От апологии до скандала: история изучения кровавого навета
Систематическое изучение средневековой юдофобии, в частности наветов, началось с середины ХХ века, в связи с Холокостом, разочарованием в идее прогресса применительно к отношениям между евреями и неевреями или к гуманности европейского общества, а также с попытками найти глубоко в истории корни произошедшей трагедии.
Одним из первых достижений исследований в этой области стала дифференциация между кровавым наветом и обвинением в ритуальном убийстве. Ранние наветы – в Норидже или в Блуа – не включали в себя обвинение в использовании крови жертвы. Тема крови возникла с навета в германском городе Фульда в 1235 году и утвердилась в каноне, появляясь в большинстве последующих случаев. Классическое обвинение в ритуальном убийстве акцентирует сходство с распятием Христа (невинный младенец как невинный агнец Христос, терновые шипы, распятие на кресте или его аналоге, причем в Страстную пятницу, произнесение соответствующих формул), видя в этом оскорбление иудеями святой католической веры и месть поработившим их христианам. Кровавый же навет зачастую забывает о Пасхе и ритуальном компоненте, расширяя компонент магический: полученная христианская кровь (или не только кровь, но и внутренние органы, особенно сердце, или, например, молоко кормящей женщины) служит и вредоносной (как в показаниях евреев из Ла-Гуардии), и целебной магии. Средневековые евреи, наследники древней и арабской медицины, ценились как врачи, в том числе врачи придворные, и фольклор приписывал им попытки излечить своих августейших патронов кровью или сушеным и толченым сердцем христианского младенца.
Следующим вопросом, волнующим историков, было распределение активных ролей: кто режиссировал навет, кто его поддерживал, кто вел разбирательство, кто продвигал культ жертвы? Наконец, как сочетается традиционно покровительственное отношение высшей власти – как светской, так и церковной – к своим еврейским подданным с регулярным возникновением подобных наветов? Как видно на примере позиции Сикста IV во время Трентского дела, папы наветы отрицали, основываясь, в частности, на знаменитой булле Иннокентия IV от 1247 года:
Мы слышали слезные жалобы евреев на то, что против них изобретают безбожные обвинения, изыскивая повод, чтобы грабить их и отнимать их имущество. В то время, как Святое Писание велит: «Не убий!», против евреев поднимают ложное обвинение, будто бы они едят в праздник Песах сердце убитого младенца. Полагают, что это им повелевает их закон, который, наоборот, строго запрещает подобные деяния. Как только находят где-нибудь труп неизвестно кем убитого человека, убийство по злобе приписывается евреям. Все это служит предлогом для их яростного преследования. Без суда и следствия, не добившись ни улик против обвиняемых, ни собственного их признания, у них безбожно и несправедливо отнимают имущество, морят их голодом, подвергают их заточению и пыткам и осуждают на позорную смерть. Участь евреев под властью таких князей и правителей становится еще более ужасною, чем участь их предков в Египте под властью фараонов. Из-за этих преследований они вынуждены покидать те места, где предки их жили с древнейших времен. Не желая, чтобы евреев несправедливо мучили, мы приказываем вам, чтобы вы обращались с ними дружелюбно и доброжелательно. Если вы услышите о каких-нибудь несправедливых нападках на евреев, препятствуйте этому и не допускайте на будущее время, чтобы их подобным образом притесняли.
Еще раньше аналогичную позицию заняла имперская власть в лице Фридриха II Гогенштауфена. После кровавого навета в Фульде император, известный своей склонностью к расследованиям и экспериментам, призванным проверить разные неоспоримые истины вроде наличия у человека души, собрал специальную комиссию из ученых крещеных евреев:
Этим последним <…> мы приказали, для отыскания правды, прилежно исследовать и нам сообщить, существует ли у них [евреев] чье-либо мнение, которое побуждало бы их совершать вышеупомянутые преступления. <…> Их ответ гласил:
«Ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет указаний, чтобы евреи жаждали человеческой крови. Напротив, в полном противоречии с этим утверждением, в Библии, в данных Моисеем законах, и в еврейских постановлениях, которые называются Талмудом, совершенно ясно сказано, что они вообще должны беречься запятнания какой бы то ни было кровью. С очень большой вероятностью мы можем предположить, что те, кому запрещена кровь даже разрешенных животных, едва ли могут жаждать человеческой крови, потому что это слишком ужасно, потому что природа это запрещает и вследствие родства рас, которое связывает их с христианами, а также потому, что они не стали бы подвергать опасности свое имущество и свою жизнь».
Поэтому мы, с одобрения князей, объявили евреев вышеупомянутого местечка вполне оправданными от приписываемого им преступления, а остальных евреев Германии от такого тяжелого обвинения.
Примечательно, что доказательство – в соответствии со средневековыми нормами – строится на auctoritas, авторитете, и ratio, разуме или логике. Авторитетом здесь выступают крещеные евреи, бывшие иудеи, начитанные в еврейском законе, и сам этот закон, или Библия и Талмуд; рациональные же аргументы дает как прагматика (евреи не стали бы совершать подобные преступления из соображений собственной безопасности), так и модная теория естественности-противоестественности (contra naturae).
