Утром у Харки перед глазами плясали темные пятна. Голову пронизывала боль, а жажда стала уже почти невыносимой. До него доносился шум реки. Вода! Но эта вода была недоступна: он не смел пойти и напиться. Губы его потрескались, глаза налились кровью. Он упрямо гнал свои мысли к одной точке: что делать? Где жить? Куда бежать? Где скрыться от образов пьяного отца, насмешливой ухмылки Джима? Как избавиться от клейма сына предателя? Как забыть о том, что он собственноручно убил своего брата? Он не находил ответа.
Как его дух-покровитель может прийти к нему или назвать ему его имя, если он никак не совладает со своими мыслями? Неужели ему придется вернуться к вигвамам без имени, с позором?..
Нет. Так он не вернется. Без имени он не вернется!
Его тело горело изнутри. Раздраженные нервы вибрировали, перед глазами все расплывалось, боли становились все мучительней. Он был иссушен жаждой, изнурен, обессилен. Жажда мучила его так сильно, что он совершенно не чувствовал голода. Временами ему казалось, будто он пьет, но вожделенная влага тут же исчезала. Его мысли превратились в смутные видения. Образы стремительно сменяли друг друга, прошлое представало в них искаженным, настоящее расплывчатым, а будущее темным и зловещим.
День выдался жарким. Солнце пылало в небе, воздух казался жгучим, как в палатке-потельне. Жар, вызванный обезвоживанием, начал мутить рассудок. В голове у Харки осталась одна-единственная внятная мысль: он не хотел сдаваться. Он не желал возвращаться с позором! Но он не хотел и умереть, сдохнуть в прерии, как койот.
Он хотел… хотел… Он все еще чего-то хотел. Это было единственное, что у него осталось, – его воля. Пляска образов и видений у него перед глазами становилась все более дикой и цветной. Вода! Вода! Ясность! Ясность!
Вдруг он вспомнил о маленькой, зубчатой, диковинной раковине, которую ему подарил его друг Черная Кожа, Курчавые Волосы в родном стойбище у Конского ручья, когда им обоим было по одиннадцать лет. Харка, сам не зная зачем, взял ее с собой, тайком последовав за своим отцом в изгнание. Она была такой странной, такой твердой и острой, и, когда он прикладывал ее к уху, она тихо-тихо пела о Великой Воде. Эта раковина была с ним и сейчас. Он, как во сне, на ощупь отыскал ее и сжал пальцами.
Горячечные видения и грезы завертелись вокруг этой раковины, которая плясала у него перед глазами, как призрак, стремительно увеличиваясь в размерах. Ее пение напоминало шум подземного потока в пещере Большой Медведицы. Крохотные острые зубцы-колючки превратились в огромные рога, а сама раковина выросла до размеров каменной глыбы.
У этой глыбы были рога, как у бизона, атакующего врага. Этот образ въелся в его сознание, и он уже видел самого себя огромным и твердым как камень, а на голове у него были рога бизона – знак воинского достоинства, который имели право носить лишь прославленные вожди.
Солнце закатилось; кончился последний день его испытаний, уступив место последней ночи. Глаза его горели, даже несмотря на ночную прохладу, пересохшее нёбо пылало огнем, сердце билось сильно и с перебоями, а шум реки, из которой ему нельзя было пить, сводил его с ума. Он не мог ни спать, ни бодрствовать. Его одолевало отчаяние, оттого что он так и не нашел решение, и он в полубреду то и дело говорил себе: «Рогатый камень… Рогатый камень…»
Прошла и эта ночь.
Когда забрезжил рассвет, Харка с трудом поднялся и, качаясь от слабости, полуживой от жажды, собрав воедино всю свою волю, пошел по лугам к вигвамам.
Наконец он увидел рощу и вигвамы и, сам не зная как, из последних сил распознал вигвам шамана и устремился к нему. Когда он, входя, наклонился, у него закружилась голова, и он упал наземь.
– Кто ты? – услышал он чей-то голос.
– Рогатый Камень… – ответил он, каким-то чудом выдавив из себя эти два слова.
– Ты дакота?
Харка не ответил.
– Ты черноногий?
Харка молчал.
Смысл вопросов еще доходил до него, но сил на ответы у него уже не было. Он был человеком, это он знал. Но об этом его никто не спрашивал. Маленькую раковину он сжимал в руке. Когда шаман прикоснулся к нему, он разжал ладонь и протянул ему ее.
Он не совсем потерял сознание; он все еще что-то чувствовал и что-то слышал. Он услышал, как шаман что-то громко кричит. Значит, он вышел из вигвама. Вскоре после этого пришли люди и попытались поднять Харку, но он воспротивился этому. Подчиняясь приобретенному с раннего детства инстинкту – никому не позволять прикасаться к себе, – он отталкивал протянутые к нему руки. Словно оказавшись среди врагов, он попытался самостоятельно подняться на ноги – сначала встал на колени, потом выпрямился и, покачиваясь, вышел наружу. На мгновение застыв перед входом, он направился к вигваму вождя, стоявшему рядом со Священным вигвамом, вполз на четвереньках внутрь и нашел свое ложе.
Лежа на шкурах, он почувствовал долгожданную влагу на губах и от невыносимой жажды пришел в себя, открыл глаза и стал пить воду, которую ему протянула жена вождя. Потом вновь откинулся на шкуры. Руки его горели, пульс барабанил в виски.
