Кровь за кровь: насилие и мученичество, реальные и воображаемые
Глава 10Креативная юдофобия в фольклоре и искусстве
«Признаюсь, мне трудно не упрекнуть себя в том, что я копаюсь в пыльных средневековых манускриптах как раз тогда, когда мир изнемогает от тирании и кровопролития», – писал американский еврейский историк Джошуа Трахтенберг в 1943 году в начале своей книги «Дьявол и евреи: средневековые представления о евреях и их связь с современным антисемитизмом». Но его «копания» оказались не так далеки от трагедии середины ХХ века, как может показаться:
…средневековые тексты могут оказывать влияние на современность, и содержание этой книги отнюдь не лишено смысла для того мира, в котором мы живем сегодня. <…> Если сегодня евреев презирают, боятся и ненавидят, то это происходит потому, что в отношении к ним большинство людей унаследовали предрассудки и суеверия, свойственные средневековью. <…> Ненависть к евреям покоится отнюдь не на рациональных основаниях. <…> В сфере коллективного бессознательного мы обнаружим чудовищные образы и представления: еврей, увенчанный рогами; еврей, пьющий христианскую кровь; еврей-отравитель и разносчик заразы; еврей, источающий отвратительный, специфически еврейский запах; еврей, занимающийся черной магией и наводящий сглаз и порчу на окружающих; а также тайный парламент мирового еврейства, который периодически собирается, чтобы обсудить очередной дьявольский план. Эти образы и представления до сих пор живучи и популярны, и ими широко пользуется официальная нацистская пропаганда для внедрения в массовое сознание современной версии «научного» антисемитизма. <…> «Демоническая фигура еврея» возникла в результате специ-фического сочетания культурных и исторических факторов, определявших жизнь христианской Европы в средние века.
Холокост стимулировал исследования ненависти к евреям, в том числе и поиск ее корней в глубоком прошлом. Трахтенберг был не единственным, кто возводил нацистский расовый антисемитизм к средневековой юдофобии. Так, французский еврейский историк, исследователь иудео-христианских отношений и деятель иудео-христианского диалога Жюль Исаак в своей книге «Происхождение антисемитизма» (1956) доказывал, что современный антисемитизм принципиально отличается от античной, языческой юдофобии и имеет христианское происхождение. Другой франкоязычный еврейский историк Леон Поляков также возводил антисемитизм в Третьем рейхе к истокам христианства. За послевоенные десятилетия в науке сложился, как сформулировал один позднейший автор, «почти ортодоксальный взгляд на упорный марш европейской нетерпимости сквозь века, от Первого крестового похода до Хрустальной ночи».
Первое издание книги Дж. Трахтенберга «Дьявол и евреи», 1943
С XI века католическая церковь начала создавать образ врага ради того, чтобы в противостоянии ему сплотить свою паству. И преуспела: западнохристианское общество становилось все более нетерпимым и агрессивным, пользуясь выражением исследователя этого перелома – «преследующим»: готовым к крестовым походам в дальние страны и на родине, к сожжению книг, а затем и их авторов. Враги нашлись и внешние, и внутренние: сарацины на Ближнем Востоке и язычники в Восточной Европе, иудеи и еретики, прокаженные и колдуны с ведьмами, гомосексуалы и женщины – через их посредство дьявол стремился разрушить христианский порядок и ввергнуть мир в хаос. Как агенты дьявола, представители всех этих групп описывались (совратители, вредители), дискриминировались и преследовались сходным образом и вообще, как пишет тот же исследователь, были «взаимозаменимы всегда и во всем».
Последнее утверждение, разумеется, элегантная гипербола: нельзя уравнивать физическое уничтожение еретиков-альбигойцев с правовой дискриминацией евреев или с подчинением женщин в церковных институтах мужскому контролю. Но ценно наблюдение об одновременном нарастании нетерпимости к различным меньшинствам, к различным Другим: дело было не только в иудео-христианских отношениях, но и в социальной инженерии самого христианского общества. Но мы будем рассматривать нетерпимость именно по отношению к евреям, их осмеяние и демонизацию – в книжной культуре, в искусстве, в массовом сознании.
