Но тот же Абулафия в других своих стихотворениях, следуя арабским жанровым канонам, воспевает вино и любовь и с экспертных позиций излагает науку страсти нежной, сравнивая мусульманских и христианских барышень в роли сексуальных партнерш и отдавая однозначное предпочтение сарацинкам:
Следует любить арабскую девушку / Даже если она не красива и не чиста, / И держаться подальше от испанской девушки / Даже если она сияет, как солнце. / В испанской девушке нет очарования, / Даже если она наденет шелк или лучшую парчу. […] / Она невежественна в деле совокупления, она не знает ничего. / Но каждая арабская девушка обладает очарованием и красотой, / Которые пленяют сердце и утоляют отчаяние. / Она выглядит так прекрасно, будто одета в золотое шитье, / Хотя на самом деле она обнажена. / В нужный момент она угождает, / Она знает все о любодеянии, / Она знаток науки страсти.
Нужно, конечно, учитывать жанровые условности, но нельзя и отрицать высокую вероятность реального опыта, стоявшего за этим поучением. Иными словами, не только судебные документы, но и лирическая поэзия свидетельствует, что любви незаконной, нарушающей границы, были покорны все три «расы» Пиренейского полуострова.
Глава 7Вино, мясо и хлеб: пищевые запреты и нарушения
Диетарные предписания и запреты, практики отбора, готовки и приема пищи в разных культурах – один из важных маркеров культурных, конфессиональных различий, наблюдаемых и воображаемых признаков иноверцев и инородцев, способ конструирования Своего и Чужого.
Евреи и нееврейская еда: законы и практика
В иудаизме, начиная с Библии, диетарные заповеди – законы кашрута – обеспечивали сегрегацию от иноверцев, маркировали особенность избранного народа. Постбиблейская раввинистическая традиция – Мишна и Талмуд – развили тему пищевых запретов и их роль в групповой консолидации. В Средние века, как мы увидим, строгость запретов на «чужую» еду и на использование «чужих» средств ее готовки отражала отношения с окружением: более враждебные в Ашкеназе – Германии и Северной Франции, более дружелюбные и близкие – в Италии и Сефараде – Испании. Разумеется, запреты налагались и противной стороной, прежде всего каноническим правом, и, конечно, с обеих сторон нарушались: средневековые евреи, христиане и – что актуально, прежде всего, для Пиренейского полуострова – мусульмане могли следовать диетарным законам, а могли обходить их и даже впрямую нарушать.
Тот же признак – строгость соблюдения диетарных запретов – использовался для внутригрупповой сегрегации – по этому признаку сами евреи постоянно выделяли в своей среде недостаточно благочестивых и недостаточно знающих. Так, например, в раннее Средневековье вавилонский ученый Пиркой бен Бавой, активный деятель борьбы вавилонского и палестинского центров за главенство над еврейской диаспорой, рассылавший по еврейским общинам письма с критикой палестинской академии с целью уронить ее авторитет и убедить общины следовать вавилонской традиции и посылать своих студентов и свои деньги в вавилонские академии, использовал, в частности, и диетарный аргумент. Евреи Земли Израиля, писал он, не воздерживаются от употребления в пищу животных, в чьих легких имеются спайки, которые делают их мясо некошерным, – и все потому, что «у них в руках нет ни одного закона из числа талмудических законов кошерного забоя скота». Бавой имел в виду (и, конечно, несколько грешил против истины в обоих пунктах), что евреи Земли Израиля в ситуации постоянных религиозных гонений, устраиваемых византийскими властями, утратили значительную часть традиции – в отличие от процветавших под толерантной властью персов вавилонских евреев, традицию сохранявших безупречно.
