Дорога пошла под уклон, и окрестности стали видны как на ладони. По обе стороны – поля со скошенной травой. Приш рассказывал, что ею кормят коров зимой. Вот и сейчас стоят стога. Мёнгере захотелось подойти поближе и рассмотреть. Она так и сделала: побежала прямо на поле. Приш и Глеб с трудом ее догнали.
– Ну ты даешь! – удивился Приш. – Что это с тобой сегодня?
А Глеб посмотрел так, словно впервые увидел. И почему-то от его взгляда внутри Мёнгере полыхнуло.
– Да вот, сено, – смутилась она. – Решила потрогать.
Хухэ стоял рядом, принюхиваясь: наверное, в стоге водились мыши. Да и от сена пахло так… Мёнгере вдохнула полной грудью.
– Мы тюфяки соломой набиваем и в клетях стелем. Там хорошо летом спать – не душно, – сказал Приш. – Только сено колется.
Мёнгере лишь улыбнулась: если получится, она узнает, что такое клети. И полежит на душистых тюфяках.
И тут Глеб заметил крыши домов – деревня расположилась в низине вдоль реки. Провизия у путников была, поэтому заходить в поселение не хотелось. Но мост через реку находился именно там, а им надо на противоположный берег. Вброд в незнакомом месте не пойдешь, опасно. Так что деваться некуда. Можно, конечно, темноты дождаться, а потом незаметно прокрасться, но как-то глупо.
Мёнгере вертела головой: место красивое. Речка лениво несет свои воды. Лишь изредка пойдут круги – рыба плещется. Берег порос высокой серой травой. Над водой свисают деревья: полощут ветви. Солнце садится, обагряя небо и окрашивая облака в аметистовый цвет. Жаль, что Мёнгере не поэт.
Серые дома цепочкой выстроились вдоль реки. Рядом с каждым в воду спускались мостки. Мёнгере заметила на одном женщину: та стирала белье. Рядом бегали малыши, на которых мать время от времени прикрикивала. Народа на улице было немного – уже вечерело. Мёнгере со спутниками свернули к мосту и неожиданно возле одного из домов увидели гроб.
Вокруг него собрались люди. Они оживленно переговаривались.
– Надо же! Повезло им: недолго мучились со стариком, – произнесла дородная женщина. – Всего пяток лет бедокурил.
– Ну да! Не то что мы – уже второй десяток спокойно уснуть не можем, вечно на нервах, – подхватила вторая. – Всю душу бабка вымотала. А самой хоть бы хны! С утра как новенькая.
Жители заметили путников.
– А это кого принесло? – недружелюбно поинтересовался мужчина.
Даже внешне он выглядел угрюмым человеком.
Глеб объяснил, что им надо перейти через мост.
– Куда же вы на ночь глядя? – удивился мужчина. – На той стороне деревня в трех часах ходу. Не дойдете, скоро стемнеет. А на улице ночевать негоже, если крыша имеется.
Глеб замялся, подбирая слова, но мужчина сам добавил:
– О нашей деревне, конечно, нехорошие слухи ходят, но гостей мы в обиду не даем. Можете у меня остановиться.
Мужчина зашагал вверх по улице, путники последовали за ним.
Мёнгере терялась в догадках: о чем он говорил? Непонятно. Мужчина привел их в дом. На кухне уже ждали.
– Меня Захария кличут, – назвался хозяин дома. – Это жена моя, мать, сыновья, – мужчина махнул рукой в сторону троих парней. – Располагайтесь.
Ужин прошел в молчании, похоже, здесь не принято было говорить за столом. Лишь после жена хозяина спросила:
– Что с соседом?
– Преставился, – ответил Захария. – Теперь будут деньги собирать, чтобы похоронить.
– Как это? – не выдержал Глеб.
– Голытьба они, – пояснил Захария, – последние деньги истратили, когда старик заболел. Так что ждут, когда соседи на похороны скинутся.
Выходило, что гроб с покойником будет до этой поры стоять прямо на улице. Мёнгере поежилась от одной мысли. Но Захария мрачно добавил:
– Покойников нечего бояться – они смирно лежат. А вот живых остерегаться надо.
И посмотрел на свою мать. Тут же подскочила жена:
– Мама, вам уже пора. Вечереет.
Пожилая женщина кивнула и вышла из кухни. Жена Захарии пошла провожать. Вскоре послышался металлический лязг.
– Заперла, – жена хозяина дома повесила связку ключей над порогом.
– И правильно. Нужно будет дверь укрепить. А то мало ли…
Захария недоговорил. Он с тоской уставился в окно, словно увидел там что-то занимательное.
– Ну, пора и нам спать ложиться, – сообщил он, – нечего свет зря переводить. Дай бог, и эта ночь спокойно пройдет.
Семья Захарии спала в большой комнате, разделенной тонкой перегородкой на две части. В маленькой стояла кровать хозяев, в большой – сыновей. Гостям постелили на полу. Как и мечтала Мёнгере, лежала она на тюфяке, набитом соломой. Его принесли откуда-то сверху. И теперь тело чесалось, а ведь Приш предупреждал!
Она почти задремала, как раздался грохот. Будто уронили что-то тяжелое, даже дом содрогнулся. Захария вскочил и зажег лучину.
– Началось, – с какой-то обреченностью в голосе произнес он.
– Что началось? – не понял Глеб.
– Мать, – ответил Захария. – У нее началось.
Глеб не успел ничего больше спросить, как раздался треск – словно кто-то проломил стену. Хозяин с домочадцами вскочили и принялись двигать кровати к двери.