Рога, копыта и «смрад иудейский»
Средневековая христианская традиция по-всякому увязывала евреев с «врагом рода человеческого», следуя как auctoritas – цитатам из Нового Завета, именующим синагогу «сатанинским сборищем», а иудеев – сынами дьявола, так и ratio – бинарной логике: «христопродавцы»-евреи не приняли Иисуса, значит, они против Бога и, следовательно, заодно с дьяволом – вместе злоумышляют на христианский мир. В популярных средневековых легендах царь Соломон повелевает демонами, а клирик продает душу иудею, как дьяволу, и иудей служит посредником между дьяволом и его жертвами. Евреи не ждут второго пришествия Христа – они ждут своего мессию, и этот еврейский мессия как в богословских трактатах, так и в фольклорных представлениях приобретает черты Антихриста, и наоборот: Антихрист, долженствующий прийти и процарствовать три года накануне второго пришествия, приобретает еврейскую генеалогию и выполняет задачи еврейского мессии – он должен родиться в Вавилоне в еврейской семье из колена Дана, воцариться в Иерусалиме, восстановить храм.
Родство евреев с дьяволом проявляется в их физических особенностях. На многих изображениях либо у иудеев появляются рога или хвост, либо рогатый и козлобородый дьявол снабжается еврейской нашивкой на одежде. Главное же унаследованное от дьявола свойство евреев – это исходящий от них дурной запах, «смрад иудейский». Это «зловоние» тесно связано с «неверием» и пропадает при крещении – точнее, христиане перестают чувствовать дурной запах выкреста, а евреи – начинают. Вода крестильной купели очищает, с точки зрения христиан, и загрязняет – с точки зрения евреев. И наоборот, возвращение в иудаизм, в представлении христианских exempla, дидактических анекдотов, сопровождается обрядом, обратным крещению, а именно окунанием в нечистоты, возвращающим апостату иудейское зловоние. В излюбленной проповедниками, черпающими оттуда материал для своих проповедей, антологии «Беседы о чудесах», состоящей из семи сотен коротких историй, цистерцианский аббат Цезарий Гейстербахский рассказывает следующий «анекдот»:
О девушке, которая была крещена в Линце. Несколько дней спустя, ее неверная мать встретила ее и убеждала вернуться в иудаизм. «Я не могу, – сказала та, – я уже сделалась христианкой». Тогда мать сказала: «Я легко отменю твое крещение. <…> Я трижды окуну тебя в отхожее место, и тогда действие твоего крещения исчезнет».
Помимо физических свойств, «унаследованных» от дьявола, особая природа евреев, согласно христианским представлениям, выражалась в разнообразных необычных болезнях, постигших евреев в наказание за предательство Христа: от ежемесячных кровотечений у мужчин до врожденной слепоты.
Первый лист «Бесед о чудесах» Цезария Гейстербахского с портретом автора в инициале. Рукопись XIV века
Подозрительному отношению к евреям, порождающему разнообразные слухи и обвинения, немало способствовала замкнутость еврейских общин, непонятный язык и письменность, странные обычаи и обряды. Чужая речь воспринималась как заговоры или проклятия, книги – как черные, колдовские книги, непривычные обряды – как магические ритуалы.
Профессии евреев укрепляли их образ влиятельных вредителей. За пределами еврейских кварталов были заметны евреи-врачи, в том числе такие, кто пользовал самых знатных пациентов – пап, королей, сеньоров. Зачастую в слухах и фольклоре они представали колдунами, которые под видом лекарств потчуют доверчивых христиан ядами, обладают тайным знанием и не чуждаются черной магии, как повелитель демонов царь Соломон или легендарный еврейский маг Зевулон. В легендах о Цедекии, враче императора Карла Великого, тот превращается в волшебника, умеющего летать или глотать повозки. «Мальтийский еврей» Кристофера Марло – а елизаветинская драма сохранила и отражала многие средневековые представления – признается: «Я начал практиковаться на итальяшках; попы моими стараниями неплохо зарабатывали на похоронах».