На протяжении столетий не утихали подобные упреки в адрес «чужих» евреев из других общин, галахических оппонентов или социально чуждых элементов из собственной общины – упреки в недостаточном благочестии на основании слишком легкомысленного отношения к законам кашрута. Уже на исходе Средневековья раввин Соломон Лурия, живший в Речи Посполитой, возмущался снисходительностью общества в этом вопросе, видя в ней клеймо на теле собственной общины:
А теперь я раскрою позор ашкеназов. Уж конечно, тот, кто пьет вино для возлияния на нееврейском постоялом дворе и ест рыбу, приготовленную в их посуде, и считается строго соблюдающим, если доверяет словам хозяйки постоялого двора, будто она ничего другого в этой посуде не готовила, – такой человек не вызывает никаких нареканий. Мы не расследуем его [поведение] и относимся к нему с уважением, если он богат и влиятелен.
Что за «вино для возлияния» имеет в виду Соломон Лурия? Евреям запрещено произведенное неевреями вино (а также то, которое сделали евреи, но касались неевреи) – нельзя ни пить его, ни извлекать из него выгоду, то есть продавать. Почему? Библейский закон объясняет запретность чужого вина его ритуальной нечистотой: раз оно могло использоваться иноверцами для их языческих возлияний, оно само нечисто и табуировано для еврея. Талмудический закон трактует этот запрет иначе: «из-за их дочерей», говорится в трактате Вавилонского Талмуда «Авода зара», что значит «служение чужому», то есть идолопоклонство. Имеется в виду, что нееврейское вино может привести к опьянению, а опьянение – к незаконной сексуальной связи с «их дочерями», то есть с нееврейскими женщинами.
В Средние века наблюдается тенденция к смягчению этого запрета, связанная с постепенным признанием того, что окружающие народы (то есть христиане и мусульмане) – не язычники (или, как элегантно формулирует еврейский галахический кодекс XVI века, «идолопоклонники, не занимающиеся идолопоклонством»). Вавилонские и испанские еврейские ученые, жившие в исламском окружении, признавали, что мусульмане не язычники, продолжая, однако, считать язычниками христиан. Так, глава одной из вавилонских академий Гай Гаон на рубеже X–XI веков на вопрос, что делать, если на одном корабле везли еврейское и нееврейское вино, отвечал, что не следует излишне волноваться: «ясно, что вино не связано с их [мусульманским] богослужением, и они считают его греховным, поэтому мы не должны строго подходить к этому вопросу и не должны опасаться “возлияний”». Он отмечал даже эволюцию ислама в этом отношении, объясняющую, почему мудрецы прежних поколений подходили к этому строже: раньше мусульмане не были еще очищены от язычества и совершали возлияния, а «нынче они считают того, кто пьет вино, совершающим мерзость, и нет следа вина в мусульманском богослужении […] Христине же совершают возлияния…» То же утверждал в конце XII века великий сефардский ученый Моисей Маймонид. «Исмаильтяне, – писал он, – не занимаются идолопоклонством, поэтому их вино запрещено к употреблению, но разрешено извлекать из него выгоду, христиане же идолопоклонники, и их обыкновенное вино запрещено к извлечению выгоды» (и к употреблению, разумеется, тоже).
Раввины, жившие в христианском окружении, тоже осторожно признавали, что христиане не язычники, по крайней мере, что «в нашей стране христиане не совершают языческих возлияний», и потому допускали извлечение выгоды из христианского вина. Нередко евреи-ростовщики получали вино в уплату долга, и раввины дозволяли эту практику, но с оговорками. Так, крупный ашкеназский авторитет XI века рабби Шломо Ицхаки (Раши) говорил, что такое вино, полученное в уплату долга, «не должно храниться в бочках в доме еврея, ибо это может привести к ошибке [еврей может случайно выпить его вместо другого вина]. Но даже если он хранит вино в доме нееврея, это тоже запрещено по другой причине, а именно потому, что таким образом он показывает неуважение к словам мудрецов и их постановлениям, извлекая выгоду из того, из чего они запрещали извлекать выгоду». И хотя в целом раввин позволял извлекать выгоду из христианского вина по причине финансовых убытков, которые еврей понесет в противном случае, он призывал «не быть слишком снисходительными в этом вопросе» и «воздерживаться от этой практики насколько возможно». Аналогичную амбивалентность проявил в этом вопросе в XIII веке Исайя ди Трани, написавший в одном из респонсов: «Многое можно сказать о винах нашего королевства с точки зрения галахи […] Говорили бы мы с глазу на глаз, я бы рассказал тебе, но я не буду этого писать, ибо такие вещи не следует писать, и не вопрошай об этом».
