Сонную, но уже поднявшуюся мать Герман застал в коридоре, на пути к той комнате, что была выделена больному под уединение. На подносе она несла прохладный компресс и блюдце с чистой водой.
– Господь милостивый! – охнула женщина, теперь разумно удерживая ношу с блюдцем двумя руками. Слуг Николас к себе не подпускал, а потому в подношении необходимого хозяйка дома уже приобрела сноровку. – Что же с тобой приключилось?
Чумазый и взведенный Герман не спешил шокировать Ангелину. В последнее время эти двое встречались редко, потому как сын отчаянно боялся демонстрировать то, во что он окончательно превратился, единственной женщине, которую любил.
– Мама… – аккуратно начал он, придерживая ее руку. – Скажите, как рана отца?
– От раны всего ничего… – миссис Бодрийяр опустила голову. Настолько понурой и посеревшей дети не видели ее никогда – словно мужчина, скрывающийся в их общей спальне, никогда не был тираном и не издевался над ней пуще всех остальных домашних. – Да только все равно не встает. Мистер Ноббс говорит, болит не его тело, а душа.
Старший сын непроизвольно скривился. Он не желал смерти отцу, но в том, что у того имелось что-то похожее на душу, отчаянно сомневался.
– Так что случилось, Герман? – продолжила мать, вновь воспряв от своей преждевременной скорби по еще живому мужу. – Это из-за…
Ангелина сглотнула.
О том, чем занимался ее любимый ребенок, в доме говорить было не положено. Не только потому, что работу «уборщика» считали невидимой и держали под семью замками, но и потому, что однажды эта женщина не смогла отвоевать для своего чада лучшую судьбу.
Но что бы ни происходило внутри каждого из членов семьи – визуально благополучие должно было сохраняться.
– Нет, – прервал родительницу юноша, тем самым облегчая боль ее восприятия. – В фармации случился пожар.
– Боже…
Предугадывая чувствительность матери, Герман успел схватить из ее рук поднос с пошатнувшимся блюдцем и упавшим на длинную ковровую дорожку компрессом.
– Все живы, мама! – поспешил успокоить женщину сын, аккуратно обхватывая ее за плечи. – Но Валериан не знает, что ему делать. О таких бедах он не мог и помыслить. Никто его не готовил…
– Отцу говорить нельзя! – в панике проговорила Ангелина. – Вы должны разобраться до того, как он узнает правду, Герман!
– Но, мама, как же…
– Разве ты не любишь меня? – словно не слыша просьб о помощи, слезливо произнесла миссис Бодрийяр. – Разве ты не понимаешь, что будет со мной, если я скажу ему об этом сейчас?
Почувствовав привычный укол вины от матери, за чье здоровье и жизнь братьям приходилось переживать перманентно, старший сын замолк и сделал шаг назад.
В очередной раз супруга Николаса действовала, будучи удушенной страхом перед ним. И этот страх, однажды уже лишивший ее, казалось бы, любимого сына шанса на спасение, давал ей право гасить его внутренних демонов с помощью самоназначенной дозы полузапретной жидкости и, пожалуй, в очередной раз снимал с нее любой процент вины за произошедшее.
Миновав пробки в центре, мы выехали в производственный район, который прилегал к каскаду многоэтажек свежей постройки. Именно здесь, в городе проходила невидимая граница, отделяющая старую его часть от сравнительно новой, возникшей на местах бесконечных полей – еще на моей памяти.
В черте сугубо рабочих окрестностей находился и наш квестовый клуб и всего в нескольких минутах езды – клуб «Hide and Seek», эдакое порочное детище Джереми. На том рубеже, где устоявшееся переходило в растущее, старые кирпичные здания когда-то пыхтящих и дымящих заводов и фабрик получали новую жизнь. Высокие рамы окон с нестираемой пылью скрывались под яркими табличками, что зазывали толпу на выставки современных художников, в интерактивные музеи, магазинчики с модными аксессуарами и мерчем, и, конечно же, квесты. Наш «ESCAPE» был частью экосистемы популярных развлечений для новых поколений и являлся ярким образчиком появления свежих ростков на пепелище, что оставил за собой нелегкий груз прошедших лет.
Занимаясь поиском следов семьи Бодрийяров в интернете, я предполагал, что никакой долины теперь искать мне было не нужно. Наверняка в местах, где раньше шумела густая трава, давно проложен асфальт, а тропинки, ведущие вниз, теперь сравнялись с шоссе из-за нового фундамента. Отсутствие опознавательных признаков закапывало ужас чужого прошлого все глубже, не оставляя обывателям ни шанса на то, чтобы помнить о грехах некогда знатной семьи.
Да и кому была интересна чужая боль? За то короткое время, что отводилось нам на естественные процессы и мнимую самореализацию, мы едва ли успевали справиться с собственной и найти баланс между попытками к существованию и истинным ощущением удовлетворенности. Кто-то не достигал его никогда. Ошибки, что совершали незнакомые нам люди, представлялись лишь помехами в общем информационном поле, ничего не значащими темными вспышками, которые большинство старалось обходить стороной. Стоило ли говорить, насколько ничтожной теперь была для наших современников маленькая трагедия позапрошлого века, короткими актами разворачивающаяся за огромным глухим забором, роль которого и выполнял дом Бодрийяров.
