ве – поклонении кресту, иконам и статуям – и намеренных искажениях в переводе и толковании Писания. Например, догмат о непорочном зачатии христиане отстаивали ссылкой на стих из книги Исайи (7:14): «И Дева во чреве приимет, и родит Сына…». Иудеи же парировали: в оригинале у Исайи стоит слово алма – «девушка, молодая женщина», а не бетула – «дева, девственница».
Апелляция к Писанию, или «авторитету» (auctoritas), была основным методом полемики – наряду с апелляцией к разуму (ratio). Кроме того, в христианской полемической литературе встречаются различные правила и инструкции по ведению диспута, демонстрирующие растущую агрессию и меняющиеся задачи: в XIII веке нужно было уже не рассуждать, не искать истину и не доказывать правоту своей веры, а находить ошибки в учении противника с целью осудить его. У этой смены тактики была и практическая выгода: как трезво отмечал участник Парижского диспута, доминиканец и крещеный еврей Теобальд Сезаннский, обвинять и находить ошибки у иудеев легче, нежели доказывать истинность нашего учения.
Авторитетные тексты, к которым прибегали христианские полемисты, также со временем менялись. Если в раннее Средневековье в цитатники входили только стихи из Ветхого Завета в латинском переводе, то есть из Вульгаты, со временем многие теологи начали – с помощью помощников из числа крещеных евреев – использовать древнееврейский оригинал Писания, чтобы избежать ошибок перевода. А затем и Талмуд и другие раввинистические произведения – с целью побить врага его же оружием, показать, что сам Талмуд признает, что мессия уже пришел и т. д.
Евреи изначально не были склонны к использованию в полемике отдельных библейских стихов, но со временем заимствовали христианскую методологию и тоже стали составлять библейские цитатники. Они, в частности, отбирали особые «антихристианские» цитаты – ветхозаветные предостережения против лжемессий и лжепророков: например, «не надейтесь на сына человеческого, в котором нет спасения» (Пс 145:3), или «проклят полагающийся на смертного» (Иер 17:5). Критикуя христианскую догматику, еврейские полемисты обычно апеллировали к ratio, логике, утверждая, что догмат о Троице или же догмат о непорочном зачатии явно противоречат здравому смыслу. Христианские диспутанты пытались оправдать иррациональность этих догматов через сравнения с физическими явлениями. Например, божественное триединство сравнивали с тройственным бытованием солнца: солнце как физическое тело, луч, из него исходящий, и тепло, исходящее от обоих. А непорочное зачатие сравнивали с прохождением солнечного света через стекло. В позднесредневековой полемике, прежде всего в Испании, отдельные полемисты с обеих стороны апеллировали не просто к логике, а к диалектике или даже философии, но широкого распространения это не получило, и христиане предпочитали строить свои аргументы на «авторитете», а не на «разуме».
Мирные беседы и споры о вере между иудеями и христианами, изложенные в источниках до XIII века и, вероятно, так или иначе отражавшие реальную коммуникацию, разнились по своим задачам и интонации. Это могли быть консультации по части древнееврейского языка и буквального смысла Писания – христианские экзегеты обращались за подобными разъяснениями к ученым евреям. Так, например, представители знаменитой сен-викторской школы – богословской школы при парижском аббатстве Сен-Виктор – консультировались с евреями и констатировали это в своих экзегетических трудах, более того, указывали, что это было повсеместной практикой. Один из видных викторинцев Андрей Сен-Викторский в начале своего комментария на библейскую книгу Левит предуведомлял читателя: «касаемо содержания книги мы в основном не противоречили иным комментаторам, которые, как и мы, учились буквальному смыслу Пятикнижия у иудеев».
Это мог быть религиозный спор, направленный на совместное обретение истины. Так, оппонент основателя Сен-Викторской школы Гийома из Шампо богослов и философ Пьер Абеляр, известный, в частности, печально закончившимся романом со своей ученицей Элоизой и автобиографией «История моих бедствий», где этот роман описан, сочинил «Диалог между философом, иудеем и христианином». Это воображаемый диалог, диалог-видение, где трое участников явились автору во сне: «В ночи мне привиделось, и вот, предстали передо мною три мужа…» Абеляр утверждает, что нет правых и неправых – все «почитают единого Бога», хотя принадлежат «разным ветвям веры» и «служат Ему различно» – и диалог между ними имеет эвристическую ценность и не обязан вести к победе одной веры и осуждению другой: «…ни одно учение не является до такой степени ложным, чтобы не заключать в себе какой-нибудь истины, и, я думаю, нет ни одного столь пустого спора, чтобы в нем не оказалось какого-либо назидания…»
Диалог о вере мог становиться почти сатирическим жанром: один оппонент пристает с вопросами к другому, а тот остроумно отвергает его инсинуации, ответно унижая его религию. Таковы диалоги в еврейских полемических антологиях – «Книге завета» и «Книге Йосефа Ревнителя». Протагонистом там зачастую выступает французский раввин Йосеф Кара, которого донимают вопросами анонимные «христиане» или «клирики». Например:
Христианин спросил: «Почему они повесили этого человека [т. е. Иисуса]?» Ученый рабби Йосеф Кара благословенной памяти отвечал ему: «Из-за поколения Вавилонской башни. Оно построило башню, Господь спустился посмотреть на нее и сказал: Зачем они стремятся в небо, тогда как я дал им в удел землю? И разрушил башню, и убил их. Так же и с Иисусом, который пришел и заявил, что он Бог, и тогда они сказали: Зачем ты пришел на нашу землю? Разве не небо твой удел? Ведь сказал царь Давид: Небеса принадлежат Господу. Потому они и подняли его ближе к небу, чтобы вернуть его в его удел, и так он был повешен».