По-видимому, многие раввины полагали запрет на «вино возлияния» применительно к христианскому вину неактуальным, но не считали возможным открыто его снимать из уважения к традиции, сохраняя его как символическую межконфессиональную границу. Однако практика, как обычно, была гораздо свободнее. «Есть люди, – жаловался автор “Книги обычая” XIII века на сефардов, – которые покупают вино во время сбора урожая в деревнях у неевреев в их домах, и неевреи отмеряют это вино и продают его евреям в своих мехах…» Так что, пока раввины осторожничали, испанские евреи не только извлекали выгоду, но и употребляли чужое вино, к тому же и из чужой посуды.
Та же ситуация повторялась и с другими продуктами, например с мясом или хлебом. Исходя из тех или иных жизненных реалий, раввины шли на уступки и разрешали in situ, в конкретном случае, то, что ранее запрещалось, сохраняя запрет в принципе как маркер благочестивой сегрегации от иноверцев. Так, Гай Гаон в ответ на вопрос, может ли еврей жарить мясо в печи, принадлежащей нееврею, то есть в некошерной печи, где раньше жарилось, а то и в данный момент жарится некошерное мясо, писал: «Если мясо надето на вертел и не касается стен печи, то – даже если в печи в то же время находится некошерное мясо – мясо разрешено, поскольку не касается того мяса […] но это разрешается только после случившегося, а не предварительно». Вероятно, имел место дефицит печей, поэтому Гай разрешил жарить в чужих печах, но лишь ситуативно.
В XII веке авторитетный французский раввин Яаков Там позволил евреям молоть зерно и печь хлеб, используя мельницы и печи, принадлежащие не просто христианам, а клирикам. Вопрос с хлебом отличается от вопроса с мясом тем, что нееврейский хлеб в принципе кошерен, кошерна и печь для хлеба. Однако Мишна, например, запрещает к употреблению нееврейский хлеб наряду с вином и маслом. То есть по своим ингредиентам нееврейский хлеб кошерен, но запретен с символической точки зрения – как чужой продукт и при этом важнейший продукт питания. Разрешение Яакова Тама, никак не нарушая законов кашрута, сближало евреев с неевреями в деле приготовления это продукта.
В Европе действовало два ограничения на употребление в пищу нееврейского хлеба: еврей должен был участвовать в выпечке, хотя бы символически (например, бросить полено в огонь), и есть нееврейский хлеб позволялось, только если не было своего. На практике, опять же, ограничения игнорировали и покупали его, когда хотели. Например, один ашкеназский ученый, комментируя талмудический трактат «Авода зара», сокрушался, что в его время «есть такие, кто позволяет покупать теплый хлеб у неевреев в субботу». Автора, очевидно, беспокоило то, что хлеб испечен и куплен в субботу, а не сам факт покупки хлеба у неевреев, что, по-видимому, было привычным делом. Другой автор восхвалял благочестие тех, кто отказывается покупать нееврейский хлеб при наличии еврейского, из чего также можно сделать вывод, что большинство покупали без оговорок. В своем комментарии на трактат «Авода зара» Ицхак бен Моше из Вены сетовал, что «каждый [еврей] взял за обыкновение покупать хлеб у своего доброго друга нееврея, и они не волнуются насчет его дочерей». Тем самым Ицхак бен Моше распространяет на хлеб талмудическую мотивировку запрета на чужое вино: употребление в пищу чужих продуктов, причем само вкушение их с неевреями чревато установлением слишком близких отношений с ними, в худшем случае – незаконных сексуальных связей. Замечание Ицхака бен Моше ясно показывает, что дело в соблюдении не буквы кашрута, но духа разделения: технически любой хлеб кошерен (как и, например, сыр, приготовленный на закваске растительного происхождения, к покупке которого у неевреев раввины все равно относились настороженно), опасность же виделась в сближении с иноверцами, и пищевые запреты сохранялись ради сегрегации своей группы.
Упомянутый уже Соломон Лурия в Речи Посполитой XVI века возмущался формальным благочестием «богатых и влиятельных», не забывающих покрывать голову, воображая, «будто в этом еврейский закон», но при этом вкушающих еду и пьющих вино на нееврейском постоялом дворе. Особенно же его гневило то, что общество это поведение вполне приемлет, ведь с его точки зрения, это – «позор». Это позиция ашкеназского раввина. Для сравнения в Италии того же времени Леон да Модена утверждал: «С незапамятных времен наши предки в Италии пили обыкновенное [то есть христианское] вино». В Италии, надо думать, дефицита вина не наблюдалось, поэтому то, что итальянские евреи не гнушались христианским вином, признак не какой-то отчаянной, исключительной ситуации, а их несклонности отделять себя от итальянцев. Вино, мясо, хлеб, сыр – все это лакмусовые бумажки качества иудео-христианских отношений в той или иной стране, в тот или иной период.
Христиане и еврейская еда
Христианство, вышедшее из иудаизма, хорошо понимало социальную функцию иудейских диетарных законов – параллелизм пищевых запретов и дистанцирования от необрезанных – и отвергло кашрут заодно со многими другими ветхозаветными заповедями, осудив его как неприятие даров божьих и манифестацию неактуального более – для христианства – разделения: раз «нет ни еллина, ни иудея», нет и кашрута. Этот двойной отказ христианства от иудейского высокомерия в отношении как «непригодной» пищи, так и «непригодных» людей проиллюстрирован историей про Петра в десятой главе Деяний апостолов. Петр, собираясь отобедать, молился и удостоился видения: с неба к нему сошел сосуд и полотно со «зверями, пресмыкающимися и птицами небесными». Глас божий повелел ему «заколоть и есть», но Петр воспротивился: «Нет, Господи, я никогда не ел ничего скверного или нечистого». И тогда Господь трижды объяснил ему, что его представления неверны и не согласуются с божьей волей: «что Бог очистил, того ты не почитай нечистым». Тут же после этого его позвали в дом сотника Корнилия, он принял приглашение и пояснил собравшимся свое согласие, транспонировав свое видение из пищевой темы в социальную: «Вы знаете, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником; но мне Бог открыл, чтобы я не почитал ни одного человека скверным или нечистым. Посему я, будучи позван, и пришёл беспрекословно».
Основа позиции канонического права по вопросу совместных с иудеями трапез была заложена на соборах в Ванне (Бретань, 491) и Агде (Нарбонна, 506):
Все клирики [в Агде добавлено: и миряне] должны избегать трапез иудеев или приглашать их к трапезе. Поскольку они не признают обычной пищи, которую подают христиане, неподобающе и святотатственно и для христиан потреблять их пищу. Это потому, что они считают то, что мы едим с позволения Апостола, нечистым, и поэтому клирики [в Агде заменено на: «католики»] будут чувствовать себя ниже евреев, если мы будем есть то, что они подают, в то время как они презирают то, что предлагаем мы.
Как видно, за пятнадцать лет церковь устрожила свою позицию, распространив запрет на совместные с иудеями трапезы с духовенства на всех христиан, мотивировался же этот запрет исключительно стремлением не уронить достоинство христианской веры и потому «уравновесить» кашрутное высокомерие евреев.
Известный своей юдофобией архиепископ Лиона Агобард в 827 году писал императору Людовику Благочестивому, требуя от него более жесткой политики в отношении иудеев и, в частности, поясняя запрет на совместные трапезы и покупку у евреев мяса и вина. Со ссылкой на Блаженного Иеронима, автора Вульгаты – латинского перевода Библии, он утверждал, что евреи ежедневно в своих молитвах хулят Иисуса Христа и христиан, из чего с необходимостью вытекает неприемлемость общего вкушения пищи: «Если есть человек, который любит и предан своему господину, и он знает, что есть кто-то, кто враг его господину, […] он не захочет быть другом этого человека или его сотрапезником. […] И поэтому, поскольку мы знаем, что евреи – хулители и люди, которые проклинают Господа Бога нашего Христа и его христиан, мы не должны есть и пить вместе с ними». Запрет покупать мясо у евреев он также обосновывал обидой на высокомерие евреев, продающих христианам непригодное для них самих мясо: «ибо обычай евреев состоит в том, что когда они убивают животное, чтобы его съесть, убивают тремя порезами ножом, чтобы оно не задохнулось, если при вскрытии внутренностей обнаруживается, что печень повреждена, или легкое смещено вбок, или в нем есть воздух, или желчь не найдена и т. п., мясо считается нечистым для евреев и продается христианам, и такое мясо называется оскорбительным выражением “христианская скотина”».
Агобард был отнюдь не последним представителем духовенства, тщетно боровшимся с покупкой христианами мяса у евреев – эта практика процветала под покровительством местных властей. В жалованных грамотах прямо проговаривалась легитимность этой торговли. Так, епископ Рудигер в привилегии евреям Шпейера в 1084 году разрешил им «продавать христианам те части зарезанных ими животных, которые запрещены им в пищу по их закону, и христианам разрешается это мясо покупать». А через несколько лет император Генрих IV тем же евреям Шпейера дал разрешение «продавать христианам их вино, краски, лекарства». Как говорится в грамотах, «евреи Шпейера пользовались теми же привилегиями, что и евреи в любом другом городе Германии», так что можно полагать, что межконфессиональная мясная торговля существовала повсеместно, отвечая экономическим потребностям обеих общин, но нанося оскорбление католической вере, как полагали понтифики, регулярно требовавшие от светских князей «приложить руки к исправлению этого зла».
Мусульмане о кашруте и покупке мяса у евреев
Исламское отношение к кашруту и к употреблению отвергнутого евреями мяса отличалось от христианского, а кроме того, не было единообразно: разные правовые школы трактовали вопрос по-своему.
Коран объявил иудейские диетарные запреты наказанием за грехи евреев, а отсутствие их в исламе – знаком избранности «правоверных», которым Аллах позволил есть мясо, запрещенное евреям: «иудеям же Мы запретили [есть мясо] всех имеющих копыто [животных], а из [мяса] коров и овец мы запретили им жирную часть, кроме сала на спинном хребте, или же нутряного сала, или того, что смешалось с костями. Так наказали мы их за их нечестие. Воистину, Мы правдивы» (Коран 6:146).
Но кроме библейских законов в иудаизме действовали раввинистические правила, запрещающие к употреблению мясо кошерных животных, сочтенное непригодным уже после забоя из-за обнаруженных повреждений легких или иных внутренних органов. И мусульманские законоведы различали эти два типа запретов. Представители маликитского мазхаба, одной из четырех правовых школ суннитского ислама, влиятельной, в частности, в Испании, призывали воздерживаться от любого мяса, запрещенного для евреев, хотя библейский запрет ставили выше: «не разрешается» vs «заслуживает порицания». Абд аль-Малик ибн Хабиб, глава испанских маликитов, писал в IX веке:
Если еврей забивает животное, запрещенное евреям, мусульманину не разрешается есть это мясо. Мы не должны ни есть, ни извлекать выгоду из каких бы то ни было частей мяса, запрещенного им […]. Что касается того, что не запрещено им в Книге [т. е. в Библии], а скорее, некоторые из них запрещают это – к примеру,аль-тариф[трефное] и тому подобное – если мы едим это или извлекаем выгоду, то это заслуживает порицания, ибо это не часть их пищи.
Представители другой школы – захиритского мазхаба – осуждали маликитов за излишнюю строгость и излишний интерес к еврейскому учению: «они считают, что нельзя есть животных, забитых евреями, насчет которых есть разногласия между старейшинами евреев – да проклянет их Бог, и они [маликиты] знают даже о противоречиях между Гилелем и Шамаем, двумя старейшинами рабанитов!» С точки зрения захиритов, «даже если еврей забьет верблюда или зайца, нам позволяется есть это мясо, ибо нам нет дела до того, что Тора позволяет или запрещает им». Более того, ориентация на Ветхий или Новый Завет в этом вопросе должна квалифицироваться как вероотступничество. Ибн Хазм, андалусийский факих, то есть богослов и правовед, представитель захиритского мазхаба, чеканно сформулировал:
Коран говорит, что исламская вера отменила все прежние законы и что, если кто слушается сказанного в Торе или Евангелиях вместо того, чтобы следовать Корану, он неверный идолопоклонник […] Бог отменил все законы Торы, Евангелий и прочих религий и сделал закон ислама обязательным для всех существ – божественных и человеческих. Ничто не запрещено кроме того, что запрещает закон ислама; ничто не разрешено кроме того, что он разрешает; ничто не требуется кроме того, что он требует.
Маликиты уважали запреты кашрута из уважения к Писанию, захириты отвергали их, указывая, что еврейское Писание устарело и Бог заменил его Кораном. Как бы то ни было, действительность вносила свои коррективы, и практика отличалась от требований исламского, еврейского и христианского законов – как мы увидим из истории мясных рынков в испанских городах, в которых сосуществовали все три общины.
Экономическая подоплека: мясные рынки в Короне Арагона
Мясо – продукт дорогой, его присутствие в рационе разнилось в зависимости от социального слоя и региона. В Испании и Италии мясо было доступнее, чем в Центральной Европе, но в целом, как считается, регулярно питаться мясом европейцы стали только после эпидемии чумы 1348 года, значительно сократившей численность населения.
В испанских городах у каждой общины было свое скотоводческое хозяйство и свой мясной рынок, называвшийся карнисерия – в христианском квартале, в еврейском (худерии) и мусульманском (морерии). Эти отдельные мясные рынки, по идее, должны были выступать механизмом поддержания религиозной идентичности и укреплять границы между общинами. На христианских рынках висели свиные туши, на еврейских и мусульманских – проводился ритуальный забой скота, а части туш браковались как запретные. В теории всё – от разведения скота до покупателей и налогообложения мясных лавок – должно было быть разным. На практике же евреи, христиане и мусульмане сотрудничали на всех этапах процесса: в деле разведения скота, привоза его в город, забоя и продажи. Христиане, бывало, покупали мясо у сарацинских и еврейских мясников, и, как ни удивительно, происходили и обратные случаи.
Маленькая площадь худерии в Сегорбе, городке в окрестностях Валенсии.
Доска в память о евреях, изгнанных из Испании. Фото автора
Церковь устами понтификов и проповедников клеймила «коллаборационистов» в мясном ряду. Папа Бенедикт XIII в 1415 году сулил отлучение от церкви всякому, кто покупает у евреев «мясо, отвергнутое теми как трефное». В то же время популярный валенсийский проповедник, доминиканец Винсент Феррер, чрезвычайно успешный разжигатель юдофобии, призывал «не покупать у них еду, ибо нет у нас больших врагов. Если они пришлют вам хлеб, бросайте его псам. Если пришлют живое мясо [т. е. скот], то принимайте, но не мертвое». Арагонский король в знак солидарности с канонической позицией издал указ, где обещал сечь розгами евреев, продающих мясо христианам, так как это оскорбляет христианскую веру. Сарацинские альхамы Арагона также старались защитить свои границы от сомнительного мясного трансфера, заимствуя при этом христианский антииудейский дискурс. Мясники – христианские и сарацинские – были недовольны по своим причинам: евреи продавали трефное мясо по сниженной цене, тем самым демпингуя – сбивая цены на рынке – и вынуждая других мясников продавать дешевле или рисковать остаться без покупателей. Но несмотря на все недовольство и запреты на городском и общекоролевском уровне перекрестная продажа мяса не прекращалась, иногда сопровождаясь официальными разрешениями, а иногда конфликтами и судебными разбирательствами.
Герб города Кастельон-де-ла-Плана
В 1342 году небольшая еврейская община города Кастельон-де-ла-Плана пожаловалась королю на нехватку мяса и получила разрешение покупать у мясников-христиан (а те, соответственно, получили разрешение продавать евреям). То есть вопреки законам иудаизма евреи Кастельона покупали явно некошерное мясо, только готовили его по-своему. Но это исключительная или очень редкая ситуация, гораздо чаще христиане, не обремененные такими диетарными ограничениями, покупали мясо у еврейских или мусульманских мясников, нарушая этот церковный запрет, а также другие религиозные запреты: например, покупали мясо в дни Великого поста. В 40-х годах XV века мясникам-сарацинам запретили продавать мясо христианам, но в 70-х они получили разрешение на это сроком на сто лет, и это было важное достижение мусульманской альхамы, поскольку «экспортная» продажа мяса приносила приличный доход. Но в 1475 году сами кастельонские христиане отказались покупать мясо «с христианских столов», потому что узнали, что разделывал его сарацин. А еще через двадцать лет мусульмане того же города договорились не покупать мясо в христианских лавках, даже если разделывал его мусульманин. Для благочестивых и бдительных покупателей имела значение религиозная принадлежность как рынка или лавки, так и мясника.
При всей необходимости своего мясного рынка для общины его нельзя было открыть просто так – требовалось купить разрешение у короля. Сарацинские общины были беднее иудейских, и зачастую они открывали общие мясные рынки, которые контролировали евреи, способные платить в казну за эту привилегию. К тому же кашрут устраивал мусульман, а халяль евреев не устраивал. В итоге сарацины становились рынком сбыта для еврейских резников, продающих им трефное мясо (оказавшееся некошерным по результатам осмотра после забоя), да еще и платили налог за торговлю, взимаемый городом, через еврейских сборщиков податей. Иногда мусульманские общины возмущались этим положением дел, как, например, община Тортосы, в 1321 году потребовавшая своего отдельного рынка. Король удовлетворил их просьбу, назначив определенную плату в год, но тогда предъявили претензии евреи, заявив, что сарацины обязаны покупать у них трефное мясо. Действительно, раньше мусульманская община добилась позволения короля прикрепиться к еврейскому рынку – в пику городскому совету, требовавшему, чтобы мусульмане покупали мясо только у христиан, – но покупать трефное у евреев, очевидно, выходило дешевле. Дабы умаслить евреев, король позволил сарацинам других городов покупать мясо на их рынке, а новый сарацинский мясной рынок велел поместить внутри морерии, чтобы ограничить его клиентуру.
Сходные конфликты происходили и в других городах. Руководство мусульманской общины Сарагосы в 1333 году пожаловалось королю на то, что ее члены склонны покупать мясо у евреев – это выходило дешевле. В то же время королю поступила жалоба от христианского городского совета на то, что христиане покупают у мусульман, также из соображений выгодной цены. Через несколько лет мусульманская община Сарагосы обязала мусульман, купивших мясо у еврея, уплатить штраф в 5 су или же получить 5 плетей, мотивируя это оскорбительностью покупки непригодного для самих евреев продукта: «Некоторые сарацины и сарацинки из этой альхамы […] ходили в мясную лавку евреев этого города и в ней покупали мясо против постановления, сделанного этой альхамой сарацин, потому что в упомянутой мясной лавке евреи продают мясо задушенных животных и другое нечистое [мясо], какого сами евреи ни в коем случае не употребляют».
Король, как правило, поддерживал в таких конфликтах евреев, так как те «принадлежали» короне и были существенным источником казенного дохода, мусульмане же чаще были приписаны к сельской местности и платили сеньорам, а их городские общины были беднее еврейских за неимением тонкого верхнего слоя очень богатых. Поэтому евреи часто получали то, чего добивались: дополнительную – мусульманскую и(ли) христианскую – клиентуру. Для них это было экономически необходимо: мясная торговля с большим объемом брака (то есть трефного мяса), если его не сбывать, становится убыточной.