В вигваме вождя он нашел внимательный уход и заботу. Когда у него появились силы сесть и осмотреться, он увидел своего брата Могучего Оленя, который тоже лежал без сил, иссушенный, выжженный изнури жаждой, которую он до сих пор не утолил, так как женщины, чтобы не навредить его здоровью, давали ему воду понемногу, с перерывами.
Только к вечеру оба молодых воина начали оживать.
– Как твое имя? – спросил Харка своего брата.
– Горный Гром. А твое?
– Рогатый Камень.
Все в стойбище радовались тому, что оба юноши успешно выдержали испытание на звание воина. Горный Гром и Рогатый Камень в ближайшие дни могли не утруждать себя выражением желаний: все их желания угадывались и удовлетворялись в мгновение ока. Их угощали всеми лакомствами, какие только были доступны в прерии. Жар у них уже спал, и тела их быстро оправились от перенесенных лишений.
То, о чем думали и что чувствовали два юных воина в те три дня одиночества, осталось для всех тайной. Известны стали лишь их имена, а шаман утвердил их духов-покровителей. Пока юноши отдыхали в вигваме, шаман готовил для них мешочки с символами: для Могучего Оленя клюв и глаза птицы – как символ Гром-Птицы, для Харки маленькую раковину – как символ Рогатого Камня. Так в новом имени Харки причудливо отразилось воспоминание о родных вигвамах и о его племени. Эти маленькие мешочки с символами их имени и духа-покровителя юные воины отныне должны были беречь и защищать еще более самоотверженно, чем собственный скальп.
Братья узнали, что три дня они провели на одинаковом отдалении от стойбища и на рассвете четвертого почти одновременно отправились назад. Харка Твердый Камень шел чуть быстрее Могучего Оленя и первым вернулся к вигвамам, но состояние его было хуже, чем у его брата.
В следующие дни над выжженной солнцем прерией и над лесами бушевал ураган. Стволы деревьев гнулись под его натиском, кроны шумели и шелестели, над землей вздымались столбы пыли. Когда ураган стих, жара отступила. Индейцы, в отличие от белых людей, не умели измерять тепло; но воздух перед ураганом немногим отличался от кипящей воды – он тоже почти «кипел». Поэтому те три дня, в которые Горный Гром и Рогатый Камень подверглись испытаниям, надолго останутся в памяти черноногих. Эти испытания оказались на редкость тяжелыми.
Как только юные воины отдохнули и набрались сил, они приняли участие в священных танцах и играх и вместе со всеми праздновали начало своей новой жизни. Вождь Горящая Вода подарил им по прекрасному коню, предоставив им самим выбрать скакунов. Рогатый Камень сразу же выбрал сивую кобылу, которая отличалась красотой и быстротой, но не пользовалась популярностью у охотников и воинов из-за своей слишком приметной масти. И те и другие предпочитали пегих мустангов. Эту кобылицу поймали в прошлом году во время Большой Охоты на мустангов и еще не успели как следует укротить. Весной она ожеребилась. Жеребенок – серый, с темной полоской на спине, темным хвостом и темной гривой – был сильным и буйным. Когда он начинал резвиться и брыкаться, маленькие дети в страхе разбегались.
Оценивая выбор своего брата, Горный Гром, который еще не привык к своему новому имени, заметил:
– Лучшей лошади для того, что ты задумал, просто не найти.
Однако им предстояла большая осенняя охота на бизонов, и Рогатый Камень пока не мог заняться осуществлением своих личных планов. Он считал своим долгом по мере сил помогать гостеприимным хозяевам, относившимся к нему как к сыну, в хозяйственных нуждах. Осенняя охота была очень важна для накопления зимних запасов пищи и других необходимых вещей. Зима с холодами и снегами длилась в этих северных землях до апреля или даже до мая, и, если запасов не хватит до весны, их ждет голод.
Братья Горный Гром и Рогатый Камень вместе ходили в разведку на поиски бизонов; Горный Гром ничуть не стыдился учиться у своего друга искусству следопыта. А когда теплыми вечерами они беседовали у костра, сиксик любил вспоминать об их первой охоте на бизонов, в которой они вместе приняли участие еще мальчиками, о том, как Маттотаупа хитростью и храбростью направил ассинибойнов на ложный след. Рогатый Камень слышал от черноногих столько лестного о своем отце, что прежний образ Маттотаупы постепенно вновь ожил в его памяти и начал вытеснять неприятные воспоминания о бывшем вожде. Здесь, у сиксиков, он, Рогатый Камень, не был сыном предателя; он был сыном воина, стрелявшего в солнце. Все черноногие хорошо помнили, как Маттотаупа, будучи у них в гостях, поразил их воображение своим беспримерным выстрелом из лука и с трехсот шагов попал точно в середину мишени с нарисованным на ней солнцем.
Охота на бизонов прошла благополучно, и добыча Харки оказалась особенно богатой. Он не только обеспечил себе беззаботную жизнь зимой, но мог делать подарки. У женщин теперь было много работы.
С Ситопанаки у него сложились ровные, дружеские отношения, похожие, скорее, на отношения между братом и сестрой. Они говорили друг с другом не чаще и не дольше, чем с другими. В присутствии Рогатого Камня Ситопанаки уже не краснела, не робела и не чувствовала себя скованной. А тому и в г