В критике христианства верующими иудеями, как она передана Цельсом (и отвечала его собственным взглядам), Мария использована для принижения Иисуса — якобы незаконного сына солдата и пряхи. Об обвинениях в адрес Марии, бытовавших в то же время, когда писал Цельс, сообщал и Тертуллиан («Трактат о зрелищах»). Марию обвиняли в том, что она была блудницей, а Иисус — сыном блудницы и плотника. Незаконное рождение Иисуса выводило Его за пределы ортодоксального иудейства: согласно Второзаконию, сын блудницы (и даже десятое поколение его), как и евнух, не может войти «в общество Господне» (Втор. 23: 1–2)[97]. Переосмысление Ветхого Завета как предыстории христианства не давало возможности отвергнуть или перетолковать эти слова — нужно было их опровергнуть. Возможно, именно в ответ на обвинения матери Иисуса и начинается защита Марии, образ которой приобретает новые черты, в соответствии с психологическим настроем христиан второго века. В рассказах о ней можно видеть и нарастание элементов чудесного, характерное для массового сознания этого времени (не только у христиан), и традиции почитания женских божеств, сохранявшиеся, во всяком случае, в подсознании новообращенных язычников, и стремление переосмыслить священную историю иудеев, чтобы «найти» в ней план Бога по спасению людей через Иисуса Христа.
Подробный рассказ о детстве и замужестве Марии содержится в так называемой «Истории Иакова о рождении Марии» или «Книге Иакова», как это произведение называет Ориген (Комментарии на Матфея, X, 17). В научной литературе это произведение принято называть Протоевангелием Иакова. Популярность этого текста была такова, что в раннем средневековье он был переведен на многие языки, в том числе сирийский, коптский, армянский, славянские[98].
Греческий текст дошел в нескольких средневековых рукописях. Наиболее ранний текст Протоевангелия обнаружен на папирусе, найденном в Египте и опубликованном в 1958 г. (так называемый папирус Бодмера)[99]. Там дано название — «Рождение Марии. Откровение Иакова». Папирус относится к III в., но текст, вероятно, подвергся некоторой переработке. Поскольку этот апокриф знал Ориген, он был создан, по всей вероятности, между 150 и 200 годами[100]. По сравнению с текстом на папирусе в рукописях имеются вставки: Так, в момент рождения Иисуса Иосиф начинает говорить от первого лица (до и после этого отрывка повествование ведется от третьего лица). Стилистика этого отрывка расходится с остальным изложением, он введен, по-видимому, из какого-то другого произведения, написанного от имени Иосифа. Посторонним представляется и заключительный рассказ, никак не связанный с рождением Марии и Иисуса, посвященный гибели Захарии и бегству его жены Елизаветы с маленьким Иоанном от преследований царя Ирода, этот отрывок, вероятно, был прибавлен позже оформления основного текста, его не знает Ориген. Он явно был заимствован из рассказов об Иоанне Крестителе.
Скудость сведений о Марии в первоначальной традиции привела к тому, что автор конструировал свой рассказ на основе разных источников — Ветхого Завета, канонических Евангелий и каких-то еще недошедших до нас устных преданий или писаний, созданных разными группами христиан.
Протоевангелие написано от имени Иакова, который выступает там как сын Иосифа от первого брака. Оно начинается с описания того, как Иоаким (происходивший из рода Давида!) и Анна, будущие родители Марии, скорбят об отсутствии у них детей. История эта перекликается с историей пророка Самуила в Ветхом Завете (1 Царств, в еврейском тексте — 1 Самуила), согласно которой, у жены Елкана не было детей, и она скорбела об этом и молилась (похожая молитва Анны-матери Марии есть и в Протоевангелии). Параллели с Ветхим Заветом проходят через все это писание: даже некоторые фразы прямо включены в греческий текст. Однако при этом в нем явно видны несоответствия с тем, что было в реальной иудейской действительности. В отличие от Ветхого завета, где поношение терпит только Анна, здесь, по навету иудея Рувима, Иоакима отлучают от храма, не разрешают ему приносить жертвы, что было невероятно. Но это усиливало драматичность и показывало непонимание иудеями истинной сущности происходящего. Автор, который не был верующим иудеем, хотя и использовал Ветхий Завет, писал в то время, когда Храма уже не существовало, обычаи, с ним связанные, отошли в прошлое. Реальность его не интересовала, он писал «историю» — как и во многих других апокрифах II–III вв. — такую, какой она должна была быть, наполняя ее под видом якобы действительных событий особой символикой. Иоаким и Анна порознь получили знамение от ангела (здесь использован мотив Благовещения) о том, что у них родится ребенок.
После рождения Марии мать устроила ей особое (святое) место в спальне, а когда девочке исполнился год, отец созвал жрецов, книжников, старейшин и весь народ израильский; ее благословили жрецы храма, первосвященники и подтвердил народ («Да будет так!»). Этот рассказ связывает Марию с иудейской, скорее, с иудео-христианской традицией: эпизод всеобщего благословения был необходим автору для возвеличения и признания Марии перед иудеями — в противовес той критике, которой она подвергалась именно с их стороны. В нем видно и выраженное во многих апокрифах II–III вв. стремление подчеркнуть торжество христианства с самого зарождения, реализацию божественного замысла, по крайней мере начиная с родителей Марии. Когда девочке исполнилось три года, ее отводят в храм в соответствии с данным Анной обетом. Этот обет также заимствован из Книги Самуила, но там посвящают мальчика. Введение во храм и помещение девочки в Святая святых, с точки зрения реальности, совершенно немыслимые вещи для верующих иудеев. Но вряд ли это результат неведения автора — он подчеркивает, что в истории Марии все было чудом; это сразу выделяет ее из обычных людей. Чудом было и то, что, оставаясь в храме, Мария питалась особой пищей, которую приносил ей ангел (можно вспомнить утверждение Валентина об особой пище Иисуса). Ее дальнейшая судьба также определялась божественной волей. Когда Марии исполнилось 12 лет, жрецы по повелению ангела созвали старцев, чтобы вручить кому-то из них Марию для своего рода опеки. Одним из этих старцев и был вдовец плотник Иосиф. Он был избран хранителем Марии, так как из его посоха вылетела голубка — образ, который должен был ассоциироваться в умах христиан со Святым Духом, сошедшим на Иисуса во время крещения. Даже в деталях дальнейшей жизни Марии обнаруживается знак избранницы Божией — так, ей по жребию в храме достается ткать самую дорогую ткань, настоящую багряницу (пурпур). Пурпур здесь имел скрытый мистический смысл — так, во всяком случае, толковали византийские богословы: прядение пурпура как бы возвещает «прядение» тела младенца из крови матери.
Благовещение[101], затем приход Марии к Елизавете представляют собой драматизированный и детализированный рассказ на основе Евангелия от Луки (повторяются даже отдельные фразы), подробно описана реакция Иосифа, так же, как и в Евангелии от Матфея, получившего знамение от ангела. Когда беременность Марии стала заметной, появился еще один недруг из иудеев — книжник Анна, который сообщил об этом первосвященнику. Тогда Марию и Иосифа подвергли испытанию «водою ревности»: это был древний обычай, согласно которому женщину, подозревавшуюся в прелюбодеянии, заставляли выпить воду, смешанную с грязью[102]: в данном случае автор рассказывает о применении действительно существовавшего обычая; это может заставить предположить, что в остальном изложении он сознательно отступает от реальных норм иудейского права, с которыми он в какой-то степени был знаком. И Иосиф и Мария с честью проходят через это испытание.
Особое место в апокрифе занимает рассказ о рождении Иисуса. Вопреки новозаветным Евангелиям, Иисус рождается не в Вифлееме, а в пещере, в пустынном месте. Версию рождения в пещере знает Юстин, вероятно, она существовала в какой-то независимой традиции, возможно (но необязательно), позднее, чем новозаветная. Эта традиция имела более ярко выраженную теологическую символику, чем рождение в доме (Евангелие от Матфея) или в яслях для скота (Евангелие от Луки, в котором подчеркнута обстановка простоты и бедности, противостоящие высокому предназначению Иисуса). Для второго века версия рождения в пещере, а не в Вифлееме, могла привлекать христиан и тем, что в это время — после поражения восстания Бар-Кохбы, когда не только Храма не существовало, но и Иерусалим стал Элией Капитолиной, образ мессии из дома Давидова, восстановителя независимой Иудеи, потерял свой смысл. Иисус стал восприниматься как мировое божество. Это было рождение во тьме Света, который наполняет всю пещеру, т. е. сокрушает тьму. Именно сюда — в момент рождения — вставлено описание, отсутствующее в папирусе, когда природа и все живое, по словам Иосифа, замирают: «И вот я, Иосиф, шел и не двигался. И посмотрел на воздух и увидел, что воздух неподвижен, посмотрел на небесный свод и увидел, что он остановился и птицы небесные в полете остановились…» (XVIII). Все в природе замерло в ожидании чуда.
Характерной чертой зарождающегося почитания Марии было представление о ее нерушимой девственности, об этом не было речи в канонических Евангелиях. Поэтому при описании рождения введены дополнительные персонажи — повивальная бабка и некая Саломея, которая усомнилась в девственности Марии после родов, за что была тут же наказана: у нее отнялась рука. В ужасе она обращается с молитвой (эта молитва в папирусе Бодмера отсутствует), ей является ангел и говорит, чтобы она поднесла руку к Младенцу, и это исцеляет ее. Таким образом, уже в этом апокрифе видна тенденция представлять Иисуса как могущественное божество с самого момента своего рождения, наиболее ярко эта тенденция проявилась в писаниях, посвященных детству Иисуса. В Протоевангелии есть эпизоды с магами, с преследованием младенцев Иродом, но нет бегства святого семейства в Египет. Там только говорится: Мария, услышав, что избивают младенцев, положила ребенка в ясли. Здесь использован мотив Евангелия от Луки, по-видимому, весьма популярный среди христианских низов, но совсем в другом контексте; всесильное божество не должно было появиться рядом со скотом, это был не тот Иисус, который, согласно Оригену, сказал: «Ради слабых я был слаб, ради голодающих голодал, ради жаждущих жаждал» (Комментарии на Матфея, 13: 2).