Моя прапрабабушка. Можете спросить у матери. Уж про нее она говорить станет.
Доктор Боулз: (записывает) Значит, ты считаешь, что твоя семья берет свои корни оттуда? От Миссис Доусон? Джереми: (нервно смеясь) Откуда же еще? Герман покончил с собой, Реймонд пропал, и даже если у него были потомки, мы об этом уже никогда не узнаем. По той линии, что можно отследить благодаря фармации, род мог продолжиться только из-за Алисы. Внебрачного ребенка.
Доктор Боулз: Ты предполагаешь, что миссис Доусон смогла присвоить ей фамилию любовника, несмотря на все условности эпохи? Кроме того, женщина-управленец в девятнадцатом веке – беспрецедентный случай. Ты сам говорил об отсутствии прав.
Джереми: Ой, да ладно вам! Коррупция – синоним этой поганой фамилии. Все покрывали их, все! Иначе бы ничего из их работы не дожило бы до наших дней. С большими деньгами – всегда и везде – возможно все! Общественность закроет глаза на любые огрехи, стоит вам заткнуть им рот золотом.
Доктор Боулз: (записывает) Ты отзываешься так и о своей фамилии тоже, Джереми.
Джереми: (глухо) Это ненадолго. Я возьму фамилию отца, как все нормальные люди.
Доктор Боулз: Должна отметить, что ты сам себе противоречишь. Присваиваешь историю одного из Бодрийяров, однако отказываешься от реальной кровной связи, которая существует у этого рода и твоей семьи.
Джереми: Вы что, полагаете, что я рад наследию Германа во мне? Вы точно в порядке, док?
Доктор Боулз: Ты становишься живее, когда рассказываешь мне все это. Предполагаю, что вера в мифическое переселение душ помогает тебе чувствовать себя особенным.
Джереми: (молчание)
Доктор Боулз: Потребность в том, чтобы чувствовать себя особенным, абсолютно нормальна. Степень критичности ситуации определяется побочными ощущениями от этого чувства. «Я особенный» – норма. «Я особенный и от этого лучше любого человека на свете» – патология.
Джереми: (устало) Да что за чушь…
Доктор Боулз: У твоих мамы и папы хорошие отношения?
Джереми: (с тяжелым стоном) О нет, опять…
Доктор Боулз: Скажи, если ты так хорошо разбираешься в истории своих предков, то, как считаешь, почему мистер Бодрийяр оставил дело своей жизни любовнице, но не жене?
Джереми: (гулко) Потому что он – обычная свинья».
Глава 3
Я больше не мог глотать горький кофе и теперь заливал его молоком. За окном начинали ездить первые машины, за дверьми шевелились ранние (или слишком поздние?) пташки-студенты, но сон все еще не входил в мои планы.
Всего две кассеты и безудержное желание поговорить с Оуэном, хотя бы по телефону, но прямо сейчас.
Хорошо изучив его нестандартный график, я не побоялся позвонить Джереми снова. Но в трубке по-прежнему отсутствовали гудки.
Развязка была очень близко, и от осознания этого простого факта меня начинало потряхивать: я совершенно не знал, что буду делать дальше со всей полученной информацией. Похороню ее в себе, каким-то образом сотру записи и отдам плеер и кассеты звукорежиссеру? Или же, подобно своему опыту прошедших месяцев, забью на работу и поеду к бывшему заказчику на очную ставку?
Вот только о чем нам с ним было теперь говорить?
Его «исповедь» – теперь, не в формате квеста, а в виде зафиксированного анамнеза – будет завершена. Ничего общего, как бы того не хотелось мужчине, мы, в текущей реальности, не имели. Причина, по которой владелец клуба пытался взвалить на меня груз собственной юности – была понятна, и вопросов не вызывала.
Я знал, что он хотел, чтобы я жил свободно после того, как узнаю всю правду. Но что именно значила свобода для меня, я все еще не мог разобраться.
У каждой истории должен быть конец. Но если действительно поверить в то, что Герман и Реймонд находили продолжение собственной горестной судьбы в наших оболочках, то стоило ли ставить точку именно таким образом?
«Двадцатое ноября тысяча девятьсот девяносто первого года. Пациент – Джереми Томас Бодрийяр, двадцать два года. Лечащий врач – Саманта Боулз. Диагноз: недифференцированная шизофрения. Текущий установленный статус заболевания: манифестация. Срок пребывания в диспансере: восемь недель.
Доктор Боулз: Здравствуй, Джереми.
Доктор Боулз: (спустя пару минут) Джереми?
Доктор Боулз: (после еще одной паузы) Джереми, ты плохо себя чувствуешь? В чем дело?
Джереми: (очень тихо) Меня тошнит, док. Я не готов сегодня говорить.
Доктор Боулз: (записывает) Тебе стало хуже после приема лекарств?
Джереми: (все еще тихо) Нет. До, но после я не мог уснуть, меня трясло и все это было перед моими глазами. В полной темноте. Всю ночь.
Доктор Боулз: Что ты имеешь ввиду под «этим»? Воспоминание?
Джереми: Да.
