Джо искоса недовольно посмотрел на него:
– Прерия большая. По-моему, в ней хватит места для вас обоих?
– Нет, не хватит.
Маттотаупа, которому воспоминания еще больнее сдавили сердце, залпом выпил стакан бренди.
– А чем он тебе так насолил? – поинтересовался официант и выпил два стакана бренди подряд.
– Он… – Маттотаупа смотрел отрешенным взглядом вдаль, словно забыв обо всем на свете. – Он назвал меня предателем. Он хотел отнять у меня моего сына… А когда я тайно проник в свой вигвам, через много лет и зим, чтобы поговорить со своей матерью… он пришел, сбил меня с ног и связал… И меня освободила моя маленькая дочь… – Маттотаупа, забывшись, перешел на свой родной язык, и его слушатели не поняли из дальнейшего ни слова. – Но Харка, мой сын, ничего об этом не знает… Он никогда не узнает о моем позоре…
Джо холодно пожал плечами. Он услышал горькую печаль в этих непонятных ему словах, но ему чужда была сентиментальность.
– Если так дальше пойдет, мы и до завтра не доберемся до лагеря. Я не собираюсь торчать тут до утра. Пьяных придется просто привязать к лошадям.
– Верно! – согласился с ним Маттотаупа.
Алкоголь сделал свое дело: все, что еще несколько минут назад казалось таким важным, стало ему безразлично.
В то время как отряд Джо в прерии среди бела дня предавался веселью, в лагере приступили к устранению последствий сражения. Моррис и Длинное Копье в этом уже не участвовали. Их комната в бараке осталась цела и невредима, соседнее же помещение, предназначенное для Джо и Генри, было разрушено. Художник велел отнести Генри, у которого, судя по всему, было тяжелое сотрясение мозга, в свою комнату, где за ним ухаживал Длинное Копье. Моррис, все еще очень бледный, лежал на кровати и ничего не хотел есть, ограничившись лишь глотком чая.
В лагере было шумно. Часть мужчин прочесывала окрестности в поисках следов дакота. Не обнаружив ничего подозрительного, они убедились, что индейцы ушли, и сообщили об этом остальным с грубыми, бранными комментариями. Для погибших рыли могилы; раненых снесли в одну из уцелевших больших палаток и разместили среди тюков, ящиков и бочек. Плотники строили новый барак для начальника станции Тэйлора Второго. Хозяин салуна спрятал свою кассу под кроватью Морриса, рассудив, что это для нее самое безопасное место.
Торговля бренди и пивом временно была организована на улице, для чего из бочонков с водой соорудили «стойку» и наскоро сколотили из досок один общий стол. Вики первой пришла на помощь хозяину. Потом к ней присоединились еще два официанта. Торговля шла очень успешно. Кровавый Билл, придя с более чем скромной погребальной церемонии, усердно топил свое горе в вине. Кудрявый Тэйлор Второй тоже велел принести ему бутылку. Моррис отказался от бренди, когда Длинное Копье спросил его, не желает ли он выпить.
Вечером в их дверь кто-то робко постучал. Моррис ответил слишком тихо, и стук повторился.
– Войдите! – крикнул Длинное Копье.
Дверь медленно открылась. Моррис испуганно вздрогнул, увидев темную фигуру с безносым лицом, без ушей, и вспомнил, что уже встречался с этим призраком рядом с ранеными и убитыми дакота.
– Входи! – сказал он, взяв себя в руки.
В комнату робко вошла женщина. Осмотревшись, она остановилась у порога, прислонившись спиной к двери. Через руку у нее было перекинуто кожаное одеяло, в руке она держала узел с вещами. Ее кожаное платье было выкрашено в черный цвет, служивший у индейцев знаком скорби, кары, жертвы. Но они красили в черный цвет лишь части одежды, ее же платье было, словно в подражание траурной традиции белых людей, черным от верха до низу. Художнику на мгновение почудилось, будто это сама смерть.
– Что случилось? – растерянно спросил Моррис.
Он сидел на кровати, сцепив ладони на затылке. Глаза его были широко раскрыты.
– Белый человек знает, что такое суд Линча?
Моррис испугался еще сильнее:
– Тебе кто-то угрожает?
– Это не важно. Но они хотят линчевать сиу, – шепотом ответила индианка.
– Какого сиу? Я надеюсь, не моего краснокожего брата Длинное Копье?
Она покачала головой:
– Нет, не Длинное Копье.
– Кого же?
– Харку.
– Харку?..
Моррис с ужасом вспомнил свой разговор с Кровавым Биллом.
– Где Джо?
– Ускакал к поезду. Он еще не вернулся.
– Это скверно. А кто говорил о суде Линча?
– Кровавый Билл. Но теперь уже все так думают. Масса Тэйлор говорит, суд Линча – хорошо, и Вики говорит, суд Линча – правильно. Они все пьют и кричат: «Линчевать Харри!» Они варят в бочке смолу, хотят его обмазать горячей смолой, чтобы у него сгорела кожа, а потом облепить перьями и гнать, пока он не упадет и не умрет.
– Кровожадные безумцы! Нужно предупредить Харку! Его ведь пока никто не видел?
– Нет. Но его лошадь здесь. Дакота всегда возвращается к своей лошади.
– Если он еще жив. Длинное Копье, что нам делать? Ты знаешь, что крикнул Тачунка-Витко! Одних только этих слов достаточно, чтобы доказать невиновность Харки!