Другое распространенное еврейское занятие, тоже связанное с постоянным взаимодействием с христианами, – ростовщичество – еще катастрофичнее отразилось на образе еврея в массовом сознании. Вытесненные или подверженные нарастающей дискриминации в других родах деятельности – сельском хозяйстве, ремесле, торговле – евреи зачастую не выдерживали конкуренции с христианскими хозяйствами, цехами и гильдиями. В то же время церковь решением III Латеранского собора 1179 года запретила ростовщичество христианам, мотивируя это библейским запретом «давать [деньги] в рост брату твоему» (Втор 23:20) и греховностью самого занятия: ростовщик повинен в грехе лености – в то время как другие работают, он лишь стрижет проценты – и в том, что зарабатывает, в сущности, на времени, которое принадлежит одному Богу. При обычной нехватке наличных денег и нужде в кредитах обойтись без ростовщичества не представлялось возможным, и евреи заполнили эту нишу, превратившись в своего рода гильдию ростовщиков. Хотя церковь запрещала ростовщичество только христианам, греховность этого занятия проецировалась и на евреев, и ростовщичество вменяли им в вину, что усиливало естественную ненависть должников к кредиторам. Циркулировали легенды о том, как евреи-ростовщики потребовали душу или тело христианина в залог или в уплату долга. Алчным ростовщиком изображали и позарившегося на 30 сребреников Иуду Искариота.
Евреи на средневековых миниатюрах
Ростовщики и Иуда Искариот неоднократно появляются на страницах христианских рукописей, являя наиболее характерные черты еврейского облика, как его представляли – или считали нужным изобразить – средневековые мастера. Ростовщик, перебирающий кругляшки монет или вручающий клиенту завязанный мешочек с деньгами, и рыжий Иуда, притулившийся в конце стола на тайной вечере или подбирающийся запечатлеть поцелуй на щеке Спасителя, – имеют определенные общие черты. Еврей на средневековых миниатюрах наделен пухлыми губами, удлиненными глазами и крупным носом, который особенно бросается в глаза, поскольку его хозяин, как правило, повернут в профиль или полупрофиль, как и, например, черти или иные злодеи, – предположительно для того, чтобы не сглазить зрителя (обоими глазами сглазить можно, а одним – затруднительно). Отличают евреев и внешние атрибуты, введенные в оборот церковными соборами конца XII – начала XIII века: островерхая еврейская шапка, по форме напоминающая то бумажную пилотку, то перевернутую воронку, и светлая нашивка на верхней части одежды – вороте или рукаве на предплечье – в форме круга, окружности или, например, скрижалей Завета. Еврейская шапка имеет тенденцию сползать хозяину на глаза, тем самым символизируя его духовную слепоту.
Миниатюра из Агады птицеголовых, ок. 1300. Израильский музей, Израиль. Еврейская семья делает дырочки в маце. Глава семьи (слева) изображен в еврейской шапке
Если на миниатюрах в христианских манускриптах евреи наделены просто своеобразными типическими чертами, возможно, воспринимаемыми как чуждые и непривлекательные или даже демонические, но не более того, то подлинной дегуманизации образ еврея, как это ни парадоксально, достиг в некоторых еврейских рукописях. В группе манускриптов из Германии XIII–XIV веков поражают и интригуют изображения зоокефалов – людей со звериными или птичьими головами. Самые известные из таких рукописей – Амврозианская Библия (1236–1268, Ульм), Трехчастный махзор, то есть молитвенник на праздники (после 1322), Вормсский махзор (1272, Франкония), так называемая Агада (то есть молитвенник для пасхального седера) птицеголовых (ок. 1300, Франкония), Лейпцигский махзор (ок. 1320, Юго-Западная Германия). У каждой рукописи свои особенности изображения людей без лиц: например, в Лейпцигском махзоре лица просто искажены, в Амврозианской Библии встречаются головы разных благородных зверей, в Агаде птицеголовых сходство с животными и птицами получают только персонажи-евреи, а в Трехчастном махзоре – только женщины.
