Во! Видите? И этот старый козел имеет виды на нее! Вон как заливается! Видать спелись, пока меня не было! — потерял контроль над собою Баланда.
Сами слышите! Ну, как такого терпеть? Нет! Не нужен он нам!
Пусть отваливает обратно!
Нет! Не прощу клеветы! — кипел участковый.
Успокойтесь. Эта грязь к вам не пристанет! Он наказан хуже и сильнее: его прогоняют люди, средь каких он жил с рожденья! — успокаивали участкового приехавшие из области.
Митька стоял возле своего дома, не решаясь войти. Он впервые испугался, что его и впрямь отправят обратно в зону. Этого Баланда боялся больше смерти.
Софья вскоре вынесла ему пару чемоданов, с какими сама приехала в этот дом. Они были забиты его тряпьем.
Женщина ничего не сказала. Ошпарила ненавидящим взглядом и, ни слова не обронив, ушла в дом, накрепко захлопнув за собою дверь.
И на хрен я привез тебя сюда, сучку подзаборную? Уж лучше б женился на своей колхозной бабе. Так хоть не остался бы без угла как собака, — пожалел Митька о своей женитьбе вслух.
Только склонился он к чемоданам, как услышал: Во, паразитка! Мужик ее с навозу выдернул, в люди вытащил, она его за это в благодарность из родной хаты выкинула! Ну и стерва! А еще институт заканчивает! Видать, чем грамотней, тем поганей баба! — Митька увидел одноглазую Акулину- недавнюю вдову конюха, спившуюся с горя после смерти мужа.
Ну, чего раскорячился, петушок ты наш ощипанный? Иль деваться некуда? Пошли ко мне. У тебя беда, у меня горе! Нам ли друг друга не понять? Другим, не тертым горем, чужой боли не разуметь. И только мы, несчастные, не потеряли веред людей сердца свово. Пошли, Митяй! В моей хате и тебе угол сыщется.
Баланде было не до выбора. Он не думал, что его выгонят из дома, и не подготовил пути для отступления, а потому послушным псом поплелся следом за бабой, шатавшейся из стороны в сторону, но упрямо идущей домой.
Едва вошли в избу, Акулина потребовала сипло: Ставь пузырь! Давай горе пропьем! Мое и твое одним махом!
Нету пузыря! И купить не на что! — подал голос
Митяй.
Да? А на кой хрен ты нужен здесь без пузыря? По другим делам ты не по адресу! Слышь? Вот если б с самогонкой, живи сколь хошь, а без нее не нужен! Нече околачиваться.
Может, дашь заночевать? Уже в город нынче не попасть, а завтра утром уйду на поезд. Уеду из деревни насовсем.
Куда поедешь, к кому? Горемыки нигде не нужны: хочь мужики иль бабы. Это точно знаю. Ночуй! Куда ж деваться тебе, родимый? Когда пожрать захочешь, вон там чугун с картохой стоит на печке. Нынче свиньям варила. Оттуда и возьми. Другого ничего нет! Не обессудь. Как помер мой мужик, ничего в доме не осталось. Понял иль нет?
Понял! — согласился Митька, зная по себе, что спорить с пьяной бесполезно.
Он помнил мужа Акулины, веселого, добродушного Данилу. Одна была у него беда: не было в семье детей. Но, несмотря на это с женою жили дружно, никогда не ругались. Данила не заглядывался на других баб.
«Вот же нашел человек жену по себе. Ну и что с того, что одноглазая? Зато мужика не паскудила ни перед кем!» — думал Митька, засыпая на лежанке стылой печки.
Акулина легла на койке в единственной комнатухе. Она долго ворочалась, вставала, искала бутылку самогонки, какую, ну точно помнила, спрятала еще вчера вечером. А вот куда? Наконец нашла! Приложилась, блаженно вздыхая, зачмокала прямо из горла и, казалось, уснула.
Митька долго думал, куда ему податься? И решил попроситься на работу куда-нибудь в сторожа, потому что им дают жилье. А без угла, без крыши над головой человеку жить невозможно. Засыпая, он уговаривал себя, что покуда молод, может устроить свою жизнь заново.
Он видел себя во сне в теплом тулупе, в валенках и шапке, с двустволкой на плече. Он охраняет самый большой во всем городе магазин. Рядом с ним две огромные овчарки, смотрят на Митяя, не мигая, готовые по первому слову разорвать кого угодно.
«Эх! Раньше б вы мне пригодились! В деревне! Уж там я вас науськал бы на всех: на председателя и участкового, На Соньку и тещу, и на эту дуру, что так и не признала отцом… А еще на Акулину, какая всего-то на ночь у себя оставила!» — видит, как открыла пасть овчарка и заблажила бабьим голосом: «Данила!».
Митька в ужасе подскочил, а голос не стихает:
Данила! — видит Акулину посреди комнаты. Растрепанная, в ночной рубашке, пьяная до омерзения, с безумно выпученными глазами она орала словно на погосте и звала: — Данила!
Митька попытался уложить, успокоить бабу. Стыдил, уговаривал, материл, но через несколько минут снова услышал жуткое, срывающееся на вой:
Данила-а-а!
Твою мать! — не выдержал мужик и, кляня все на свете, наскоро оделся, схватил чемоданы и выскочил из хаты под истошный вой.
Данила-а-а!
Уж лучше средь бродячих псов ночевать, чем с этой лярвой под одной крышей! Она любого в могилу загонит, — бежал человек из деревни без оглядки через ночь…
Утром, придя в город, решил поесть в столовой. И долго хвалил собственную сообразительность, что не отдал деньги, заработанные в зоне, домашним. Не истратил их попусту на подарки и гостинцы. Все до копейки сберег. «Ни на кого не потратился», — улыбался сам себе.