Это родовое гнездо могло стать чем угодно – от помещения под сетевой супермаркет до площадки маленького городского театра. Те из старинных построек, что не несли за собой исторической ценности, эксплуатировались мелкими частными организациями или реставрировались под государственные задачи бытового уровня. И тот, и другой вариант – обратил бы это место до неузнаваемости.
Я понимал, что без помощи у меня буквально не было шансов его найти.
Но не мог и подумать, что лоно воспитательной системы, способствующей моральному разложению личности, находилось всего в квартале от бывших заводских ангаров, на территории одного из которых располагалось мое рабочее место.
– Ты шутишь, – только и смог произнести я, когда автомобиль Джереми, наконец, притормозил на знакомой мне небольшой парковке.
– Нисколько, – словно ожидая такой реакции, пожал плечами мой спутник.
– Это не может быть «Контур». Это невозможно! – мой бурный протест не совмещался с тугим ремнем безопасности, что перетягивал грудную клетку. Я поспешил высвободиться. – Я ежедневно проходил через этот паркинг, когда шел от метро до работы! Ежедневно!
– Что именно тебя так удивляет? – Оуэн приподнял брови, искренне недоумевая. – За производственным кварталом два века назад начиналась сельская местность. Город растет с каждым годом, и в том, что дом, построенный Джеком Бодрийяром, теперь находится в черте густонаселенного мегаполиса, нет ничего удивительного.
– Но не в получасе ходьбы от клуба! Я не понимаю!
«Контур» был креативным кластером для зумеров, открывшимся для посещения всего год назад.
В течение последних сорока лет давно сникшее сооружение пустовало, потому как предыдущие владельцы просто не могли передать наследие доходного дома, что образовался здесь еще в середине двадцатого века, но не смог пережить социальную и политическую перестройки. О судьбе довольно видного дома, что выделялся старомодным фасадом, но не имел более глубоких истоков, ходили слухи в СМИ. Помещение хотели преобразовать в бизнес-центр, затем – открыть там частную школу, пока, наконец, в, казалось, самые тяжелые, пандемийные времена здесь не начали открываться художественные мастерские, частные тату-салоны и маленькие, но антуражные заведения общепита мировой кухни. Добрый (или, правильнее было бы сказать, предусмотрительный) инвестор поставил перед собой благую цель по сохранению малого бизнеса, выкупив постройку и отдавая аренду в ней по низкой цене, доступной каждому начинающему предпринимателю. Он приберег свою жадность на потом и, в действительности, смог выиграть – места в «Контуре» довольно быстро занимались энтузиастами, что не хотели расставаться с делом жизни из-за стремительно закрывающихся общественных мест.
Ровно год кластер проработал в закрытом режиме, давая возможность использовать отведенное пространство под склады и творческую деятельность всем, кто успел войти в небольшое бизнес-содружество. Но, как только ограничения были сняты и двери «Контура» открылись для посетителей, в пространство, теперь оформленное в стиле лофт, повалила настоящая толпа.
Легенда о меценате, спасшем частное предпринимательство, привлекала благотворительные организации: свободные художники, книжные ярмарки и даже питомники проводили мероприятия в большом зале, что хорошо просматривался через панорамные окна, выходящие в зону парковки.
Но ни на секунду, ни на крошечное мгновение я не мог себе представить, что за мутными стеклами, что собирались в окно из небольших квадратных ячеек, когда-то, тощим, мрачным силуэтом передвигался мой Мистер Неизвестный – Герман Бодрийяр.
– Боузи, – серьезно окликнул меня мужчина, чувствуя, что моя реакция продолжала скатываться в полный скептицизм, приправленный отрицанием. – Как часто, пребывая где-то, ты задаешь себе вопрос: «Кто стоял на моем месте сто и более лет назад? Кто смотрел на все это так же, как и я, но теперь – давно не существует и не может рассказать, совпадают ли наши ощущения?»
– Постоянно! – без тени сомнения воскликнул я. – На работе, на улице, где угодно – я думаю об этом, я размышляю именно так! И задаю себе эти вопросы так часто, что ты не можешь себе этого и представить. Я – отнюдь не слепой, я умею оценивать окружающий мир именно так, как ты сказал. Я слишком много анализирую, понимаешь? Слишком!
– Но не когда это касается тебя самого, Боузи, – резюмировал Оуэн, сделав привычное ударение на моем имени. Он указал рукой прямо на входную группу «Контура». – Когда что-то касается нас напрямую, мы не видим дальше собственного носа.
Младший наследник Николаса восседал в гостиной в гордом одиночестве. Слуги, то ли по приказу молодого хозяина, то ли благодаря интуитивным ощущениям, разбрелись по другим комнатам и не мешали Валериану упиваться собственной беспомощностью перед ужасающими обстоятельствами.