Та же проблема наблюдалась в еврейских общинах Италии: евреи не раз говорили, что, если не продавать запретные для них самих «задние части» туш неевреям, они не смогут себе позволить говядину и баранину, поэтому в случае запрета продажи христианам угрожали переездом. Городские власти, правоведы и духовенство реагировали на эти требования разнообразно. Не желая отъезда евреев, власти разрешали мясную торговлю в частном порядке, но были и попытки не просто смотреть на нее сквозь пальцы, а обосновать разрешение покупать мясо у евреев логически. Так, падуанский юрист XV века Анжело ди Кастро изобретательно обвинял христиан, отказывающихся от «еврейской пищи», в дифференциации между продуктами, а значит, в иудействовании, но предлагал избегать проблемы «еврейской пищи», зарезая скот у христианского мясника:
Если еврей покупает целого барана или ягненка, забивает его и […] оставляет себе переднюю часть туши, которая, по его закону, позволительна для употребления в пищу, и продает или отдает заднюю часть (которую, по его закону, недопустимо употреблять в пищу) христианину, которому известны эти обстоятельства, то этот христианин, разумеется, совершает смертный грех. Это потому, что он тем самым нарушает христианский закон, по которому запрещено христианину вкушать пресный хлеб евреев, и «пресный хлеб» понимается как любая их пища… Мясо в данном случае – это «еврейская пища», ибо животное было куплено евреем, приготовлено и забито евреем в соответствии с еврейским обрядом.
[Но если еврей приходит к христианскому резнику и у него зарезает животное и забирает себе переднюю часть, но оставляет заднюю], то очевидно, что [христианский] резник [который продает заднюю часть другому христианину] не использует «еврейскую пищу» в данном случае и покупатель также не использует «еврейскую пищу», поскольку мясо, о котором идет речь, не принадлежит еврею и не он его продает. Нельзя назвать это мясо «его едой», ибо притяжательное местоимение «его» означает принадлежность.
Когда христианин не ест пищу, приготовленную евреями, а, напротив, ест пищу, которую евреи отвергли и отказываются готовить для себя, это не ставит христианина ниже еврея, но наоборот, выше, поскольку это подтверждает слова Апостола и христианский закон, который не проводит различия между продуктами. Это очевидно тому, кто серьезно подходит к этому вопросу. В противном случае получается, будто употребление в пищу всего, что евреи отвергают в соответствии со своим законом, это грех, а это уже смехотворно. Не есть такую пищу значит, на самом деле, проводить различие между продуктами, а это значит иудействовать и грешить!
Но не все итальянские юристы проявляли подобную гибкость. Несмотря на ренессансные веяния в Италии сохранялись и были чрезвычайно активны истинные сыны и защитники церкви, особенно из числа монахов нищенствующих орденов. Один из них, францисканец Иоанн Капистран, в молодости успевший побывать юристом, а затем бурно проповедовавший по всей Европе, на юге Германии призывая к изгнаниям евреев, в Бреслау и Силезии – к их сожжению, говорил:
Если они полагают то, до чего мы дотронулись, нечистым и поэтому отказываются покупать и употреблять в пищу мясо, забитое христианами, как же может подобать христианам есть мясо, которое отвергают преступные и грязные руки неверного еврея? Мы не должны снисходить и употреблять в пищу то, что приобрело нечистоту их рук и ног, особенно вино, которое выжимали их ноги, – даже если мы их слуги. Если мы не избежим такой пищи, это запятнает нашу славу.
Самые нетерпимые нотки, присущие когда-то Агобарду Лионскому, не исчезли из арсенала католического духовенства и к концу Средневековья, но иудео-христианские отношения в жизни, в том числе в мясных лавках, были наполнены более контактами, чем конфликтами.