«Если б достал, в жопу себя расцеловал бы за смекалку!» — гладил собственную голову и грудь.
Он оставил чемоданы возле столика и пошел за чаем. Уж так захотелось ему после дурной ночи успокоить душу.
Митька взял чай, бутерброд с сыром, повернулся к столику за каким завтракал и… выронил все, что держал. Исчезли чемоданы! Их словно и не было у стола. Никто вокруг ничего не видел. Митька взвыл во весь голос, выскочил из столовой, увидел, как в конце улицы двое пацанов, согнувшись на бок от тяжести, уволакивают его чемоданы.
Баланда бросился следом за ними. Пацаны, приметив погоню, бросились наутек, ныряя в проулки, сквозные дворы. Вот нырнули в подвал — Митька кубарем за ними. Едва сунулся в дверь, получил в ухо. Он успел увидеть нахальную гнилозубую рожу подростка лет пятнадцати. Только хотел вмазать ему, получил с другой стороны.
Ворюги, туды вашу мать! На зэков наезжать? Да я вас всех загну в букву зю! — кинулся с кулаками на второго, спрятавшегося в темноте.
Тот послал его «в сраку, лидера» и, громко захохотав, побежал вглубь подвала, заманивая Митьку в ловушку. Тот не сообразил, кинулся следом и увидел кодлу пацанов. Они пили, курили. Их было много. Увидев чужого, оравой бросились на него. Смели, смяли, истерзали до бессознания.
Очнулся Митька на пустыре. Вокруг никого: ни пацанов, ни подвала. Из одежды — резинка от трусов. Больше ничего. Ни документов, ни денег, ни чемоданов. На теле ни одного живого места. Сплошной синяк.
Митька долго соображал, где он и что ему теперь делать?
«Во, влип! Уж лучше б пропил я эти деньги, чем достались они шпане», — чуть не плакал мужик от нового горя, свалившегося на него нежданно.
Кто знает, что пришло бы ему в голову, если б не услышал шаги неподалеку. Он привстал, увидел мужика, шагавшего через пустырь, окликнул. Тот подошел, все понял без слов. Его не удивили слезы и жалобы. Он слышал и покруче. Самого жизнь не пощадила. Это был Шнырь. Он и привел Баланду к бомжам.
Митька просил мужиков найти пацанов, обокравших его, чтобы вернуть хотя бы документы. Но пацаны жили сами по себе, не подчиняясь взрослым бомжам, и вернуть документы Баланде могли только за деньги.
Они «бабки» у меня сперли! Все, что на зоне получил. Пять лет пахал! Какой выкуп? Два чемодана вещей сперли!
Рассказал, как оказался на улице и услышал:
Не вернут даже за выкуп. И мы не станем требовать. Сволочь ты, Баланда! У тебя дите сиротой осталось. Как знать? Может, завтра вместе с теми, нашими пацанами, слиняет в бомжи и твоя… Пять лет ей? Ну и что? У них и меньше дышат. Вот такие ж как ты состряпали, а вырастить не смогли. Теперь стригут свой навар со всех. И ты других не лучше. Им плевать, что ты с зоны! Их родители повсюду. Где хошь, но не с ними. А потому получил, что посеял. И нас не дергай. Мы пацанве не указ. Попался, платись! Скажи повезло, что дышать оставили, и Шнырь тебя надыбал и приволок. Откинулся б без нас как падла! — вразумлял мужика Горилла, давний бомж, разучившийся жалеть и сочувствовать.
Митька, будь он посмелее, наложил бы на себя руки. Но его отчаяние еще не достигло предела, и Баланда не терял надежды, что судьба еще улыбнется ему.
Несколько раз он видел своих обидчиков в городе Они узнавали его, но ни разу не пытались сбежать. Наоборот, смотрели на него дерзко, вызывающе.
Однажды Баланда увидел, как Кольку-Чирия избивает на рынке толпа. Бабы и мужики готовы были разорвать его в клочья, втоптать в землю. Митька, стоя рядом, подбадривал:
Так его, сукиного выкидыша! Уройте живьем гада! — ликовал мужик, пока не получил по шее неведомо от кого.
Толпа пацанов врезалась в свалку. Быстро выхватила из-под ног и кулаков Чирия. Горожане теперь выясняли, кто кого за что ударил, нечаянно или нарочно. Пацаны тем временем уволокли Кольку в безопасное место и, вернувшись, хорошо почистили сумки и карманы горожан. Они даже внимания не обращали на Митьку. И лишь один, проходя мимо, сказал глухо:
Попадешься, потрох, живьем уроем за науськивания. Попомнишь этот денек, пидераст!
Митька хотел проучить, шагнул к пацану, тот, ухмыльнувшись, сунул руку в карман, достал лезвие.
Баланда вмиг остановился. Знал, молодые бомжи умеют не только грозить, а и действовать. К тому же он сам дал повод.
Сколько раз встречая Кольку-Чирия на базаре или в магазине, хотел прихватить за горло и выдавить свое, заставить вернуть. Но Чирий умел глянуть так, что руки Митьки невольно опускались в страхе. Он знал, где тусуется пацановская кодла, знал места, где она промышляла. Сколько раз возникала мысль заложить, высветить в милиции. Ведь Чирия искали. Это перестало быть секретом. А уж милиция выдавит из них все. Но… Горилла, словно считывая мысли, сказал как-то, будто ненароком, ни к кому не обращаясь, но глядя в глаза Митьке: