Итак, даже на приведенных примерах можно проследить, в каком направлении в христианской среде шло переосмысление и дальнейшая мифологизация политической и даже священной истории. Первоначальная устная традиция постепенно заполняла лакуны этой истории, прибавляя новые подробности применительно к потребностям верующих. Рассказчики, вероятно, искренне верили в то, что говорили, припоминая одни события и искажая другие, дополняя повествование своей собственной фантазией. Легенды, обрастая красочными подробностями, передавались слушателями и читателями дальше.
Дальнейшая обработка материала сказаний происходила при их записи, и в процессе создания новых, когда подчеркивалось (а может быть и добавлялось) то, что отвечало замыслу и тенденции редактора и автора. Эти рассказы оказались настолько популярны, что вышли за пределы «низовой литературы». О Симоне Маге и говорящей собаке в III в. пишет поэт Коммодиан, в трактате же христианского писателя Арнобия в рассказ о борьбе Петра с Симоном Магом введена дополнительная фантастическая подробность: Симон поднимается вверх на огненной колеснице и по слову Петра вместе с ней низвергается с небес (Didascalia apostolorum, XXIV). Уже упоминалось, что Евсевий признал подлинным послание Иисуса, написанное в Иерусалиме — вопреки исторической достоверности и подробным рассказам канонических Евангелий о событиях, связанных с пребыванием Иисуса в этом городе. Интересно отметить, что Евсевий перевел это послание, как и письмо Авгара Иисусу, с сирийского, обнаружив их, как он сам пишет, в архивах. Несмотря на то что в апокрифе Учение Аддая Иисус дает устный ответ, что больше соответствовало традиции, было создано письмо и даже помещено в какой-то архив. Таким об разом, дополнения канона уже становятся не просто апокрифами, но постепенно начинают входить в «священное предание» — если не для церковных соборов, то для основной массы верующих. Более сложной оказалась для Евсевия, который все-таки назвал свое произведение «Историей», ситуация с императорами-покровителями христианства. В связи с рассказом о донесении Пилата Тиберию и реакцией императора на него историк Церкви, современник Константина, прославлявший последнего за признание христианства, должен был объяснить, почему Тиберий сам не принял христианства и не распространил новую веру по империи. Евсевий доверял популярному преданию, но был достаточно знаком с традициями античной логики, чтобы не осознать подобного противоречия. И он выдвинул свою версию (Церковная история, II, 2): Тиберий сообщил Сенату о донесении Пилата и предложил признать нового Бога — Иисуса. Но Сенат отверг это предложение под тем предлогом, что он не занимался предварительным его рассмотрением, ибо по «издревле укоренившемуся закону никто не мог быть признанным у римлян богом иначе как по согласованию и декрету Сената». Невозможно представить себе, чтобы Сенат в правление Тиберия решился хоть в чем-нибудь противоречить императору, проводившему массовые преследования по закону «об оскорблении величия» и насаждавшему культ Августа. Впрочем, для историков-христиан это не имело значения, хотя не только сирийские, но и римские архивы в IV в. могли быть в их распоряжении, не говоря уж о произведениях языческих историков. Игнорирование реальных событий Евсевием тем более показательно, что данное им объяснение имело некоторое основание в древних римских традициях: еще во времена республики существовала особая коллегия децимвиров, надзиравшая за религиозными делами. Сенат мог запретить (также во времена республики) отправление каких-либо культов, но в период империи это делал император, хотя и безуспешно: почитатели Исиды и иудаисты существовали в Риме и после решения Тиберия о высылке их из Рима. Население столицы, не говоря уже обо всей империи, было настолько этнически пестрым, что уследить за множеством культов было практически невозможно. Введение новых культов было также делом императора, хотя и достаточно редким: так, Адриан приказал обожествить своего погибшего любимца Антиноя, но, по-видимому, широкого распространения этот культ не получил. Единственным общегосударственным культом был культ императора, который продолжал существовать и при Константине.
