Время от времени летняя зона все же видала посетителей и в промозглую погоду – потому как гостей было созвано по обычаю больше, чем Бодрийяры вообще могли вместить. С духотой боролись глыбами льда, что стояли на поверхностях в гостиной. Но под конец празднества и их становилось недостаточно, и леди в особенно тугих корсетах приходилось выбегать на улицу для того, чтобы сделать глоток свежего воздуха.
Сыновья, с раннего возраста приученные к праведному этикету, готовили свои агенды[14] заранее, письменно приглашая дочерей особенных друзей Николаса танцевать кадриль и котильон. Однако в последние пару лет Герман свои обязательства дезертировал с негласного разрешения отца и при подготовке бала теперь предпочитал оставаться в тени.
Ключевой день наступал, и особняк, начищенный до блеска во всех уголках и задыхающийся от обилия парфюмерных масел, был готов встречать посетителей.
Платье теплого коричневого оттенка хоть и не шло Ангелине, но замечательно соответствовало последней бальной моде. Она улыбалась, называя каждую леди и каждого джентльмена по именам, и указывала им путь в гостиную, где к торжественной речи готовился глава семьи. Николас Бодрийяр стоял в центре зала – сияющий, как самый дорогой начищенный сапог, во фраке, который определенно стал ему мал еще с десяток вечеров назад, но все еще был слишком хорош для того, чтобы с ним расставаться. По правую руку от напыщенного старика ослепительным образом расцвел его младший сын в одеждах, намеренно зеркальным отцовским. Валериану, теперь вошедшему в возраст юноши, внимание дам было чрезвычайно полезно и интересно.
Тень старшего брата скрывалась за камином – в том месте, которое менее всего бросалось в глаза пришедшим. Оно могло стать замеченным лишь в крайнем случае: если кому-то понадобится присесть в кресло, сегодня разумно убранное к стене. Герман наблюдал за рядком стульев, расставленных вдоль левой стены в гостиной. Их спешно занимали юные незамужние девы, готовые к скорейшим приглашениям к танцам. Парень скривился. Ни на одном лице, что он сегодня видел, не приходилось видеть реального счастья от пребывания в этом доме. И отвратительным было то, что всех присутствующих старший сын Николаса более чем понимал.
– Блин… – я зажимал микрофон чата большим пальцем правой руки, стараясь нашарить необходимое в сумке – левой. – Неужели не положила… Не хочу уличать Ив в намеренном удерживании моих вещей, но я не могу найти свой фонарь.
Джереми тут же перезвонил мне.
– Какой фонарь ты потерял? – крайне заинтересованно проговорил он. Его голос был придавлен окружающим шумом. На часах было десять часов утра, и я был поражен даже тем фактом, что он не спит. То, что он гуляет в общественных местах в подобное время, было для меня и вовсе чем-то немыслимым.
– Да, ну… Тот, что мне Гордон подарил. Это твой фонарь, я думаю, но он разрешил взять. Позднее я таскал его в каждую свою поездку в дом, но в последнюю забыл, потому что оставил его в нашей с Иви квартире, – я шумно выдохнул. – Да, я знаю, что это глупо, но он мне нравился, вот и все.
– Хм, – задумчиво ответил мужчина. – Предполагаю, у нас был такой не один. Я посмотрю кое-где и потом тебе сообщу.
– Да что за кое-где такое! – не всерьез возмутился я. – Еще немного, и я подумаю, что ты скрываешь еще один МёрМёр, в котором читаешь все эти неведомые достоверные записи и прячешь артефакты. Подобные моему фонарю, но куда круче!
Оуэн промолчал. Где-то на подкорке тревожные чувства внутри меня, которые я так старательно прятал в небытие много месяцев, зашевелились.
– Где ты вообще? – тема была сменена довольно топорно, но по-другому я пока не умел. – Очень шумно для эээ… квартиры или твоего кабинета.
– Оу! – бодро отозвался собеседник. – Я в торговом центре.
– Что, решил купить себе новый дурацкий костюм в клетку? – иронизировал я, продолжая разбирать свои нехитрые пожитки. – Или еще одну пару остроносых туфель?
– Вообще-то… – Джереми пробухтел что-то так, словно пытался вести диалог не только со мной, но и с самим собой одновременно. – Я покупаю тебе приставку.
– Чего?! – я отстранил телефон от лица и поставил его на громкую связь. В этом теперь проявлялась моя смешная особенность – с тех пор как я жил один, не мог продолжать разговор через трубку у своего лица, если градус беседы становился выше среднего. Казалось, я пытался представить перед собой того, с кем разговариваю, когда отбрасывал смартфон подальше. – Крышей, что ли, поехал, какую еще приставку? Зачем ты ее покупаешь? В долг?!
– …И у меня проблема, – проигнорировал все мои выпады Оуэн. – Я не понимаю какую.
Мне нравится вот эта, кажется, японская…
Но на нее особенные игры нужны. То есть все не подойдут. Нужны отдельные.
– Так со всеми приставками, дед, – подкатил глаза я. – Разные платформы – разные продукты. Положи нинтендо на место и покинь магазин, пока не стал всеобщим посмешищем.