Семинолка покачала головой:
– Это будет не суд, белый человек. Это суд Линча. Никто не спрашивает, никто не отвечает. Все кричат, все хотят убивать. Никто не слушает хорошее слово.
– Длинное Копье, что нам делать? Мы должны предупредить Харку, если он еще жив и не попал в плен к дакота. Где Маттотаупа?
– Еще не вернулся.
– Может, обратиться к тем парням, которых Харка собрал для защиты лагеря? Они же знают, как все было на самом деле, и должны быть за него.
– Они ускакали к поезду.
– Все, кто мог бы помочь, – ускакали к поезду! Надо действовать, пока Харка не попал в руки этих убийц. Что мы можем предпринять?
Шайенн думал, глядя застывшим взглядом прямо перед собой.
– Я напишу письмо на коже и отгоню Чалого с этим письмом в прерию, – сказал он наконец. – Если Харка вообще вернется, он найдет своего коня и письмо.
– Это неплохая мысль.
– Но Билл следит за мустангом, – сказала семинолка. – А мустанг сильно хромает. Харка гнал его, чтобы вовремя предупредить белых людей.
Моррис услышал в ее словах горечь и ненависть к белым людям.
– Теперь вы знаете все, – продолжала женщина. – Я оставляю вам это одеяло; это одеяло Харки. Я оставляю вам этот лук; это лук Харки. Я оставляю вам эти орлиные перья; это орлиные перья Харки. Я оставляю вам для Харки этот пояс с вышивкой из вампума; это пояс из вигвама вождя Оцеолы, которого белые люди предали и убили. Харка поймет. Я оставляю все здесь.
Она нагнулась и сунула вещи под кровать Генри. Затем выпрямилась и посмотрела на мужчин. Моррис отвел глаза. Он вдруг обратил внимание на руки семинолки, красивые и изящные.
В следующее мгновение она исчезла, так же бесшумно, как и вошла.
Длинное Копье встал.
– Я посмотрю, что делается в лагере, – сказал он.
В течение часа, пока его не было, Моррис с тревогой прислушивался к шуму голосов за окном, то нарастающему, то стихающему.
Наконец шайенн вернулся, сел на край кровати Генри, положил руки на колени и опустил голову.
– Что с тобой, Длинное Копье?
– Я принес плохие новости, мой бледнолицый брат Далеко Летающая Птица, Ловкая Рука, Священный Жезл! Конь Харки сильно хромает и так плотно окружен людьми, что к нему нельзя подобраться незаметно. Все ходят с оружием и хотят линчевать Харку. Стоит ему появиться – и он пропал. Его вигвам разрушен. Они хотели линчевать семинолку, но она приняла яд. Один из них облил ее труп кипящей смолой. Я выйду в прерию, сделав вид, будто отправляюсь в дозор. Быть может, я увижу Харку, или он увидит меня, возвращаясь в лагерь, и я смогу предупредить его об опасности.
– Что же, попробуй. И подумай, как известить обо всем Джо, Маттотаупу и других. Только они могли бы предотвратить несчастье и образумить этих пьяных скотов.
Длинное Копье кивнул и вышел.
За окнами все еще раздавались крики жаждущих крови мстителей.
Наступила ночь.
Пришел хозяин салуна и запер богатую выручку в стоявшую под кроватью кассу. Он по-прежнему обливался потом, но уже не от страха, а от работы – торговля шла так бойко, что ему некогда было дух перевести.
Вики несколько раз проведывала Морриса и приносила все необходимое для него и раненого Генри. Она завесила окно занавеской, чтобы с улицы не видно было, что делается внутри, и зажгла маленькую керосиновую лампу. Ее мягкий свет, казалось, еще больше подчеркивал пьяный гвалт в салуне под открытым небом. Моррис содрогался от ужаса, слушая дикие угрозы в адрес юного индейца и думая о смерти изувеченной семинолки.
Около одиннадцати часов Моррис поблагодарил Вики и сказал, что больше ему ничего не нужно. Генри на несколько минут пришел в себя, с удивлением огляделся в комнате и уснул.
Моррис мрачно сидел, погруженный в тревожные мысли.
В полночь в дверь снова постучали.
– Войдите! – тихо отозвался художник.
Дверь приотворилась, показалась широкополая шляпа, скрывающая лицо ночного гостя, и наконец сам гость – ковбой в кожаном костюме. В руке он держал винтовку.
Бесшумно закрыв за собой дверь, ковбой спокойно сел на край постели Генри, на то самое место, где еще недавно сидел Длинное Копье. Винтовку он поставил на пол. Голова его была опущена. Но вот он резко поднял ее и взглянул на Морриса.
– Х… ха… – пролепетал тот изумленно. – Ты?..
– Да. Где мой отец?
– Еще не вернулся от поезда.
– А Джо?
– Тоже. С теми двадцатью парнями, которых ты собрал для защиты лагеря.
– Белые люди надругались над мертвым телом женщины и хотят линчевать меня.
– Ты можешь где-нибудь спрятаться до возвращения твоего отца, Джо и других?
– Я мог бы, но не хочу. Я ухожу. Ты меня понял? Если ты где-нибудь когда-нибудь встретишь моего отца, скажи ему, что я ушел, чтобы выдержать особые испытания и стать воином. Я пойду не к дакота, а к их врагам, к сиксикам, которые принимали нас с отцом в своих вигвамах как гостей. Потом я вернусь и найду отца. Я спрошу его уже как воин, готов ли он расстаться с Рыжим Джимом.