Получается, что евреи, в том числе – персонажи Ветхого Завета (которые еще не могли отвергнуть Христа, а также были героями священной истории и не вызывали нареканий христиан – евреи становятся «дурными» с новозаветных времен), изображались с птичьими клювами и звериными мордами вместо лиц в еврейских же рукописях. Почему? Во-первых, следует уточнить, что рукописи были еврейскими в том смысле, что написаны на иврите еврейскими переписчиками и заказаны евреями-заказчиками, но инициалы и миниатюры в них писали, скорее всего, христианские мастера – по крайней мере, о еврейских художниках нам почти ничего не известно. И одно из объяснений зоокефалии гласит, что художники-христиане, иллюстрировавшие еврейские манускрипты, таким образом демонстрировали свое презрение к евреям, а те – либо не понимали этого, либо боялись возразить. Такая гипотеза напрашивается в контексте представлений о всепроникающей христианской средневековой юдофобии, но это ее единственный плюс – в остальном она, конечно, неудовлетворительна: и христиане не могли выражать свое презрение за счет библейских персонажей, и евреи не могли не увидеть, что с людьми на миниатюрах что-то не в порядке.
Другая гипотеза исходит из того, что таково было желание заказчиков, и основывается на ашкеназской галахической литературе XIII–XIV веков и мистико-дидактической «Книге благочестивых» (Сефер хасидим) начала XIII века, где излагались запреты на изображение человеческих лиц. Правда, запреты эти исключительно аккуратны, можно даже сказать, что это не запреты, а наоборот, разрешения. К примеру, крупнейший ашкеназский авторитет Меир Ротенбургский в XIII веке и сын его ученика Яаков бен Ашер бен Йехиэль в XIV веке писали:
Безусловно, не подобает так делать [украшать махзоры животными и птицами; иногда понимается так: людьми с головами животных или птиц], ибо когда они смотрят на эти образы, их сердца отвлекаются от их Отца в небесах. Однако же эти изображения не подпадают под запрет второй заповеди [ «Не сотвори себе кумира»].
Запрет изображать человека или дракона относится к тому случаю, когда они изображены в полный рост со всеми своими конечностями, но [только] голова или тело без головы не встречает запрета – [можно] как смотреть на это, так и изображать.
А «Сефер хасидим» возражает лишь против лицезрения женщин, то есть может объяснить разве что специфику Трехчастного махзора:
Пока человек не преступает и не наслаждается тем, что видят его глаза, ангелы милосердия и ангелы мира подобны Праведнику. Пока человек не украшает свое лицо, с тем чтобы другие возжелали его и старается не думать в сердце своем о желаниях, Он ниспускает сияние…
Не следует нанимать работника или учителя, который смотрит на женщин, когда ему не нужно с ними говорить. […] Закон в том, что мужчина не должен смотреть на женщину, если только ему не нужно с ней говорить. […] Со своей женой следует говорить только во время события [т. е. коитуса].
Главная сила благочестивого человека в том, что хотя они смеются над ним, он не оставляет своего благочестия. Его намерение – ради Небес, и он не смотрит на лица женщин […] особенно там, где женщин часто можно видеть, например, на свадьбе, где женщины нарядно одеты и украшены […] И он не смотрит на женщин, когда те умываются. […] Ничто лучше не пресекает желание, чем закрывание глаз.
Недавно было предложено еще одно, парадоксальное, объяснение зоокефалии в ашкеназских рукописях, согласно которому дело не в еврейских законах скромности и не в юдофобии христианских художников, а в самостоятельном решении самих евреев, принятом с учетом галахических запретов, с одной стороны, и зооморфных пейоративных изображений в христианском искусстве, – с другой: с достоинством представать в образе благородной птицы – орла – или же фантастического грифона – гибрида орла и льва, близкого уже не к зверю и не человеку, а к ангелу.
