Этнологическая теория антисемитизма видит в XII веке начало формирования наций, а заодно и этноцентризма и вражды к другим нациям, что, однако, не объясняет активизацию именно юдофобии вместо любой другой межнациональной розни. Прочие теории: психоаналитическая (иудео-христианские отношения как эдипов комплекс, где христиане – сын, желающий уничтожить своего отца в лице евреев), проективная (христиане переносили свою вину за символический каннибализм евхаристии на евреев), антропологическая (конфликта на поражение не было, было сосуществование, диалектика терпимости и нетерпимости, гармонии и насилия, согласно африканской пословице: «Они наши враги – мы на них женимся»), кастовая (евреи как каста неприкасаемых в европейском социуме), – тоже не могут удовлетворительно объяснить ни дату усугубления антиеврейских настроений в средневековой Европе, ни их конкретно-историческую специфику, ни собственно происхождение кровавого навета.
Недостатки существующих гипотез, а также отход новейшей еврейской историографии от «слезливости» и виктимности в сторону «нормализации», за который ратовал крупнейший еврейский историк ХХ столетия Сало Барон, привели к выдвижению в последние два десятилетия новых концепций ритуального навета. Основаны они на изучении еврейских реакций на христианскую агрессию и даже исходной еврейской агрессии по отношению к христианам, приходящейся на Песах, Пурим или иные значимые даты. Иными словами, многие ученые отказываются видеть в средневековых евреях исключительно пассивных жертв, не оказывающих никакого влияния на ход истории, в том числе и на поведение христианского общества и власти в их адрес, и обнаруживают в иудейских религиозных практиках признаки их собственного отношения к христианам, способные спровоцировать, например, наветы. Согласно некоторым реконструкциям, цепочка элементов символической и физической агрессии получается длинной и уходит в глубь веков.
Сесил Рот был одним из первых, кто увидел в пуримских обрядах и проклятиях триггер к возникновению кровавого навета, и далее эта гипотеза долго дебатировалась в работах по средневековой юдофобии. Комплексное же исследование еврейской – ашкеназской – литургики и ритуальной практики на предмет наличия в них антихристианской агрессии и поводов к эскалации отношений в реальной жизни появилось спустя шестьдесят лет. Израильский историк Исраэль Яаков Юваль в 1993 году напечатал статью «Месть и проклятие, кровь и клевета: от мученичества к кровавым наветам», а в 2000 году за статьей последовала книга «“Два народа в чреве твоем”: представления евреев и христиан друг о друге». Во введении Юваль пишет, что наше поколение – первое, живущее в «постполемическую эпоху», а потому может позволить себе писать историю, не заботясь о том, чтобы доказывать «уникальность» и «подлинность» иудаизма или христианства.
Был ли Юваль прав в своей оценке эпохи и свободомыслия читателей? Еврейская публика оказалась не готова к обнаружению такого количества текстуальных и ритуальных антихристианских выпадов в средневековом иудаизме. Юваль нашел анафематствование неевреев и призывы к суровой расправе над ними в конце времен во многих ашкеназских литургических текстах, читавшихся на Песах, Йом-Кипур, 9 ава. Авторы литургических плачей, пиютов, видели своей задачей живописать страдания евреев от рук неевреев и тем самым пробудить гнев Божий в адрес последних. Кара гонителям – непременный атрибут мессианских времен в ашкеназских фантазиях. Эту кару представляли по модели казней египетских, только масштабнее: вместо 10 казней – 50 казней на суше и 250 казней на море. Фантазировали и о том, как мессия одновременно спасет евреев и погубит их врагов: явится гигантский мессианский осел, чтобы отвезти всех евреев в Землю обетованную, евреи заберутся на него, вслед за ними полезут и неевреи, но свободным останется лишь ослиный хвост, на который они и усядутся, а войдя в море, чтобы следовать в Палестину, осел опустит хвост в воду – и все неевреи утонут. Эти мстительные обычаи и тексты, утверждает Юваль, преимущественно раннего, еще палестинского происхождения. Изначально они были реакцией на византийские гонения на евреев. Ашкеназы развили тему мести, погромы 1096 года и последующих веков, разумеется, только усугубили враждебность к неевреям. Кровь еврейских жертв считалась фактором, способным ускорить приход мессии и возмездие гонителям: «Отец наш, царь наш, – молились ашкеназы, – отомсти на наших глазах за пролитую кровь твоих рабов». Постепенно, преимущественно через выкрестов, сведения об этих мстительных фантазиях доходили до христиан, некоторые пиюты, анафематствующие неевреев, оказались переведены на латынь. Разумеется, это могло вызвать только гнев и страх, новый виток ответной враждебности, одним из элементов которой стал кровавый навет.