Или:
«Горе тем, которые влекут на себя беззаконие…» (Ис 5:18)
Монах спросил рабби Йосефа Кару: «Почему у вас нет колоколов?» Тот ответил ему: «Пойдем со мной». Они пошли на рынок и там слышали, как продавцы селедки кричали, нахваливая свой товар. Потом он отвел его к лавке с дорогой рыбой, и там никто не кричал. Спросил его: «Почему так? Потому что качественные продукты говорят сами за себя – нет нужды ничего выкрикивать. Поэтому-то у нас нет колоколов!» […]
Есть и другой ответ на этот вопрос. Это о христианах сказано: «Горе тем, которые влекут на себя беззаконие вервями суетности» (Ис 5:18). [Здесь автор имеет в виду веревки, привязанные к «языкам» колоколов.]
Главное – те беседы и споры были мирными и приватными. Все изменилось в XIII столетии.
Римская церковь, столкнувшись с серьезной еретической угрозой: во Франции были популярны вальденсы, затем альбигойцы, в Италии – апостольские братья, – стала бояться полемики с иудеями, видя в ней опасность не столько отпадения в иудаизм, сколько пробуждения вольнодумства и отпадения в ересь. Поэтому в соборных канонах и богословских сочинениях того времени частные диспуты с иудеями запрещались мирянам – «простым» христианам, которых хитрые и коварные иудеи могут одурачить. Запрет подкреплялся ссылками на авторитетные источники – Евангелие от Матфея, призывающее избегать устных ссор, и Кодекс Юстиниана, не дозволяющий неученым христианам рассуждать о вере на публике – дабы не ошибиться и не подорвать веру слушателей.
Барельефы Абеляра и Элоизы. Деталь их надгробия на кладбище Пер-Лашез, Париж
Папа Григорий IX в своей булле объявил, что «категорически воспрещает мирянину публично или приватно спорить о католической вере, а тот, кто будет поступать наперекор сему, да будет отлучен». Французский хронист Жан де Жуанвиль в своей «Книге благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика» приводил сходное мнение короля, проиллюстрированное следующей историей:
Св. Людовик рассказывал мне, что однажды состоялся великий диспут между клириками и иудеями в монастыре Клюни. И остановился в том монастыре один бедный рыцарь, которому аббат дал хлеб из любви Господней. И этот рыцарь попросил дозволения сказать первые слова. […] И он задал иудею следующий вопрос: «Учитель, я спрашиваю, веришь ли ты, что Дева Мария, которая выносила Бога в чреве своем и носила его на руках, была матерью-девой и матерью Бога?» На это иудей ответил, что из всего этого он не верит ни слову. Тогда рыцарь ответил, что иудей повел себя как глупец, раз не веря в нее и не любя ее, он тем не менее пришел в ее монастырь и ее дом. «И поистине, – воскликнул рыцарь, – ты за это заплатишь!» И тогда он поднял свой меч и ударил иудея по уху, и свалил его на землю. Тогда иудеи бросились бежать и унесли с собой своего учителя, тяжело раненного. И так окончился диспут. Аббат пришел к рыцарю и сказал, что тот поступил очень глупо. Но рыцарь ответил, что аббат поступил еще глупее, собрав людей на этот диспут. Ибо там было множество добрых христиан, которые еще до завершения диспута отвернулись бы от истинной веры, ибо неверно поняли бы иудеев. «И я говорю тебе – сказал король, – что никто, если только он не ученейший клирик, не должен диспутировать с иудеями; мирянин, когда он слышит нападки на христианский закон, должен защищать его только своим мечом, воткнув его обидчику в живот по самую рукоятку». (Пер. Г.Ф. Цыбулько)
В итоге спонтанные частные диспуты между мирянами и евреями прекратились, хотя единичные примеры встречаются в Германии и Южной Франции до конца XIII века, а в Испании и Италии – до XV века. Вместо этого насаждался новый тип диспута, по сути своей близкий к суду: его задача была – осудить иудаизм и наказать евреев. Это диспут официальный, проходящий в присутствии короля и высшего духовенства, он не однодневный – мог продолжаться несколько дней, недель, даже месяцев, его участники были заранее назначены, повестка спланирована, поражение иудейской стороны предопределено. Раввины зачастую принуждались к участию; с христианской стороны выступали диспутантами и играли ключевую роль в организации диспутов мендиканты – члены нищенствующих орденов доминиканцев и францисканцев. Оба ордена были созданы в начале XIII века с целью восстановить пошатнувшийся авторитет церкви и отвлечь народ от популярных еретических проповедников. Монахи должны были не только очаровывать простых людей своей бедностью и скромностью, но и бороться с ересью: мендикантам была поручена инквизиция, церковный сыск, призванный искоренить альбигойскую ересь, ушедшую в подполье после крестового похода, – а позже они начали изучать восточные языки и искусство полемики, дабы словом сразиться с иноверцами.