они считали, из вторых рук. Обладание авторитетом, таким образом, оказывалось неожиданным, харизматическим и открытым.
Алогичные, оторванные от конкретной действительности построения гностиков были не просто попыткой сочетать идеалистическую философию, в частности, взгляды Филона Александрийского, с христианским учением — они были выражением их ощущения абсурдности реального мира, стремления создать картину мироздания, полностью исключенную из действительной жизни, замкнутую в самой себе. Перечень всех этих рождающихся из самих себя, опускающихся эонов создавал определенный настрой, восприятие окружающего мира как видимости, за которой скрываются истинные сущности, недоступные рядовому человеку. Отсюда — стремление к мистическим толкованиям, к символике букв, цифр и имен, магические формулы. Некоторые группы гностиков, прежде всего в Египте, селились в уединенных местах, вдали от больших городов, чтобы избежать общения с непосвященными и создать особую духовную обстановку для озарения. Наследием этих групп в ортодоксальном христианстве явилось монашество, возникшее в III в. в Египте, по духу чуждое первым христианским экклесиям, открытым для всех, кто почитал Иисуса.
Естественно, что для Валентина, как и для других гностиков, Иисус был лишен человеческой сущности. Климент Александрийский приводил слова Валентина, что Он ел и пил особенным образом, не отдавая пищи; сила воздержания была в Нем такова, что пища в нем не разлагалась, так как Он сам не подлежал разложению.
Наиболее полное представление о писаниях гностических групп было получено благодаря уже упомянутым находкам в Наг-Хаммади. Как и кумранские рукописи, библиотека из Наг-Хаммади была открыта благодаря случайной находке местных арабов. Сами рукописи на коптском языке датируются примерно 350–400 гг., по-видимому, они были спрятаны в период, когда победила ортодоксальная Церковь (IV в.) и гностиков стали преследовать как еретиков. Но в научной литературе идут споры о времени создания оригиналов, с которых найденные рукописи переписывались или переводились. Некоторые из них не могли быть написаны позже первой половины II в.; Ириней говорит о многих евангелиях, которые в его время (около 180 г.) имели хождение в Риме, Греции, Малой Азии. Один из наиболее близких к ранним христианским писаниям — Евангелие от Фомы, по мнению исследователей, содержит логии Иисуса, восходящие ко второй половине I в., возможно, столь же ранние, а может быть, и более ранние, чем Евангелия от Марка, Матфея, Луки и Иоанна; автор этого писания нигде не ссылается на канонические Евангелия. Дошедшая до нас коптская редакция Евангелия от Фомы относится примерно ко II веку. Вопрос о месте возникновения этого евангелия не вполне ясен. Оно начинается словами: «Это тайные слова, которые сказал Иисус живой и которые записал Дидим Иуда Фома». Такая форма имени апостола Фомы встречается в сирийских деяниях Фомы: Фома был популярен именно среди сирийских христиан, поэтому возможно, что первоначальное собрание речений Иисуса, вошедших в это Евангелие, было создано в Сирии, однако не исключено и использование иудео-христианских речений, бытовавших в Палестине: так, в речении 12 (по другому делению — 13), когда ученики спрашивают Иисуса, кто будет большим над ними, когда Иисус уйдет, Он отвечает: «В том месте, куда вы пришли, вы пойдете к Иакову справедливому, из-за которого возникли небо и земля»[87]. Так что иерусалимское влияние на первоначальный текст вероятно. По своему жанру Евангелие от Фомы восходит к иудейской «литературе мудрости», такой как Екклезиаст или Премудрости Соломоновы, Притчи. Ряд речений созданы в традициях этой литературы, особенно относящейся к I в. н. э., они, как литература мудрости, посвящены жизни людей, этическим ценностям, тому, что плохо в этом мире, причем часто приводимые примеры более конкретны, чем в Евангелиях Нового Завета. В этом отношении интересна приводимая Фомой притча о пире, которая и в новозаветных Евангелиях содержится в разных вариантах. В Евангелии от Фомы рассказывается, как некий человек приказал рабу позвать гостей на ужин, но все они стали отказываться: один — потому, что вечером должен получить деньги от торговцев; другой — потому, что купил дом; третий шел на свадьбу; четвертый купил деревню и едет собирать подать… Тогда господин приказывает рабу пойти на дорогу и привезти тех, кого он найдет. Притча кончается грозными словами: «Покупатели и торговцы не войдут в места Моего Отца». Эта притча ближе всего к Евангелию от Луки: там господин также посылает раба позвать гостей, но те отказываются, ссылаясь на дела. Тогда господин велит рабу пригласить нищих, увечных, хромых и слепых — типичная для этого Евангелия ориентация на бедных и обиженных. Заключительной фразы о торговцев и покупателей у Луки нет. В конце притчи говорится: «Много званых, но мало избранных» — т. е. мало тех, кто последует за Иисусом и получит награду (Лк. 14: 16–24). В Евангелии от Матфея притча оторвана от реальной действительности, она еще более аллегорична; ее символика должна быть расшифрована самими слушателями; брачный пир устраивает царь для сына своего (автор Евангелия, обрабатывая эту притчу, вводит туда Сына — т. е. Иисуса, в то время как царь — это Бог); приглашенные не просто отказываются, но еще и убивают рабов, за что тут же получают возмездие: царь послал против них войско и сжег их город (образ наказания как гибели в огне). И приказал рабам звать всех на брачный пир. В эту притчу добавлен эпизод с человеком, который пришел на пир одетым «не в брачную одежду», за что царь приказывает слугам схватить его и бросить «во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 22: 2–14). В этой притче наказаны не только гонители слуг царя, но и тот, кто оказался одет не в ту одежду — иными словами, тот, кто исповедует не истинное учение. Царь у Матфея выступает как грозный судья и мститель. Притчи Фомы и Луки восходят, по-видимому, к более древнему источнику, возможно, к подлинным словам Иисуса, поскольку там нет Сына и нет убийц рабов Бога; царь — грозное божество Ветхого Завета. К речениям, осуждающим богатство, относится и утверждение Евангелия от Фомы: «Смотрите, ваши цари и ваши знатные люди — это они носят на себе мягкие одежды и они не смогут познать истину».