Тициан. Карл V. 1548. Старая Пинакотека, Мюнхен
Как аргументы, так и выводы Фридриха повторил через три с лишним века Карл V Габсбург, властитель «империи, где никогда не заходит солнце», состоявшей из Германии, Австрии, Испании, Нидерландов, Неаполя, Сицилии и Сардинии, а также колоний в Новом Свете:
…Эти обвинения против евреев выставляются не на основании ясных и известных фактов или достаточных доказательств и показаний, но по подозрениям и сплетням или по простым доносам зложелателей (несмотря на то, что святые отцы и папы на этот счёт давали разъяснения и запретили этому верить, и что любезный наш господин и дед, император Фридрих блаженной памяти, после таких папских деклараций разослал строгие приказы всем сословиям Священной Империи и каждому из них в отдельности, чтобы они прекратили такое поведение, не поддерживали бы и не разрешали бы его, но, напротив, где обнаружится такое отношение, донесли бы об этом Его Величеству, верховному господину и судье, которому принадлежит непосредственно весь еврейский народ, и всё это строго бы приказали). <…> Мы постановляем и желаем, чтобы отныне никто, какого бы сословия он ни был, не смел сажать в тюрьму ни одного еврея или еврейку без предварительного достаточного указания или доказательства со стороны достоверных свидетелей.
Но даже эти протекционистские заявления призваны были гарантировать не столько повсеместную защиту евреев от подобных обвинений, сколько контроль соответствующей инстанции – будь то апостольский престол или император, с XII века рассматривавший еврейское население как «рабов казны». Оговорки о «достаточных доказательствах» оставляли лазейку потенциальным зачинщикам наветов, каковые время от времени обнаруживались среди локальных властей, заинтересованных в канонизации умученного иудеями младенца и развитии прибыльного местного культа. Как показывает история Трентского дела, инициатива на местах вполне способна была перебороть вялое сопротивление центра.
Но главная проблема, занимающая исследователей средневекового кровавого навета, это его происхождение. Первым и самым очевидным путем ее решения был путь исторический – поиск прецедентов в античности. Наиболее подходящим примером здесь является сюжет о регулярных человеческих жертвоприношениях в Иерусалимском храме, зафиксированный у Демокрита и Апиона, пересказанный и раскритикованный впоследствии Иосифом Флавием:
Глашатаем всех остальных стал Апион, который сказал, что Антиох нашел в храме ложе и лежащего на нем человека, перед которым был поставлен небольшой стол, исполненный изысканными яствами, плодами морскими и земными. <…> Тут-то он и узнал об ужасном еврейском обычае, ради которого его откармливали. Поймав какого-нибудь греческого бродягу, они в продолжение года кормят этого человека, затем, отведя в какой-то лес, убивают, тело его по своему обряду приносят в жертву и, вкусив от его внутренностей, во время жертвоприношения приносят клятву в том, что всегда будут ненавидеть эллинов («Против Апиона», II:8. Пер. А.В. Вдовиченко).
Сам Флавий предположил, что эта «эллинская басня» была состряпана с апологетическими целями – оправдать ограбление и осквернение Храма, произведенное по приказу селевкидского царя Антиоха Епифана, его праведным возмущением еврейским варварством и жестокостью, и предположение Флавия было подхвачено современными исследователями.
Еще несколько сюжетов о еврейских преступлениях против человечности предоставляет нам ранневизантийская литература: уже упоминавшийся выше exemplum про отца, посадившего собственного сына в печь, легенда о евреях-людоедах в Синопе, откусивших палец апостолу Андрею, рассказ из «Церковной истории» Сократа Схоластика о пуримском насилии в Инместаре. Но даже при определенном сходстве этих историй с западноевропейскими наветами трудно доказать влияние первых на вторые, поскольку неизвестно, были ли авторы наветов знакомы с византийскими сюжетами. Кроме того, если Демокрит, Апион и Сократ Схоластик и были источниками для автора «Жития Уильяма Нориджского», это еще не объясняет, почему страшное обвинение возродилось именно в XII веке.
Этиологический вопрос заодно с хронологическим пытаются решить различные теории средневекового антисемитизма. Одна из них, теория «преследующего общества» Роберта Мура, используя модель, предложенную французским социологом Эмилем Дюркгеймом, объясняет зарождение европейской нетерпимости следующим образом: в XI–XII веках католическая церковь намеренно создавала образ Чужого и Врага, выделяла девиантные группы, дабы объединить против них христианское общество и тем самым сплотить его под собственным руководством. В Чужие естественным образом попадали разнообразные меньшинства: еретики, прокаженные, гомосексуалы, евреи. Причем последние не только интересовали церковь как предмет пропагандистских манипуляций, но и волновали клириков как потенциальные конкуренты – образованные, сплоченные, полностью лояльные – за места чиновников при королевских дворах.