Применительно к пуримским практикам Юваль утверждает, что обвинения евреев в осквернении христианских символов «не надо понимать как исключительно вымышленные», и проводит линию от пуримской ритуальной агрессии – сожжения чучела Амана – до воображаемого ритуального убийства через воображаемую черную магию – в ней евреев тоже обвиняли. Бытовало несколько наветов наподобие истории про епископа Трирского из антологии «Деяния треверов»: тот грозил евреям города крещением или изгнанием накануне Пасхи, они изготовили его восковую фигурку и подкупили священника, чтобы тот ее окрестил, а в день, когда епископ собирался крестить евреев, они сожгли эту фигурку – и епископ заболел и умер.
Изучая реакции средневековых евреев на разнообразные обвинения, Юваль отмечает их удивительную слабовыраженность – и не только в реальности, где у евреев не было возможностей для эффективной защиты или мести, но и в текстах. Он находит три внятных ответа на наветы и гонения: мистический – легенды о големе, призванном «защитить евреев от всех зол и горестей, претерпеваемых ими от рук врагов»; силовой – предание о вормсских парнасах, лидерах общины, заколовших членов городского совета в ответ на обвинение в отравлении колодцев; и вербально-рациональный – логические опровержения навета, встречающиеся у еврейских авторов начиная с испанского ученого Исаака Абраванеля.
Но Абраванель жил в XV – начале XVI века, а вормсское предание и легенды о големе появились и того позже – таким образом, эти ответы отражают уже менталитет евреев раннего Нового времени. А их предки были склонны не столько к опровержению наветов, сколько к их отражению: вы измышляете клевету и проливаете нашу кровь, значит, вы – убийцы, а мы – жертвы. Модель «зеркала», отражающего те или иные топосы, универсальна для любых отношений Свой – Чужой, особенно – для иудео-христианских, где большинство топосов – общие. Говоря об «отражении» кровавого навета, вспомним, что у евреев был свой культ невинно убиенных младенцев мужского пола – жертв демографического террора в египетском рабстве. Этот культ особенно заметен в позднесредневековых ашкеназских агадах, молитвенниках на праздник Песах, и исследователи резонно видят в нем реакцию на христианский кровавый навет. Одно из ритуальных блюд на пасхальном столе – харосет, кашеобразную смесь измельченных яблок, орехов и вина, – современная агада предписывает вкушать в память о глине, из которой евреи в египетском рабстве изготавливали кирпичи, а средневековая агада – в память о крови убитых в том же рабстве еврейских младенцев. Эта же тема развивается и в агадических иллюстрациях: злобные египтяне топят младенцев в Ниле, а чаще – зарезают их, а кровь сливают в корыто, где фараон принимает ванну. Всем известно, что древние египтяне были видными косметологами.
Отзеркаливание ритуального навета заметно и в литературе, – к примеру, в обсуждавшемся выше рассказе рабби Эфраима Боннского о навете в Блуа: еврейский нарратив тоже посвящен мученичеству и святости, только не виртуального младенца, чье утопление причудилось оруженосцу-подхалиму, а без вины виноватой еврейской общины, которая горела в огне, не сгорая, зато издавая сладкие звуки и источая сладкий же запах. Более доказательно, в экзегетической стилистике, отрицает и отражает кровавый навет «Старая книга победы» (Сефер ницахон яшан) – основной памятник еврейской полемической литературы, обширная антология разнообразных антихристианских аргументов, составленная ашкеназским автором в конце XIII – начале XIV века. В полемическом комментарии на 12 главу Книги Исход еврейский экзегет разворачивает любопытную дискуссию о каннибализме, отталкиваясь от стиха «с пресным хлебом и с горькими травами пусть съедят его» (Исх 12:8). Стих на самом деле относится к предписаниям о пасхальном агнце, однако враждебный дискурс видит здесь намек на употребление евреями крови в Песах:
«С пресным хлебом и с горькими травами пусть съедят его» – это относится к тому, что народы принуждают нас к тяжелому труду, наполняют горечью наши жизни и оскорбляют нас, говоря, будто мы едим людей и пьем кровь христианских детей. Действительно, еретик может попытаться подкрепить подобное утверждение, приведя тот довод, будто Иезекиль имеет в виду этот обычай, говоря Земле Израиля: «Так говорит Господь Бог: за то, что говорят о вас: “ты – земля, поедающая людей и делающая народ твой бездетным”…». Народ Израиля также называют «землей», как сказано: «Вы будете землею вожделенной…» [Мал 3:12]; поэтому стих Иезекиля должен относиться к народу Израиля. Ответ же на этот довод таков, что в Писании можно найти подтверждение и тому, что они [другие народы] тоже едят людей, как сказано: «Ибо они съели Иакова…» [Иер 10:25].
В дальнейшем комментарии на ту же главу Исхода еврейский полемист продолжает тему еврейского мученичества среди народов, постулируя даже его обязательность для каждого еврея: «“Но оставшееся от него до утра сожгите на огне” [Исх 12:10]. Это означает, что никто не должен избегнуть страданий изгнания, ибо тот, кто “останется” без страданий “до утра”, то есть до утра избавления, будет “сожжен на огне”, то есть отправится в ад».