Как уже говорилось при характеристике заповедей блаженства, они содержатся и в Евангелии от Фомы. Но наряду с обещанием блаженства бедным, гонимым, голодным (что ближе к Евангелию от Луки) включена фраза, непосредственно связанная с гностическим восприятием: «Блаженны единственные и избранные, ибо вы найдете Царствие. Ибо вы от него и снова туда возвратитесь».
Отголоском древней христианской традиции представляется речение Евангелия от Фомы, призывающее к необходимости распространять новое учение: «То, что ты слышишь ухом, возвещай это другому с ваших кровель. Ибо никто не зажжет светильника и не ставит его под сосуд, и никто не ставит его в тайное место» (38; по другому расположению текста — 33). Эта фраза восходит к полемике с замкнутостью кумранитов, отраженной и в новозаветных Евангелиях. В коптском тексте Евангелия от Фомы, во многом пронизанном гностическими идеями, она кажется противоречащей тайности учения. Встречаются там и аналогии с греческими папирусными логиями, явно заимствованными из иудео-христианской традиции: «Если вы не поститесь (отречетесь) от мира, вы не найдете Царствия, если вы не делаете субботу субботой, вы не увидите Отца» (32). При этом автор резко выступает против такого иудейского обряда, как обрезание: он утверждает, что если бы обрезание было полезно, Отец зачал бы людей в матери обрезанными; полезно лишь то, что автор Евангелия от Фомы символически называет «духовным обрезанием».
В то же время Евангелие от Фомы пронизано идеями, противостоящими не только христианскому ортодоксальному учению, но и представляющими своеобразный перевертыш господствовавших культурных ценностей. Автор Евангелия от Фомы полемизирует с необходимостью возносить христианами молитвы, раздавать милостыню и с такими уже начинавшимися устанавливаться обычаями, как пост: «Иисус сказал: Если вы поститесь, вы зародите в себе грех[88], и если вы молитесь, вы будете осуждены, и, если вы подаете милостыню, вы причините зло вашему духу. И если вы приходите в какую-то землю и идете в селения, если вас примут, ешьте то, что вам выставят. Тех, которые больны, лечите. Ибо то, что войдет в ваши уста, не осквернит вас, но то, что выходит из ваших уст, это осквернит вас» (15). В этих фразах использованы речения, вошедшие и в Новый Завет — и о необходимости лечить, и о том, что входящее в человека не оскверняет его (последнее, по-видимому, одно из ранних положений христиан, возможно, восходящих к самому Иисусу и связанных с противопоставлением духовных ценностей иудейскому ритуалу). Однако отказ от молитвы — обращения к Богу не соответствовал всей древней религиозной практике не только христиан, но и последователей восточных верований; а осуждение милостыни ставило последователей, разделявших эти взгляды, вне общепринятой морали, тем более христианской.
Более ярко и напряженно, чем в Новом Завете, в этом евангелии описаны последствия, которые вызовет приход Иисуса. В первоначальной традиции это описание относилось к Страшному суду, но здесь речь идет о крахе космоса: «Может быть, люди думают, что я пришел бросить мир в космос, и они не знают, что я пришел бросить в мир разделение, огонь, меч, войну. Ибо пятеро будут в доме: трое будут против двоих и двое против троих. Отец будет против сына и сын против отца и они будут стоять как единственные»[89] (17). В канонических Евангелиях сказано более кратко — у Матфея употреблен символ меча: «…не мир пришел Я принести, но меч…» (Мф. 10: 34: Лука употребляет конкретное слово «разделение» (Лк. 12:51).
Автору дошедшего текста Евангелия от Фомы свойственно особое восприятие Царства Божия. В самого начале этого писания содержится полемика с идеей Царства Божия на небе: «…Царствие внутри вас и вне вас» (2); еще в одном месте говорится, что Царствие распространяется по земле и люди не видят его. Другими словами, здесь проведена идея извечного присутствия божественного духа — Царствия Божьего; обрести его человек может только познав самого себя, и в себе найти его, если внутри него есть свет. Иисус и есть свет: «Иисус сказал: Я — свет, который на всех. Я — всё: всё вышло из меня и вернулось ко мне» (81); Он исполнен тайны. Идея о невыразимости сущности Иисуса присутствует в эпизоде, где Иисус спрашивает учеников, кому Он подобен. Петр сравнивает Его с ангелом, Матфей — с мудрым философом, Фома же говорит, что его уста не могут выразить, кому Он подобен. Тогда Иисус сообщает Фоме некие слова, которые тот не решается передать остальным ученикам. Миссия Иисуса — помочь «детям человеческим», ради которых Он явился (не родился!) во плоти, чтобы напомнить им, откуда они пришли и куда им нужно вернуться. Иисус не отождествляется с Богом, в известном речении, приведенном и в новозаветных, и в иудео-христианских евангелиях о возможности платить подать Риму ответ Иисуса похож на новозаветный вариант, но там прибавлено: «То, что Мое, дайте Мне». Это добавление отделяет Иисуса от Бога, в которого верили иудео-христиане, но который не был для гностико