Песнь песней царя Соломона. Трехчастный махзор, XIV век.
Библиотека Венгерской академии наук, Венгрия
В христианском искусстве – от книжной миниатюры до церковных барельефов – евреи изображались с человеческими головами, однако иногда вместо них или вместе с ними оказывались определенные звери или птицы, по тем или иным причинам ассоциируемые с иудаизмом. Таких персонажей из мира животных было несколько – в разных странах и в разное время преобладали те или другие. Далее речь пойдет о двух самых, пожалуй, распространенных: свинье и сове.
Judensau в текстах, ритуалах, изображениях
Хотя свинья, как всем всегда было хорошо известно, считается в иудаизме нечистым животным («…потому что копыта у нее [свиньи] раздвоены и на копытах разрез глубокий, но она не жует жвачки, нечиста она для вас; мяса их не ешьте и к трупам их не прикасайтесь», Лев 11:7–8), она с античности ассоциировалась с евреями, разумеется, в негативном ключе. Этой специфической связи (и, как считается, вызванному ею запрету на употребление свинины в пищу) даются разные, весьма причудливые, объяснения. Так, Тацит пишет в своей «Истории» (5.2.1–5.5.1):
Большинство же писавших сходится на том, что, когда в Египет пришло моровое поветрие, от которого тело покрывается язвами, царь Бокхорис вопросил об избавлении от него оракул Гаммона и получил ответ, что следует очистить царство, а людей такого рода, как ненавистных богам, выселить в чужие земли. <…> их всех разыскали, собрали вместе, а затем бросили в пустыне […] Чтобы народ навсегда остался ему верен, Моисес ввел новые обряды, противоположные обрядам остальных смертных. У них пóшло все, что для нас свято, и, наоборот, все, чего мы чураемся, у них дозволено. […] Они воздерживаются от мяса свиньи в память о постигшем их несчастье, потому что эти животные подвержены той же чесотке, которая некогда поразила их самих.
Если Тацит возводит особую связь евреев со свиньей к моменту исхода из Египта, то очень живучий и популярный в разных фольклорных традициях, как западно-, так и восточноевропейских, сюжет видит в этом наказание за злое отношение евреев к Иисусу. Евреи (или фарисей), дабы испытать Иисуса, его пророческий дар, прячут в каком-то месте еврейку (или беременную еврейку; еврейку с детьми; под одним корытом еврейку с детьми, под другим – свинью с поросятами) и просят угадать, кто там. Иисус отвечает, что свинья с поросятами, и спрятанные люди действительно превращаются в свиней и таковыми остаются. Приведем пару примеров этой этиологической легенды из славянской традиции, записанных в Белоруссии и на Украине в конце 1970-х годов:
Яны [евреи] взяли падлажыли пад карыто жыдоўку и спрашивають:
– Што тут?
– Свиння и парася.
Аткрыли, а там свиння и парася. И от еўрэи свинины не едять, гаворать: «То наша тетка».
[Евреи хотели испытать Христа и посмеяться над ним.] В пич замуруемо жидывку [и посмотрим, угадает ли он. Спрашивают у Христа: ] «Ўгадай, шчо в пэчи е». – «Свяня и дванаццать поросят». [Евреи открывают, а там и правда свинья и двенадцать поросят.] От чого воны сала ны ядять.
Из авторитетных средневековых авторов первым тему сходства свиньи и евреев поднял франко-германский ученый и аббат Рабан Мавр в своем трактате «О природе вещей» (847):
Свинья символизирует нечистое и грешников, о которых сказано в Псалме [16 (17):14]: «которых чрево Ты наполняешь Твоими скрытыми [сокровищами]. Они сыты плотью свиньи [ошибочный перевод, на самом деле: полны сыновьями] и оставят остаток детям своим». Он [псалмопевец] говорит, что евреи полны нечистым, тем, что сокрыто Господом, то есть тем, что известно как запрещенное. Под плотью свиньи он имеет в виду то, что названо нечистым в заповедях Ветхого Завета. Однако евреи передали остаток своих грехов своим сыновьям, когда воскликнули: «Кровь его на нас и на детях наших» (Мф 27:25).