– Помогайте, – велел гостям Захария.
А потом постучались, тихо-тихо. Но у Мёнгере от испуга едва не подкосились ноги.
– Тук-тук, – сказали за дверью. – Кто-кто в доме живет? Кто-кто в невысоком живет?
Голос был едва различим, но Мёнгере слышала каждое слово отчетливо, хотя больше всего хотелось заткнуть уши и спрятаться под одеялом. А за дверью рассмеялись. Красивым переливчатым смехом. Но почему-то от него Мёнгере чуть не завизжала. Она стиснула руку Глеба.
– Она не сможет войти, – попытался успокоить Захария, но его голос дрожал.
Сыновья и жена отошли к окну и открыли ставни. Видно, готовились бежать, если чудище, в которое превратилась старуха, ворвется.
– Пустите меня к себе! – взревело за перегородкой, и дверь заходила ходуном.
Приш и Глеб бросились к хозяину, чтобы помочь удержать. А из коридора слышалось рычание, переходящее в вой. И скрежет огромных когтей по дереву.
Затем вновь наступила тишина и напряженное ожидание.
– Я мышка-норушка, я лягушка-квакушка… – бубнили за дверью.
Мёнгере казалось, что рассказывают сказку. Только ужасную, которую лучше слушать днем, а не ночью. И чтобы читала ее милая старушка, а не чудовище. Девушка обняла Хухэ, тот дрожал от страха.
– Пустите! – и новый рывок.
У мужчин, удерживающих дверь, вздулись мышцы от напряжения.
Полночи Захария и остальные держали оборону, лишь под утро всё стихло. Но дверь открыли только после того, как рассвело. В коридоре на полу лежала мать Захарии – без чувств. Захария бережно поднял ее и понес в комнату. Его жена принесла воду и вытерла пот со лба свекрови. Вскоре пожилая женщина открыла глаза.
– Снова? – спросила она.
Захария лишь кивнул, и тогда его мать заплакала. Ее плечи тряслись. Мёнгере потянуло обнять старушку, утешить. Та, похоже, не владела собой в образе монстра.
Комната пожилой женщины выглядела ужасно: дверь была вырвана с мясом, мебель разломана. Мёнгере поежилась: то же самое могло произойти и с ними: чудовище бы просто разорвало их. На стенах остались глубокие борозды – следы когтей.
– Ничего, подправим, – утешал Захария, – скоро и видно не будет.
Но старушка продолжала плакать.
Спать больше не ложились. Утром жена Захарии подала завтрак. Хорошо, что кухня не подверглась разгрому. Путники ели рисовую кашу и слушали хозяина.
– Это у нас со стариками творится. Причем со всеми по-разному. У кого-то в семьдесят начинается, у кого-то раньше. Поэтому, когда им исполняется шестьдесят, мы их начинаем закрывать на ночь.
Он залпом выпил крепкий чай и продолжил:
– Это, конечно, не каждую ночь происходит. Когда как. Иногда и за год ничего не случится, а порой и пару раз в месяц. Тут не угадаешь.
Захария доел завтрак и закончил:
– Только мы их любим. Это же наши старики, они о нас заботились. А теперь мы о них. А потом наши дети о нас будут.
– А ведь есть же и одинокие? – спросила Мёнгере.
– Есть, – согласился Захария. – За ними община наблюдает.
– А бывает?.. – начал Приш.
– Бывает, – отрезал Захария. – Год назад случай произошел: старик вырвался и всю семью убил. А утром в сознание пришел и руки на себя наложил. Не смог жить.
Больше вопросов не последовало.
Завтрак вышел скомканным. Мёнгере с трудом запихнула в себя кашу на вкус она ей не понравилась. Да и настроение… Хотелось поскорее убраться отсюда. Путники собрались и, поблагодарив за крышу над головой, ушли.
Глава тридцать четвертая. Хозяин всего
На третий день Глеб с попутчиками попали в густой туман. Протяни руку – и уже ничего не увидишь. Деревья норовили в самый неподходящий момент выпрыгнуть навстречу и врезать в лоб. Поэтому пришлось остановиться: по такой дороге далеко не уйдешь, заблудишься в трех соснах. Они разбили палатку и развели костер: хорошо, что веток здесь навалом, далеко идти не надо.
Хухэ сразу же унесся прочь: видимо, на охоту. Путники пообедали и решили отдохнуть: дорога сильно выматывала. И конца-края ей не видно. Хоть бы Хранитель пути показался, сказал, сколько еще осталось. Кажется, они уже целую вечность бредут по свету. Растеряли домашний вид и стали похожи на бродяг: одежда поизносилась, обувь обтерлась. Скоро им милостыню подавать начнут.
Почему-то и Хранитель пути, и тетушка Кэт говорили, что нельзя доверять всем без оглядки. Они правы. Но вот как, как можно согласиться переночевать у незнакомых людей, а потом всю ночь караулить по очереди? Глеб представил, как он, отдежурив, будит Приша, чтобы передать вахту. В этот момент просыпается кто-то из сыновей Захарии и замечает, что за хозяевами наблюдают. Как потом им в глаза смотреть?
Если не доверяешь, то незачем кров принимать. Как-то так. Хотя у Огородника они очень рисковали. Просто повезло, что пронесло. Хоть и говорят, что лучше умереть самому, чем убить веру в людей, умирать как раз и не хочется. И где найти баланс между доверием и разумной осторожностью, никто не знает. Надо им наконец прислушаться к словам тетушки Кэт и Хранителя пути и не надеяться только на фенека. А потому сегодня ночью путники будут начеку.