Плутарх в сочинении «Слово утешения жене» рассуждает о бессмертии души в соответствии с учением дионисийских мистерий (это слово означает — тайные) орфиков, в которые, по его словам, были посвящены он и его жена. Мисты не признавали традиционного представления о том, что покойные не доступны ничему недостойному и огорчительному: бессмертная душа испытывает то же, что и плененная птица — если она проведет в теле долгое время, то, освободившись от материальной оболочки, душа снова воплощается и в ряде рождений не перестает подвергаться земным испытаниям и судьбам. Поэтому лучше, когда душа пробудет в теле недолго, тогда она сохранит то, что Плутарх называет «лучшее состояние», т. е. освободится от перерождений. По-видимому, насколько мы можем судить по отрывочным замечаниям источников, именно избавление от перерождений и соединение с божеством в инобытии и было целью посвящения в мистерии орфиков. Все перечисленные верования были основаны на мистике, на эмоциональном, а не на рациональном восприятии мира, на отрицании земной жизни, стремлении найти способы приобщения к божеству и инобытию, обретения бессмертия. Главным способом для достижения этих целей стало вступление в особые общины избранных и участие в мистериях — особых действах, посвященных тому или иному божеству. Так как эти действа совершались тайно, мы знаем о них не слишком много. Почитатели мистериальных культов образовывали небольшие общины, в которые человек вступал, пройдя обряды очищения и испытания. Такими закрытыми общинами были дионисийские сообщества, желающий вступить в них должен был сначала десять дней поститься, затем принять культовое омовение. Потом начинался испытательный срок, в течение которого он должен был доказать, что умеет молчать и не сообщать никому ничего из обрядов. После этого он допускался к мистериям. Члены дионисийских общин — мисты раз в году справляли и открытые празднества — шествия: они носили жезлы, увитые виноградом (тирсы), играли на флейтах. Мисты в экстазе уносились в танцах, пока, как они ощущали, бог не завладевал ими. Тогда они находили дикую козу, разрывали ее, пили теплую кровь, ели сырое мясо, что считалось божественной едой и питьем. Они верили, что таким образом достигалось единение с богом и бессмертие. Членами дионисийских общин в эпоху Древнего Рима могли быть женщины и мужчины, рабы и свободные.
В мистериях, посвященных Кибеле и Аттису, существовал обряд умерщвления быка — тавроболия, тоже своего рода кровавая жертва. В святилище богини — насколько можно судить по археологическим и отрывочным письменным данным — находилось углубление, куда спускался мист. Затем над ним убивали быка, чья кровь проливалась на посвященного. Происходил обряд очищения кровью. Во время оргиастических действ жрец Аттиса оскоплял сам себя, что тоже могло рассматриваться как кровавая жертва и как очищение, переход к новой жизни. Тавроболия существовала и в мистериях, посвященных Митре, например, при приеме новых членов. Митраистский культ также включал очистительное омовение и мистериальную общую трапезу, которые символизировали для мистов обещание небесной жизни. Многие обряды мистерий нам недостаточно известны, так как они держались в тайне. Герой знаменитого произведения Апулея «Золотой осел» (II в.), после всех своих злоключений посвященный в мистерии Исиды, говорит, что он не смеет рассказать о том, через какие испытания он прошел: «Я достиг пределов смерти… снова вернулся, преодолев все стихии». Имитация смерти, судя по изображениям, существовала и в мистериях Митры — пройдя через символическую смерть, человек обретал новую жизнь. Однако мистериальные культы не могли породить новую религию, прежде всего в силу своей замкнутости, обрядового, а не духовного очищения и связи с древними языческими действами. Кроме того, мистериальные обряды знаменовали собой одно и то же, постоянно повторяющееся событие: божество каждый раз умирало и воскресало, каждый раз заново совершалась очистительная жертва. Из этого цикла мог вырваться отдельный посвященный в мистерии человек, но не человечество в целом.
Другой существенной чертой религиозных верований в Римской империи была вера в то, что боги-спасители всемогущи, что почитаемому богу подвластен весь космос. На рубеже эр шел процесс универсализации божества, складывание того, что принято называть языческим монотеизмом. Происходило слияние образов различных божеств, как это было в случае с Сераписом, но если культ последнего был создан в известной мере искусственно, то объединение других божеств стало результатом мифотворчества достаточно широких масс населения. Великая Матерь как начало всего сущего отождествлялась с финикийской Астартой, египетской Исидой, малоазийской Кибелой, греческими Афродитой, Артемидой, божеством подземного мира Гекатой — все они считались ее ипостасями. Вера во всемогущее божество выражалась и в интересе к иудаизму, тем более что в городах восточных провинций жило много иудеев. В грекоязычных надписях содержатся посвящения Богу высочайшему — без упоминания его имени. Можно предполагать, что поклонение этому Богу было результатом влияния иудаизма. А из одной области Малой Азии дошла надпись в честь руководителя синагоги, поставленная от имени коллегии почитателей Бога-шаббатиста — т. е. Бога Субботы. Интерес к религии древних евреев отражен и в литературных памятниках — так, географ Страбон, живший на рубеже эр, с симпатией писал о Моисее[14] и его учении о едином Боге, который управляет космосом и природой сущего. Страбон выделяет и нравственные требования этого учения к верующим: только живущие благоразумно, согласно справедливости, могут получить блага от Бога (География, XVI, 35–36). Влияние иудаизма распространялось и в Риме даже среди принадлежавших к верхушке общества: ходили слухи, что будто и жена императора Нерона Поппея верила в иудейского Бога.
