– Почему кладовая, мой мальчик? – стараясь не выказывать страха, проговорил дядя. – Что тебя в ней привлекает?
– Я думаю, это самое бесполезное место! – тихо хихикнул мальчишка. – Ну, кто же там бывает, кроме слепой Мари?
– Действительно… – с невидимым облегчением согласился взрослый. – Правда, в кладовой уже есть мой тайник. И если ты любишь своего дядюшку, то не будешь туда заглядывать!
– Нет, нет и еще раз нет! – гордо сложил руки на груди ребенок. – Я умею хранить секреты!
– Я не сомневаюсь в этом, малыш, – улыбался дядя. – Выбери любое место, которое тебе понравится. Кроме кладовой.
– И под ступенькой можно?!
– Выбирай седьмую, – беспечно отмахнулся мужчина. – Она все равно уже скрипит.
«Джереми: Таким образом, у меня будут доказательства, когда я найду нужный дом.
Доктор Боулз: (записывает) Значит, ты предполагаешь, что дневник все еще находится под седьмой ступенькой? Ты же понимаешь, что это практически невозможно, Джереми. Его могли вытащить еще двести лет назад!
Джереми: Возможно. Вот увидите, я его найду.
Доктор Боулз: Допустим. Но что, если ты обнаружишь нужный особняк, но дневника там не окажется?
Джереми: Он будет там.
Доктор Боулз: Я просто надеюсь, что все это вскоре перестанет причинять вред твоему здоровью. Для этого ты здесь.
Джереми: Для меня есть лишь одно лекарство, доктор.
Доктор Боулз: Какое?
Джереми: Вспомнить все. До единой детали. И понять, в чем была моя главная ошибка, чтобы искупить ее».
Я вынул еще одну прослушанную кассету из плеера и, наконец, упал всем телом на кровать.
Экран моего смартфона оповещал о начале часа ведьм. И в этот объятый мистицизмом миг я думал лишь об одном:
Я вел себя с Оуэном намного хуже, чем доктор Боулз, хоть и имел сходный с этим человеком опыт. Она была врачом, скептиком по призванию, и, в конце концов, старомодным, но специалистом.
А я еще несколько месяцев назад тратил каждую свободную минуту своего времени для того, чтобы доказать правдивость собственных «особых состояний».
Когда дело касается нас, мы не видим дальше собственного носа.
Глава 2
В том, что Герман продолжал заниматься тем, к чему жизнь буквально вынудила его пристраститься, я ни капли не сомневался.
Джереми отвечал мне пространственно, а я, вопреки его внутренним пожеланиям, давно не был ребенком, и такие простые уходы от прямого ответа был вполне способен распознать. Мне вспомнилось, что во времена создания планировки «Исповеди» заказчик с легкостью отказался от кладовой. Хотя за все остальные комнаты он стоял горой и не хотел проявлять ни капли гибкости.
Подобно тому, как Герман запрещал Реймонду заходить туда, он вырезал эту часть истории из того пула информации, что выдавал мне. И, возможно, для самого себя считал это правильным решением.
Когда я обнаружил альбом с фотографиями в МёрМёр, в той комнате, под которой скрывалась личная «пыточная», было темно. Шансов разглядеть крышку люка у меня просто не было. Хватило ли Оуэну моральных сил поднять ее? Сохранилось ли в подполье что-то, что по-прежнему могло отсылать его чувствительное прошлое в долину кошмаров, с которыми этот человек не был способен бороться? Использование темных очков для подобных погружений казалось мне лютым фарсом. Однако, если бытовой аксессуар спасал его от того, чтобы вновь оказаться на стуле перед очередным доктором, осуждать ношение стекляшек для благой цели было просто некрасиво.
На очереди была четвертая кассета.
«Шестое ноября тысяча девятьсот девяносто первого года. Пациент – Джереми Томас Бодрийяр, двадцать два года. Лечащий врач – Саманта Боулз. Диагноз: недифференцированная шизофрения. Текущий установленный статус заболевания: манифестация. Срок пребывания в диспансере: шесть недель.
Джереми: (очень устало) Вам не надоело?
Доктор Боулз: Прости, Джереми, не поняла?
Джереми: (тихо, словно из последних сил) Вы постоянно повторяете одно и то же. Кому это нужно? Зачем это?
Доктор Боулз: Это стандартная медицинская практика. Эти записи необходимы для анамнеза. Но если ты когда-нибудь захочешь, то сможешь запросить их копии для личного архива.
Джереми: Вы что, сумасшедшая?
Доктор Боулз: Что?
Джереми: Зачем мне переслушивать то, как вы надо мной издевались?
Доктор Боулз: Это может быть полезно не только для тебя, но и для твоих близких. Возможно, в будущем.
Джереми: (слегка надрывно) Каких близких? Ко мне никто не приезжал сюда.
Доктор Боулз: Твоя мама звонит мне. Они с папой очень заняты на работе. К тому же, она предполагает, что ее присутствие только расстроит тебя.
Джереми: (повысив голос) Конечно, черт побери, расстроит! Она упекла меня в психушку за то, что я не оправдал ее ожиданий! Я ненавижу ее!
