артистов бродячего цирка. В его памяти снова воскресли былые картины, в том числе образ директора Эллиса, который мучил укротителя Рональда и издевался над индейцами. Маттотаупа застрелил его в конце той зимы. Наверняка оратор имел в виду таких белых мужчин, как Эллис, и был прав, называя их угнетателями. Но все белые сообща стремились угнетать краснокожих и отнять у них пропитание, и все белые слушались того закона, по которому Маттотаупа должен быть наказан как убийца, потому что застрелил Эллиса. С этим было очень трудно примириться.
Но завтра придется стрелять, и Харка тоже получил винтовку.
Юный индеец вскоре снова заснул.
Когда Маттотаупа разбудил его перед рассветом, Харка первым делом по привычке схватился за оружие. Каждый съел свой завтрак.
В палатках и бараках было пока спокойно. Еще слышно было, как кто-то храпел. Чей-то конь бил копытом.
Джо набил трубку и выкурил ее.
– Идем, Генри, – сказал он. – С парой решительных инженеров и бригадиров позаботимся о том, чтобы люди немедленно отправились на рабочие места. Там и позавтракают. Если они опять усядутся здесь и будут болтать, то наше дело наполовину проиграно. Джим, ты отвечаешь за то, чтобы оружие не применялось без крайней необходимости.
Джо и Генри обошли вокруг барака и скрылись из глаз группы индейцев и погранчан, выставленных для охраны лагеря от набегов дакота. Маттотаупа и Харка сидели, прислонясь спиной к стене барака, и со стороны являли собой картину скучающего равнодушия. Они поглядывали на восток, где горизонт постепенно озарялся, и наконец из-за края протяженной прерии выглянул шар солнца, окутанный мерцающим золотом собственного сияния.
Лагерь оживал. Но это оживление не было той смесью медленных и торопливых шагов, разговоров, смешков и ругательств, какой обычно начиналось утро в лагере. Бараки опустели, но мужчины лишь бормотали время от времени и собирались там и сям, но не в рабочие бригады, а разделившись на две группы – решительных и сомневающихся. Некоторые пришли и за тот барак, позади которого сидели Маттотаупа и Харка с другими вооруженными людьми. Рабочие остановились на некотором расстоянии и, казалось, озирали по отдельности каждого разведчика, как будто хотели запомнить каждого в лицо.
На другой пыльной площадке между палатками и дощатыми бараками был слышен звучный голос Джо. Он созывал рабочие бригады. Выкликал каждого по отдельности, называя по имени.
За бараком между тем скапливалось все больше рабочих, и Харка видел, что это были те, кто сам обладал оружием. Рыжий Джим это тоже, должно быть, видел.
– Негодяи! – крикнул он молча обступившим его рабочим. И при этом подал знак своим людям приготовиться. Как и остальные, Маттотаупа и Харка взяли в руки стрелковое оружие. – В чем дело? – продолжал кричать Джим. – Вы что, не хотите выходить на работу?
– Сперва вы сделайте свою! – послышалось в ответ. – Разведчики, то еще отребье, рассиживают за бараком и выпивают, а индейцы коварно расстреливают нас из луков!
– Заткнись! Отребье – не здесь, а где-то в другом месте! Марш на работу! Убирайтесь, я сказал! – Джим выхватил сразу два своих револьвера и вскинул их.
Это и было сигналом для остальных поступить так же. Ружья и винтовки вскинулись и готовы были выстрелить в любую секунду. Маттотаупа и Харка вскочили; теперь они стояли спиной к бараку и тоже держали оружие на изготовку.
– Мужчины, разведчики и погранчане, будьте же разумны! – Это был голос вчерашнего оратора. – Разве вы не такие же работники, как и мы? Разве вы работаете не за такую же собачью плату? И вы за нее еще рискуете жизнью каждый день!
– Заткнись и марш на работу! – крикнул ему Джим.
С площади посреди лагеря опять донесся голос Джо:
– Вперед! На работу! Кто сегодня работает, тот получит свою плату и еду, это говорю вам я, Джо Браун! Кто не выйдет сегодня на работу, тот будет уволен!