– О, вот как. Нинтендо, – мой бывший заказчик подло захихикал. – Раз знаешь название, значит, соображаешь, что это за игрушка. Я возьму.
– Не надо ничего мне брать! – что есть мочи прокричал я в смартфон, лежащий передо мной на кровати. – Я потом с тобой во век не расплачусь за такие подарки!
– Попробуй еще поговори мне о долгах, мальчик, – строго проговорил Джереми. – Будешь так себя вести – куплю и отдам ее любому прохожему малышу в этом магазине. Сделать так?
Я убрал громкую связь на своем смартфоне и вновь прислонился гаджет к уху.
– Не надо… – тихо ответил я, чувствуя, как недоигранное детство побеждает во мне рациональность. – Не надо никому отдавать.
– Вот и отлично! – победно пропел Джереми. – Иду на кассу, Боузи.
Несмотря на то, что Герман был «освобожден» от обязательств любезно беседовать с приходящими красавицами и танцевать, вид его практически соответствовал нормам. Черный фрак, белая рубашка с коротким стоячим воротником и бабочка в тон сидели на нем идеально, а значит, старания матери над новым костюмом уже повзрослевшего сына прошли отнюдь не зря. Тонкие пальцы, теперь полные ссадин и синяков от «грязной работы» в подвале, были разумно скрыты тонкими перчатками, словно правда, которой на самом деле стоило стыдиться. В образ галантного джентльмена не вписывалась лишь косматая прическа, ярко бросающаяся в глаза своим буйством непокорных кудрей. Она, казалось, свидетельствовала о протесте, который тихо, но уже довольно стойко теперь выражал молодой мужчина.
Чета Эмерсонов проплыла мимо Германа, оставив того прозябать в полутьме. Еще раз немо обрадовавшись тому, как удачно было выбрано его убежище, парень продолжил наблюдение за отцом и братом, которым не терпелось начать приветственную речь. Оставалось лишь дождаться подтверждения того, что все необъятное количество гостей вечера было в сборе.
Наконец, в зал вошла хозяйка вечера в сопровождении женщины, один взгляд на которую заставлял старшего сына Бодрийяров чувствовать дискомфорт.
Миссис Доусон красовалась в роскошном платье из алого марлена, по оттенку напоминающем тот самый злосчастный образ, что появился в сознании юноши при знакомстве с ней. Ее конвенциональная красота вызывала стойкое желание отвести глаза поскорее, но не потому, что была столь ослепительна. Что-то практически неуловимое скрывалось в рисованном сочетании хорошеньких черт и открыто вещало о том, что пухлые губы Эмили, так кстати подчеркнутые специальной краской, вот-вот начнут сочиться скверной.
Цепко обхватив тонкий локоток уже довольно уставшей Ангелины своими маленькими пальчиками, она с плохо скрываемым восторгом глянула в сторону Николаса, который теперь мог скорее начать свой монолог.
– Дорогие гости! – той любезной интонацией, что была недоступна членам семьи, начал он. – Достопочтенные джентльмены и очаровательные леди! Нет дней для этого дома счастливее тех, когда все вы заполняете своим теплом нашу гостиную. Его бывает так много, что мы, как полагается, не обходимся без маленьких хитростей…
Валериан, исполняющий роль импровизированного конферансье, который, казалось, был приставлен к отцу для того, чтобы усиливать его речь маленькими представлениями, торжественным жестом указал на все поверхности в гостиной поочередно. На тумбочках, столиках и каминной полке высились разноцветные глыбы льда, подкрашенные специальным химическим раствором мистера Эггерта. Он же использовался для наполнения рекламных бутылей в «Фармации Б.».
– …и искренне надеемся, что эти старания вы оцените по достоинству, как и все остальное! – речь Николаса достигла запланированной паузы, в которую ему хотелось слышать приветственные аплодисменты. Растянув дежурные улыбки праздничного типа, гости захлопали. – Спасибо, благодарю вас! Но сегодняшнюю речь я хотел посвятить отнюдь не сбору вашей бесценной похвалы, друзья. Это торжество вкуса, моды и красоты, сегодня имеет причину.
Сделав небольшой шаг в сторону, старик Бодрийяр крепко обхватил своего младшего отпрыска за плечо. Валериан выпрямился так, словно его сиюминутно затянули в самый тугой дамский корсет на свете.
– Мои последние трудовые годы были положены на то, чтобы ввести моих талантливых отпрысков в курс родового дела, которому положил начало наш великий дедушка… Мастер, которого вы знали как мистера Джека Бодрийяра. Три года мы шли к тому, чтобы наша фармация вошла в новый век – век процветания под руководством свежих, юных умов, которым подвластны новизна и перемены…
Герман почувствовал, как напряжение заставляет его тело вытянуться по струнке. Несмотря на то, что старший сын никогда не входил в список тех, кого был готов упомянуть Николас, – сейчас он продолжал говорить о наследниках во множественном числе. Могло ли сложиться так, что его протест был выражен слишком рано? И, зная правду о том, что именно давало продвижение делу отца, готов ли он был выйти сейчас на свет и встать рядом с этим двуликим монстром? Что делать ему с приглашением явить свое истерзанное семейными противоречиями нутро мир