Если мои догадки были верны, мистер О проявил себя грязно и, к сожалению, далеко не впервые. Его библейские суждения относительно моего дальнейшего пути после посвящения в истину теперь разбивались о мучительный факт: этот стареющий псих рассказал мне не все. Карма не могла освобождать меня из-за частично восстановленной правды, как бы бывшему заказчику этого ни хотелось. Можно ли было в таком случае назвать его намерения чистоплотными?
Спорно, очень спорно.
Лишь одну приобретенную (правда, теперь уже утраченную) косвенную пользу от него я мог для себя зафиксировать. Пока он был рядом, мозг мне бойкоты не устраивал. Еще несколько дней назад, стоя в очереди к кассе кафетерия, я почти поверил в то, что моя способность встречаться с противоречивыми образами в голове, утрачена навсегда. Но стоило Джереми пропасть со всех радаров – триггеры в виде несчастной грязной ватки выносили мой образ мышления с ноги.
Мне не хотелось пускать домашнее «расследование» по кругу. Я не собирался ехать по сомнительным локациям и опрашивать бывших «друзей». Почему-то теперь, после того как я понял, что любой из знакомых мне людей может сработать против меня при первой же удобной возможности, суетиться совсем не хотелось. Никто и ничего от меня не требовал. Я мог открыть эту коробку, а мог отправить ее к чертям, демонстративно выбросив прямо из окна.
Но последнего делать я, конечно же, не стал бы. Из уважения к мальчику, который ужасным образом скоропостижно скончался в том проклятом лифте.
Все ранее безымянные, а теперь обретшие даже прошлое, не говоря уже о визуальных образах, люди из моих «эпизодов» теперь были мне небезразличны. Я ненавидел Николаса, жалел Ангелину (но не слишком), испытывал двоякие чувства к Герману… Нет, бросить все вот так и сиять от счастья неподтвержденного диагноза, как того предполагал мой личный антагонист, я не мог. И, так как настоящую точку ему поставить было не под силу, я собирался заняться этим самостоятельно.
Я покинул такси у самого входа в кампус и привычно улыбнулся таксисту. Он приподнял свою форменную кепку и уехал прочь. Специфичная консьержка прибиралась у входной группы общежития, и я с неудовольствием отметил, что придется ответить на парочку ее дежурных вопросов.
– Добрый день! – первым поздоровался я, стараясь выглядеть так дружелюбно, как мог.
– Да где же он добрый… – пробухтела женщина, не поднимая на меня головы. – Говорят, дождь пойдет, снова нанесут грязи в холл! Ну-ка признавайся, не ты куришь свои эти дуд елки в комнате?
У меня создавалось нехорошее ощущение дежавю. Но обстоятельства были неизменны – я не нарушал правила. Я вообще редко появлялся дома последнее время.
– Нет, простите, не я.
Дверная ручка уже практически была в моих руках.
– А, ой! – консьержка, наконец, встретилась со мной взглядом. Ее тон мгновенно сменился – Ну, и как дела у твоего дяди?
– У меня нет… – воспоминание отразилось в моей голове яркой вспышкой, и я осекся. – То есть у него – нет проблем. Хорошо. Очень хорошо.
– Ну и отлично! – уже совсем фальшиво пела она. – Передай ему, что мы все еще не нашли тех хулиганов, но обязательно это сделаем. Все силы бросили на это!
– Всенепременно… – смятенно буркнул я и поспешил, наконец, двинуться дальше.
Сегодня я вернулся в кампус раньше обычного, и все видимые пространства занимали мои соседи.
Я поглядывал на мирно общающиеся парочки в холле, которых, к их огромному сожалению, не пропускали дальше турникета, потом – на громкие споры парней (которые, по всей видимости, делили комнату – и вообще, и в этом диалоге) у единственного работающего лифта… В очередной раз в мою теперь излишне опустошенную и оттого тревожную голову приходили мысли о желании быть причастным к чему-то подобному. Но то была не моя судьба.
Мне следовало обратиться внутрь себя и поскорее вернуться в обитель, любезно предоставленную мне единственным другом.
В комнате было очень душно. Первые несколько минут в пространстве, полном спертого воздуха, натолкнули меня на мрачные мысли о том, что эпизод с паникой вновь вернется, но, к моему огромному облегчению, этого не происходило.
Первым делом я поспешил открыть все окна, а затем налил себе крепкого черного чая в кружку с Бэтменом и принялся гипнотизировать черную коробку. Она очень некстати была оставлена мной на самом видном месте – у кровати на полу.
Меньше всего мне хотелось открывать ящик Пандоры в ночи, а потому с расстановкой условных знаков препинания на задворках чужой истории следовало поспешить.
Сделав еще пару глотков, я вновь поднялся и расположился на кровати, взяв «подарок» к себе на колени.
Короб был современным и имел удобную застежку, что крепко сдерживала неведомое содержимое внутри. Закрыв глаза на мгновение, я быстрым действием открыл крышку и опустил руку вниз, решив порадовать себя «сюрпризом». Под ладонью ощущалось что-то круглое и весьма прохладное – поверхность пока неопознанного предмета была металлической, с приличным количеством потертостей. Не мучая себя дольше, я поднял первую находку в ладони и уставился на нее. Винтажные часы на цепочке. Пока что ничего страшного.