Объяснение Евсевия показывает тот процесс переработки исторических событий (со своеобразной опорой на выборочные реальные факты), который, начавшись на низовом уровне, перешел в творчество и образованных христиан. Разумеется, конструирование исторических событий на основе сказаний и легенд было свойственно античному историописанию, но это прежде всего касалось древнейших дописьменных периодов, как это можно видеть у Ливия в рассказах о правлении первых царей. На рубеже эр в Риме сложилась рационалистическая историография (а в Греции еще раньше), опиравшаяся на множество сочинений писателей и письменных документов, как архивных так и выбитых на выставленных напоказ надписях на камне. Зачастую историки тенденциозно интерпретировали сообщения источников, но редко домысливали их. У некоторых римских историков можно встретить легенды о чудесах и предсказаниях. Однако эти легенды, как правило, связаны с политической ситуацией и не меняют реальных событий, а как бы придают им дополнительный авторитет и развлекают читателей. Так, Светоний в биографии Августа со ссылкой на произведение египетского писателя Асклепиада «Рассуждение о богах» рассказывает легенду о том, что мать Августа, переночевав в храме Аполлона, зачала сына от бога, явившегося к ней в виде змея (94, 4). Однако эта легенда никак не повлияла на изложение Светонием основных эпизодов деятельности императора, достоверность чего может быть проверена параллельными источниками. Она приведена в последних главах биографии Августа, и вряд ли сам историк верил в нее (недаром он указал источник, откуда взял эту легенду).
Апокрифы и основанные на них утверждения таких христианских писателей, как Евсевий, принципиально отличались от сочинений Тацита или Светония. Они не подкрепляли политическую установку, их не интересовала действительность; они создавали собственную «сакральную историю» Постепенно подобные рассказы стали восприниматься как непреложные факты: так, в конце IV в. Иоанн Златоуст в «Беседе на Второе послание к Тимофею» передает как свершившийся факт свидание Павла с Нероном и обращение апостолом в христианство виночерпия императора.
Характерно, что образы правителей, принявших христианство, появляются и в апокрифах, сюжетно не связанных с римскими императорами. Одно из ранних подобных преданий (II–III вв.) связано с образом реального правителя Осроэны Авгара, который действует в Учении Аддая и принимает христианство непосредственно после переданных ему слов (письма) Иисуса. В других рассказах правители становятся христианами уже после того, как по их приказанию казнили апостолов: они не терпят наказания, как Эгеат в Мученичестве апостола Андрея, а под влиянием чуда, явления воскресшего мученика раскаиваются и просят окрестить их. В Деяниях апостола Фомы индийский царь Масдай (имя вымышленное) становится христианином уже после гибели апостола, когда прах, взятый из могилы Фомы, совершил чудо: излечил его сына, одержимого демоном. А в греческих Деяниях апостола Матфея царь страны людоедов (!), преследовавший апостола по наущению демона (см. Приложение), увидел, как погибший Матфей стоял на воде, его с двух сторон поддерживали два светлых юноши, море вдруг стало прозрачным и из него поднялся крест. Тогда царь бросился к епископам, умоляя простить его и дать ему возможность принять христианство. Явившийся царю апостол велел взять ему свое имя — Матфей. Затем царь издал указ об уничтожении всех идолов, а в конце жизни даже стал епископом. Этот апокриф уже выходит за рамки не только истории, но и квазиистории. Если о пребывании Фомы в Индии существовала стойкая христианская традиция, то о Матфее (или преемнике Иуды-предателя Матфии[142]) никакой вне этих деяний давней традиции не было. Поэтому народная фантазия отправила его в сказочную страну, заимствовав и расцветив чудеса из других сказаний. То, что казалось христианам своего рода излишеством в Деяниях Павла и Феклы, постепенно становилось нормой.
Подобные рассказы создавались на протяжении поздней античности: при этом преследования христиан царями объяснялись не их внутренними побуждениями, а влиянием на них злых сил. В апокрифах проповедникам христианства уже никто не мог противостоять. Кроме того, столь обязательное обращение правителей в христианство или покровительство ему, когда речь шла об императорах I в., представляется показателем того, что среди народных масс, давно превратившихся из граждан в подданных, складывалась своего рода «цезаристская» идеология: в их представлении, сначала императоры, а потом любой владыка в конце концов должен был стать не просто христианином, но защитником веры.
Переосмысление и «изменение» истории в массовой апокрифической литературе прошли на протяжении первых веков существования новой религии длительный путь. В поздних сказаниях уже нет опоры на какие-либо действительные или хотя бы правдоподобные события, в том числе и на события, описанные в почитаемых священных книгах Нового Завета. Вера в учение Иисуса Христа — и вера в говорящих животных существовали параллельно, не пересекаясь в сознании массы верующих. Неудивительно, что церковные руководители отвергли все подобные писания. Даже некоторые части «Церковной истории» Евсевия Кесарийского не были признаны[143]. Но популярность апокрифических деяний — как показывают многочисленные средневековые рукописи — не убывала со временем. И, не признавая апокрифические деяния в целом источниками веры, отдельные эпизоды из них, как показывают примеры христианских писателей и проповедников, вошли и в их сочинения. История, по существу, стала мифом о мгновенных обращениях народа и правителей в христианство и явлении непрерывных, самых невероятных чудес — чем более фантастических, тем более действующих на воображение верующих.