Трактат Рабана Мавра стал основой для средневековых бестиариев, в которых свинья – персонаж безусловно отрицательный. Она, в частности, символизирует грешника-рецидивиста, который возвращается на свою грешную стезю, что, разумеется, хуже, чем согрешить впервые. Это видение образа свиньи подкрепляется цитатой из 2-го Послания апостола Петра (2:22): «Но с ними случается по верной пословице: пес возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идет валяться в грязи».
Особенно настойчиво евреев сопоставляли со свиньями в германских землях. Это проявлялось, в частности, в юридических церемониях; так, сборник законов «Швабское зерцало» (Аугсбург, 1274–1280) предписывал евреям приносить очистительную клятву, стоя босиком на свиной шкуре:
Вот клятва евреев:
Как им клясться по поводу всяких дел, подлежащих их клятве? Он должен встать на свиную шкуру, и положить перед собой Пятикнижие Моисеево. И он должен положить на книгу свою руку до сустава и повторять за зачитывающим слова клятвы…
В искусстве средневековой Германии «еврейская свиноматка», Judensau, – свинья, окруженная евреями, то есть фигурками в еврейских шапках, – становится распространенным символом. Исследователи обнаружили 62 таких изображения, из них большую часть составляют более поздние, ренессансные и барочные, гравюры, рисунки и т. д. Сейчас в Европе насчитывается два-три десятка Judensau на фресках и барельефах, находящихся на своем изначальном месте или же перенесенных в музеи. А было их еще больше – имеются свидетельства, по меньшей мере, о восьми подобных изображениях, убранных городскими властями.
Judensau. Горельеф на городской церкви в Виттенберге
Сначала Judensau изображали в церковных интерьерах – там, где евреи не могли ее увидеть, то есть это была шутка для своих, не ориентированная на еврейскую аудиторию. Зачастую свинья включена в серию изображений различных грехов и пороков, где евреи оказываются просто одним из типов грешников – так, например, в соборах Магдебурга, Ксантена, Бранденбурга. С XIV века Judensau начинают помещать на внешних стенах храмов (в Регенсбурге, Виттенберге, Кольмаре), а в XV–XVI веках – и на частных зданиях (в Шпальте, Зальцбурге). Жители соседних еврейских кварталов могли, разумеется, увидеть такое изображение и оскорбиться. Возможно, в этом к тому времени и состояло его предназначение.
Judensau. Немецкая гравюра XV века
В изображениях Judensau любопытна, в частности, копрофагическая тема. Мотивы «телесного низа», как известно, важная составляющая средневековой смеховой культуры, и тема экскрементов не раз встречается в рассказах о евреях и иудаизме с целью высмеять «устаревшую» религию и обозначить ее нечистоту. Мы уже приводили «анекдот» из «Бесед о чудесах» Цезария Гейстербахского, где мать хочет смыть крестильные воды, окунув дочь в нужник. А Ранульф Хигден в «Полихрониконе» (1347) рассказывает такую историю:
Один еврей в Тьюксбери провалился в отхожее место в день субботний, и он так чтил свою святую субботу, что не позволил вытащить себя оттуда. И тогда лорд Ричард граф Глочестер, услышав об этом, не позволил вытащить его и в воскресенье, из почтения к этому святому дню. И тогда жалкий суеверный еврей остался там до понедельника и был найден мертвым.
Свинья как таковая ассоциируется с нечистотами, а в иконографии Judensau окружающие свинью евреи не только сидят на ней верхом и пьют ее молоко, но, бывает, поднимают ей хвост и питаются ее экскрементами.