Единое божество в представлениях верующих управляло всем миром. В молитве Луция, героя «Золотого осла», обращенной к Исиде, говорится: «Ты кружишь мир, зажигаешь солнце, управляешь вселенной… мановением твоим огонь разжигается, тучи сгущаются, поля осеменяются, посевы подымаются». Исида названа заступницей рода человеческого, охранительницей смертных. А в надписи с острова Иос сказано, что Исида положила законы людям, отделила землю от неба, указала пути звездам… Но при этом, веря в могущество Исиды, люди не отрицали существования других богов: в той же надписи сказано, что Исида, жена и сестра царя Осириса, освятила участки богов и научила людей почитать их изображения — отказаться от политеизма было очень трудно.
Признавая могущество владык космоса, люди вместе с тем надеялись на их помощь, справедливость, доброту, которой не обладали старые античные божества, часто мстительные, ревнивые к успехам людей, жестокие. В той же надписи с Иоса Исида говорит о себе: «Я сделала справедливое сильным… Я установила закон, чтобы родители были любимы детьми… Я сделала справедливость сильнее золота и серебра… Я сделала так, чтобы прекрасное и постыдное отличались друг от друга по природе…». В Сирии встречаются посвящения безымянному «Богу доброму».
Верующие надеялись, что боги, которым они возносили молитвы, слышат их. В восточной части империи археологи обнаружили большое число посвящений «богам внемлющим» или только одному «богу внемлющему» (без имени), причем эти боги мыслились «чистыми (т. е. лишенными недостатков. — И. С.) и справедливыми» — эти эпитеты также встречаются во многих надписях. Вера в могучих и благих богов или Бога не была уже связана с определенным местом или народностью; распространяется представление об общности человеческого рода — сначала среди философов, а затем и в среде народных масс. Так, в одной из надписей I в. н. э. в маленьком малоазийском городке Панамаре сказано, что в празднествах в честь главного божества этого города — Зевса могут принимать участие граждане, переселенцы и «все люди населенного мира». Вряд ли составители надписи могли рассчитывать на приход к ним людей из разных областей ойкумены, но, приглашая их, они провозглашали единство людей перед лицом божества и его «всемирность».
Верования в благие божества рождали у почитателей вопросы об их собственном поведении, благодаря которому они должны были заслужить расположение богов. В уставах частных религиозных союзов появляются моральные установки. Так, почитатели финикийской богини Астарты требовали от своих членов физической и нравственной чистоты. Интересен религиозный союз (из города Филадельфии в Малой Азии) почитателей Зевса и Богини Матери: он был основан еще в I в. до н. э. местным философом, его устав выбит на камне. В союз принимались на равных мужчины и женщины, свободные и рабы. Члены союза обязывались не замышлять никакого коварства против других людей, не заниматься магией, не изготовлять никакого колдовского зелья, не применять средств, препятствовавших деторождению (на рубеже эр в Римском государстве были распространены аборты). Замужние женщины должны были хранить верность своему мужу («женщина должна быть чиста и не знать другого мужчины»). В свою очередь мужчины не имели права вступать в связь с замужними женщинами, в том числе и с замужней рабыней. За нарушение полагались наказания: публичное покаяние, отлучение от святилища. Добродетельные члены сообщества, как сказано в надписи, получат то, что боги дают своим любимцам. Последняя фраза знаменательна: члены союза, по существу, не смогли освободиться от традиционного языческого представления о языческих божествах, дарующих — согласно мифам — своим любимцам земные блага. Возможно, почитатели Зевса и Матери ощущали недостаточность этого представления, поэтому в уставе не указывалось никакого конкретного вознаграждения; идея спасения в Царстве Божием еще не была выработана. Однако, может быть, не случайно, что именно в малоазийской Филадельфии в I в., согласно Апокалипсису Иоанна, рано возникла одна из первых христианских общин.
Филадельфийское объединение не случайно выступало и против магии: наряду с поклонением богам-спасителям, многие люди в первые века нашей эры из самых разных слоев общества, не веря в возможность избавиться от несчастий собственными силами, были увлечены колдовством, различного рода прорицаниями. Представление о том, что окружающий мир наполнен злодеяниями, колдовскими чарами, ясно проявилось в романе Апулея «Золотой осел», в котором использованы мотивы народных верований. Ощущение страха перед темными силами, их мерзости и в то же время нелепости (с точки зрения Апулея, эта нелепость должна снизить ужасы магии) великолепно показаны во вставной новелле о фессалийских ведьмах. Рассказчик этой истории был нанят сторожить покойника от ведьм, а те по ошибке заколдовали сторожа и оторвали ему нос и уши — трагикомические детали усиливали абсурдность происходящего. В конце новеллы рассказчик поведал слушателям, что он стал свидетелем того, как во время похорон юноши египетский пророк по просьбе отца умершего (заплатившему египтянину большие деньги) на время оживляет юношу, и тот свидетельствует, что погублен собственной женой. Оживление было мучительным — юноша молил колдуна отпустить его. Этот эпизод свидетельствовал о существовании веры в возможность оживления умерших, но воспринималось оно как действие колдовских, недобрых сил.