Доктор Боулз: Тише. Давай успокоимся, хорошо?
Джереми: (переходя на крик) А не пойти бы вам, доктор?! Кажется, я клеймен шизофреником! Полная индульгенция! Я псих – хочу и ору!
Доктор Боулз: Джереми, давай ты мне расскажешь что-нибудь про Германа. Например, какие отношения у него были с матерью?
Джереми: (огрызаясь) С Ангелиной.
Доктор Боулз: (записывает) Да-да, верно. Как она к нему относилась в детстве?
Джереми: (уже тише) Он был ее любимцем. Я не помню точно, что было, но знаю, что она не хотела. Не хотела, чтобы отец его сломал.
Доктор Боулз: Ты говоришь о работе, которую он должен был делать?
Джереми: Да. Сейчас я анализирую то, что видел, и думаю, что это было желанием отца. Он хотел, чтобы бизнес процветал. Тогда эти медики росли как грибы после дождя. Эпидемии, загрязнения… Куда ни плюнь, все пытались лечить.
Доктор Боулз: Ты учился в университете по специальности «Историография, источниковедение и методы исторического исследования». Как я понимаю, это очень соприкасается с твоими интересами?
Джереми: Крутая у вас работа, док. Только и делаете, что подтверждаете очевидное, и деньги хорошие… Мне стоило пойти на медицинский.
Доктор Боулз: (молчание)
Доктор Боулз: Но давай все же вернемся к матери Германа. К Ангелине. Ты утверждаешь, что старший сын был для нее любимцем, однако, как я понимаю, его привлечению к преступной деятельности она препятствовать не смогла?
Джереми: Она вообще не знала, что такое «препятствовать». О чем вы? Суфражистки[32] появились несколькими десятилетиями позже. Ноль прав, ноль воли к жизни.
Доктор Боулз: К моменту, когда Герман окончательно сепарировался от семьи, как она к нему относилась? Она приезжала к нему, как и обещала?
Джереми: Я не знаю. Еще не помню. Видел только одно – как она скандалила и била тарелки на кухне. Причем, Реймонд был где-то рядом. Отвратительная сцена. Стареющая женщина и ее беспомощный, запоздалый гнев.
Доктор Боулз: Я буду рада послушать».
Траурный цвет платья матери отнюдь не сочетался с ее багровеющим от гнева лицом.
– Я знала, что мрак исходит от тебя! – истошно кричала она. Ее тело было таким хрупким, что, того и гляди, норовило сломаться под напором истерики. – Но и подумать не могла, что ты мог совершить преступление против семьи!
– Это не было моей виной, мама… – Герман оборонительно выставлял руки вперед, пытаясь уклониться от ее гнева. – Вы должны понимать…
– Нет, это твоя вина, и точка! – голос Ангелины мешался с плачем. – И ты не сказал, молчал все это время! А что, если бы я не встретила Вла-дана и Валентина в городе?! Что, если бы твоя причастность к трагедии так и осталась в тайне?! Как ты собирался с этим жить?!
– Мою жизнь и без того нельзя назвать сладкой, – кривился мужчина, чувствуя подступающую злость. – Будто вы не знаете, что со мной сотворил отец. Будто не у вас все это время были закрыты глаза!
– Не смей говорить о нем так! – Лина разбила уже третью по счету тарелку, что есть силы запуская ее в сторону сына. Но тот был значительно выше и ловче, а потому успевал уклоняться. – Твой отец, как сейчас я вижу, был прав. Ты – чудовище в человеческом облике! Твоими руками была пролита их кровь!
– Вы говорите о своей боли, но не думаете, каково мне! – часто дыша, отвечал сын. – Вы не трудились узнать, что у меня внутри, и сейчас совершенно не пытаетесь! Вас заботит судьба Валериана, кого угодно, но не моя! Трагедия случилась не только для вас, мама! Это – наша общая боль. И как вы смеете думать, что я мог намеренно так поступить?! Как вы можете!
– Преднамеренность деяний твоих значения более не имеет, – женщина уничтожала старшего отпрыска каждым сказанным словом. – Ты испортил жизнь своему ненаглядному племяннику. С этим тебе и жить.
В сердцах смахнув оставшуюся посуду с кухонного стола, что был сервирован как раз к приезду миссис Бодрийяр, вдова Николаса поспешила удалиться. Одиннадцатилетний Реймонд все это время находился в гостиной – он играл со своей музыкальной шкатулкой, сидя в кресле, и, абсолютно точно, слышал каждое сказанное бабушкой слово.
Чувствуя себя разбитым и сломленным, дядя вошел в самую просторную комнату в его доме и приземлился на диван, уронив голову в руки. Теперь, когда мать задела самую тонкую нить в его сущности, он больше не мог играть свою роль «персонажа из сказки» для мальчика. Мужчина тащил на себе непосильный груз вины и без участия матери, но теперь ноша становилась абсолютно невыносимой.
Спустя несколько мгновений, он почувствовал объятия. Рей поднялся с места, и теперь обнимал его косматую голову, прижимая к себе.