Нечиста и питающаяся падалью и отбросами гиена, которую средневековые бестиарии тоже связывали с евреями. Скатологический ряд продолжает еще одно «еврейское» животное, на этот раз – воображаемое: это бык бонакон с загнутыми назад и потому бесполезными рогами, который вместо рогов защищается и нападает, обстреливая противника прямо из ануса раскаленными фекалиями. И наконец, главная «еврейская» птица – сова, согласно ее описаниям в бестиариях, тоже связана с испражнениями и нечистотами: она птица «грязная и зловонная», гадит в свое гнездо и сидит в собственном помете. Если «еврейская свиноматка» пользовалась популярностью в Германии, то гиена, бонакон и сова были «еврейскими» животными в английских и французских бестиариях.
«Кричит сова, предвестница несчастья»
Согласно Библии, сова нечиста, что роднит ее со свиньей: «Из птиц же гнушайтесь сих: орла, грифа и морского орла, коршуна и сокола с породою его, всякого ворона с породою его, страуса, совы, чайки и ястреба с породою его, филина, рыболова и ибиса…» (Лев 11:16–17). Второй источник негативных представлений о сове – античная традиция, и прежде всего, Овидий: «Гнусною птицей он стал, вещуньей грозящего горя / Нерасторопной совой, для смертных предвестием бедствий» (Метаморфозы V.550). Отсюда – сова как дурной вестник в английской литературе Средневековья и Ренессанса, например:
И филин, чей беду пророчит глас…
Или:
Вино, свалив их с ног, мне дало смелость;
Их потушив, меня зажгло. – Но тише!
Кричит сова, предвестница несчастья,
Кому-то вечный сон суля. Он там.
Итак, сова – птица нечистая, глупая, сообщающая о дурных событиях, а главное – слепая, ибо летает ночью, а днем не видит, – так же слепы евреи, неспособные узреть свет христианской истины. Бестиарий Гийома ле Клерка (1210) так описывает сову:
Теперь мы расскажем о ночном вороне [сове],
Птице дурной расы. […]
Эта птица грязная и зловонная. […]
Она всегда любит ночь и темноту,
Вполне ясно, что это плохо.
Через эту птицу изображаются
Лживые и дурные евреи,
Которые не взглянули на Господа,
Когда он пришел спасти нас.
<…>
Евреи пребывают во тьме
И не видят истины;
Они любят тьму больше,
Чем истинное солнце в небесах.
А английский бестиарий середины XIII века разъясняет:
Это такая птица, которая бежит света и не может вынести вида солнца. Эта птица обозначает евреев, которые, когда Господь наш пришел спасти их, отвергли его со словами: «Нет у нас царя, кроме кесаря» (Ин 19:15) и «более возлюбили тьму, нежели свет» (Ин 3:19). И тогда Господь наш обратился к неевреям и пролил свет на тех, кто сидел во тьме.
В английском искусстве, помимо слепоты – физиологической и идеологической, сова сближается с евреями еще по двум параметрам. Во-первых, это внешнее сходство: сова – единственная птица, у которой глаза располагаются на одной плоскости, как на лице – изображается с этакими еврейскими чертами, прежде всего, крючковатым носом. Во-вторых, это конфликт с большинством: как евреи отвратительны христианам, так сова, гнездящаяся на кладбищах и копошащаяся в своем помете, мерзка другим птицам, помельче, которые нападают на нее.
Сова. Миниатюра из Абердинского бестиария. Англия, XII в
Часто сова изображалась в компании с обезьяной – худшая птица с худшим животным, тоже ассоциируемым с евреями. Обезьяна-врач пародирует человеческую деятельность, а сова – глупая и подслеповатая – лечится у нее, являясь ее помощником, читай – послушным орудием в руках сатаны.
Средневековые евреи не были совсем уж безответными жертвами этих визуальных насмешек и демонизации, а также полемических нападок, правовой дискриминации и погромов с их грабежами, убийствами, насильственными крещениями. Но ответы их лежали преимущественно в плоскости слова и ритуала, то есть были агрессией символической – как, собственно, и юдофобия в средневековых миниатюрах, на опорах мостов и стенах соборов.