Доктор Боулз: (в начале ответа – неразборчиво). Хорошо? Джереми: (молчание) (пауза длиною в пару минут. После – слышен скрип двери и шаги.)
Доктор Боулз: Спасибо.
Доктор Боулз: (слышен шорох бумаги) На, возьми. Выпей залпом, пожалуйста.
Джереми: (слабо) Что это?
Доктор Боулз: Полифепан[33]. Если у тебя интоксикация, это поможет. Почему ты не попросил в палате?
Джереми: (пьет)
Джереми: (после паузы) Почему нельзя просто избавить меня от этого? Вы же видите, что мне плохо.
Доктор Боулз: Любые препараты тех типов, что мы используем в твоем случае, имеют седативный[34] эффект. Мы не можем допустить резкой отмены, тебе станет еще хуже. Но кровь на аллергены возьмем завтра же. Твоя мама сказала, что никакие реакции тебя не беспокоят, но, возможно, это не совсем так.
Джереми: (хрипло) Я думаю, она не хочет, чтобы я возвращался домой.
Доктор Боулз: Но почему же?
Джереми: Она говорила, что если я не заткнусь, то ощутимо поплачусь за это. То-то и оно.
Доктор Боулз: Я думаю, это не самые верные мысли. Едва ли мама хочет тебе чего-то плохого.
Джереми: У вас есть дети?
Доктор Боулз: Конечно. Двое.
Джереми: Что бы вы сделали, если бы кто-то из них стал представлять из себя что-то… Что-то, скажем, отвратительное вам по своей сути?
Доктор Боулз: Я не думаю, что это возможно, Джереми. Мои дети не могут быть мне отвратительны, и, в большинстве случаев, у всех родителей это идет как бы по умолчанию. Могут быть эмоции, различные грубые слова, которых назад не вернешь… (вздыхает). Но никакой абсолютной ненависти, нет.
Джереми: Мне кажется, на вас розовые очки, док.
Доктор Боулз: (игнорируя комментарий) Ты хочешь рассказать мне, что видел на этот раз?
Джереми: Нет. Но у меня что, есть выбор?
Доктор Боулз: Всегда. Мы можем поговорить о чем-то другом.
Джереми: Ничто другое меня не интересует. Ваша взяла».
Неведомое тревожное чувство разбудило Германа в пять утра. С трудом натягивая свой теплый халат на ночную рубашку, он выглянул в коридор.
В доме стояла абсолютная тишина.
Его ноги окутывал холод, так, словно все это время он спал на ледяном полу или шастал по нему босиком. Но ничего подобного хозяин не припоминал. Да и очнулся он во вполне привычном для себя месте – в собственной постели.
Спальня Мари находилась прямо напротив обители хозяина дома, а детская – по левую сторону. Решив сначала проверить старушку, мужчина заглянул к ней, перемещаясь так осторожно и тихо, как только мог. нянька спала крепко, слегка похрапывая в глубоком сне.
Следующим на очереди был малыш Реймонд – но стоило дяде шагнуть по направлению к покоям мальчика, откуда-то из кухни, что находилась прямо под общим коридором, раздался странный шорох. Бодрийяр поспешил спуститься вниз, но ничего странного не приметил. Лишь дверца в давно сломанную шахту кухонного лифта почему-то была приоткрыта.
Он приподнял створку и глянул вниз-вверх, но ничего не обнаружил. Кабина после поломки, должно быть, давно была заблокирована наверху и не двигалась, сколько ни жми на кнопку. В пустом вертикальном тоннеле было так же тихо, как и везде. Неопознанный шум мужчина мысленно присвоил крысам и с силой захлопнул дверцу.
«Нужно будет забить ее утром, – подумал он про себя. – Так же крепко, как дверь на этот чертов продуктовый склад».
В действительности попасть в хранилище можно было лишь одним способом – через спальню Мари. Такая планировка была предусмотрена для удобства старушки. С самого утра она могла брать из комнатки запасы и спускаться с ними вниз, на кухню, не утруждая себя сложным путешествием в подвал. Кроме всего прочего, он был занят во имя другого типа работ, и хранить там съестное никак не представлялось возможным.
Однако склад недолго смог служить по назначению. Как бы нянька ни боролась с грызунами, они продолжали возвращаться в это место и со злостным рвением портить хозяйскую еду. Герман пробовал ставить капканы и даже поселил туда кота, но ничего не помогало. Казалось, что эта часть дома была поистине проклята, потому как на кухню вредители не спускались. Спустя несколько месяцев коллективных мук, комнатку тщательно вычистили и забили туда единственный вход. А для того, чтобы интерьер комнаты служанки не был испорчен грубо прибитыми досками, заблокированную дверь прикрыли ее же шкафом.
Так что события сегодняшней ночи были внезапными, но вполне ожидаемыми. В том, что шустрые зверьки однажды проголодаются и вернутся, сомневаться не приходилось.
Сонным шагом Бодрийяр-старший вернулся на второй этаж и, наконец, приоткрыл дверь в спальню племянника. Мальчик мирно спал, укрывшись на постели с головой. Усиленно перебарывая желание подоткнуть ребенку одеяло в ночи, мужчина вернулся в собственную комнату.