Несмотря на то, что вещица, по словам Оуэна, отсылала к девятнадцатому веку, выглядела она даже чрезмерно ухоженно. Было похоже на то, что корпус полировали и очищали, но не реновировали, оставляя крошечные царапинки на своих местах, подобно опознавательным меткам. Может быть, именно так Джереми мог отличать «условно» свои вещи от прочего хлама, предложенного старьевщиками? Звучало безумно. Я готов был поспорить, что даже такой фрик, как Мистер Буква, не был способен «помнить» такие подробности.
Но стоило мне нащупать кнопку на верхушке корпуса и поспешить ее нажать, все сумасшедшие теории отпадали. Под внутренней стороной крышки покоилась фотография малыша Рея, выцветшая до бледной сепии.
В таком возрасте я в последний раз видел его, когда случайно попал в личный склеп Бодрийяра-младшего и обнаружил там коллаж с собственным портретом. Долго смотреть на него я не мог, но почему именно – объяснить было трудно. Изображение расплывалось, как под влиянием мобильных программ для обработки медиафайлов, и в голове становилось туго. Я поспешил закрыть часы, уже догадываясь о том, кому принадлежал этот аксессуар. Едва ли отца малыша, Валериана, можно было застать за подобной сентиментальностью.
Продолжая играть с самим собой, я вновь нырнул ладонью в коробку, не глядя. В этот раз нащупалось что-то достаточно объемное и деревянное, и, примерно осознавая размер «клада», я погрузил внутрь вторую руку. С легким, постукивающим шумом, я выудил кораблик. Или, правильнее было сказать, ковчег.
Меня не отпускало смутное ощущение того, что что-то подобное я уже видел – и совсем не в воспоминаниях, как мог бы прокомментировать сейчас мистер О, будь он здесь (и с каких пор я использовал его образ в роли воображаемого друга?). Скорее всего, на просторах интернета, в мультфильме или кино. Достав гаджет из кармана джинсов, я провел легкий ресерч, чтобы подтвердить свою догадку. Да, о популярной игрушке двухсотлетней давности с буквальным названием «Ноев Ковчег» было крайне много упоминаний в сети. Пролистав заметки в поисковике, я узнал, что гремящее содержимое внутри было комплектом игрушечных животных, и поспешил это проверить. Отворив дверцу на дне палубы, я высыпал теперь скудный зверинец на кровать.
От деревянных фигурок осталось всего ничего – лишь сточившиеся силуэты да облупленная краска. Всего пять штук, и ни одна из них, по злой иронии, не имела пары.
«Ну все, мы обречены» – пронеслось в моей голове, и я невесело усмехнулся. На библейскую тему можно было подобрать целый каталог шуток, но все они имели какой-то печальный подтекст с трагичным итогом в перспективе.
Диванные историки из интернета рассказывали о том, что в некоторых семьях по воскресеньям разрешали играть лишь с ковчегом, ссылаясь на день восстания Христа из мертвых. Мне стало интересно, могло ли это быть актуальным для Бодрийяров? Но, подумав с минуту, я сам ответил на свой вопрос – очень вряд ли. В этой семье Бога не боялись и, должно быть, вспоминали о нем тоже редко.
Я вновь перевернул игрушечное судно для того, чтобы засыпать пассажиров обратно, и обратил внимание на вырезанные на поверхности буквы – «Р.Б.». И в этом случае такого невзрачного опознавательного признака хватало. Мне представилось, как Джереми перебирает с десяток детских ковчегов, проверяя их дно. Не представляю, какого труда, на самом деле, стоил поиск.
Прежде чем вновь доставать очередную находку, я слегка потряс короб. Оставшиеся вещи ползали по дну, но не громыхали – скорее всего, самое крупное уже было снаружи. Учитывая позитивный опыт с предыдущими предметами, я полез за новой вещицей без страха, но все еще не опуская глаз вниз. Но на этот раз я все же наткнулся на то, что подарило мне озноб на несколько последующих минут.
Передо мной была фотография Германа в старинной, витиеватой рамке. Одна из тех, что я, будучи в МёрМёр, не видел.
Знакомый тонкий силуэт, косматая грива и едкая ухмылка. А еще те самые опасные, хоть и бесцветные глаза. Я был готов поклясться, что они были такими же золотисто-карими, как и у современной версии. К моменту создания этой карточки старший сын Бодрийяров уже вовсю исполнял собственную миссию палача, был в курсе всех подноготных делишек отца Реймонда и обрел маленького человека, ради которого, по словам мистера О, изменился навсегда. Как грустно было то, что теперь я уже не воспринимал это за чистую монету.
Очевидно, такой презент племяннику отправил дядюшка сам. Я попытался открыть рамку сзади, потянув за крошечный крючок, но тот мгновенно оторвался от поверхности и поцарапал мне пальцы.
Даже если позади фото хранилось какое-то пожелание, судьба была против того, чтобы я с ним ознакомился.
Следующий результат слепой «рыбалки» был практически невзрачным: пустые, раскрытые конверты без писем внутри, со знакомыми именами на оборотной стороне, но без какого-либо адреса. Очевидно, Рей и его дядя переписывались, возможно, даже передавали друг другу послания лично – опасаясь того, что за живым разговором их очень скоро застанут.