Из-за барака пробился к оратору, спорящему с Джимом, человек небольшого роста.
– Нам надо составить резолюцию! Мы должны объединиться! Иначе с нами снова обойдутся как с собаками, которые если сдохнут, то так им и надо! Погранчане, разведчики, трапперы! Одумайтесь! Неужто вы станете вместе с паршивыми индейцами стрелять в своих братьев? Переходите на нашу сторону со своими винтовками!
Это было мгновение, когда Маттотаупа приник к своему ружью щекой и положил палец на курок. Он пока не стрелял, зная, что для этого надо ждать от Джима второго знака. Но движение его было однозначным.
– Поганые индейцы в нас стреляют! – воскликнул кто-то.
И из рядов окружения раздался выстрел.
– Нет! Нет! Стойте! – крикнул в то же время оратор. – Братья, рабочие, краснокожие и белые…
Рыжий Джим нажал на спуск. Оратор схватился за грудь, упал на колени и тут же рухнул на землю.
Прогремел залп.
Харка тоже выстрелил. Тот невысокий человек, что пробился к оратору, упал; две пули попали ему в лоб между бровями.
Погранчане и индейцы перезарядили ружья.
В толпе рабочих воцарилось жуткое молчание. Они-то не согласовали свои действия. Они хотели всего лишь сдержать вооруженных или переманить их на свою сторону. Десятеро из них теперь лежали в траве, окровавленные.
– Люди, люди…
Рабочие перед лицом разящего оружия, лишившиеся своего предводителя, растерялись.
– Одумайтесь и разойдитесь! – крикнул им Джим. – У нас нет охоты вас перестрелять, как дюжину бизонов, но, если вы не уйдете, вы принудите нас к этому. Вы что, не слышите, что другие уже отправились на работу? Кругом и шагом марш! И тогда никто не скажет, что видел вас здесь с винтовкой!
На это обещание, содержавшее в себе угрозу, кто-то развернулся первым, чтобы уйти. За ним последовали еще трое, которые за углом барака ушмыгнули в сторону. Толпа продолжала крошиться на кусочки. Наконец остались лишь пятеро: они с мрачными лицами стояли подле своих убитых товарищей. В двоих еще теплилась жизнь. Один стонал, другой ворочался, пытаясь встать.
– Сейчас же убирайтесь, – рявкнул Рыжий Джим пятерым оставшимся, – или я дам команду стрелять!
Один из пятерых выступил вперед. Он был совсем юный, от силы лет шестнадцати. Его загорелое лицо посерело от волнения. Он отбросил оружие. Его босые ступни были забрызганы кровью убитых и раненых. На нем не было ничего, кроме рабочих брюк. Ключицы и ребра проступали под кожей.
– Стреляйте же, проклятые бандиты! – сказал он хрипло и нагнулся к стонущему раненому.
Рыжий Джим нажал на спуск, но рука его дернулась вверх от удара снизу, так что троекратный револьверный выстрел пришелся в воздух.
Когда он с яростью оглянулся на стоящего рядом, который помешал ему пристрелить паренька, он увидел совсем не того, кого ожидал.
– Ах ты, гаденыш! – прошипел он. – Ну, с тобой мы еще сочтемся!
– Я тоже так думаю, – тихо сказал Харка.
В руке у него была не винтовка, а револьвер, палец на спусковом крючке.
Забота молодого рабочего о двух тяжелораненых и тот факт, что выстрелы Джима пришлись в воздух, немного ослабили напряжение. В то время как Джим с кровожадной яростью смотрел то на светловолосого молодого рабочего, то на худого индейца, стоящего рядом, остальные опустили оружие. Двое побежали за барак посмотреть, что происходит на главной площади. Вернувшись, они доложили:
– Там собираются на работу. Давайте-ка кончать с этой перестрелкой. Кому от нее польза! Убиваем друг друга на радость дакота.
Джим почувствовал, что общее настроение обернулось против него, и тут же сменил тон: