Затекшее лицо Гарри Гилла озарил безумный оскал.
Реймонд страдал от чахотки вторую неделю. Его маленькое округлое личико теперь исхудало, сплошь светилось прозрачной белизной, прерываемой лишь еле заметными расцветами лихорадочного румянца. Казалось, его светлые, золотистые кудри тоже утратили былой цвет, и унаследованное у матери сходство с херувимом отошло куда-то на задний план, уступая место невидимой вуали бушующей болезни.
Горе-отец, Валериан Бодрийяр, теперь был готов наплевать на то, что прогнал старшего брата из родового дома и разрешал тому принимать племянника не дольше, чем на пару дней. Когда смертоносная хандра пришла за маленьким наследником, отвергнутый, но любящий дядюшка и его обособленное жилище пришлись очень кстати. Отправить туда малыша, что так мешал вечернему отдыху и занимал все свободное время супруги, а теперь еще и мог быть заразным, было, по мнению Вэла, решением выдающимся. А потому, проигнорировав истерики и просьбы Мэллори, он отправил свою стареющую матушку с Реем в руках «в продолжительные гости на неопределенный срок» к старшему сыну, за лучшим климатом и свежим лесным воздухом. Правда, прежде чем Ангелина успела задать резонный вопрос, наказал:
«С ребенком сидеть взаперти. Не выпускать его к Герману, и даже на время своего отсутствия запирать. Мари быть рядом можно».
Страшась, что чахотка заденет их драгоценное с супругой здоровье или прикончит ответственного на неизменное процветание фармации личного палача (впрочем, эта вероятность была не столь трагична, просто сократить влияние дяди на племянника все еще было важно, даже в таких условиях), мистер Бодрийяр-младший не думал о том, что больной ребенок останется наедине с двумя пожилыми женщинами. Риск того, что они заболеют, был значительно выше, как наверняка знал внук великого фармацевта.
Однако его это мало заботило.
Словом, Валериан Бодрийяр был истинным сыном своего отца.
Поздней ночью того же дня, в который произошли события с Гарри Гиллом, Герман сидел в своей небольшой гостиной на любимом синем диване и предавался чтению. Как бы ни было странно, он все еще пытался повернуть время вспять, и теперь изучал «Фармакопею», втайне надеясь, что новые знания помогут ему и в случае с болезнью Реймонда. Мистер Ноббс посещал их с завидной редкостью, потому как находился в подчинении у Валериана и слушал его теперь так же трепетно, как когда-то старика Николаса. «Ему необходим свежий воздух. Выносите его почаще на задний двор», – повторял из раза в раз заслуженный работник «Фармации Б.».
Мать, как хорошо знал Бодрийяр-старший, тоже была на стороне своего младшего отпрыска, ощущая в том дух своего почившего супруга. И как бы ни рвался Герман поднять Рея на своих руках, чтобы прогуляться с ним вокруг дома, Ангелина предпочитала тягать одиннадцатилетнего подростка сама, полностью игнорируя предложения о помощи.
Мальчик должен был стать истинным чудом для разрозненной, годами страдавшей семьи, но в конечном итоге являлся таковым лишь для дяди. Мэллори, когда-то сияющая чистотой изнутри, теперь, после отъезда Германа, медленно, но верно становилась рыжеволосой копией матери своего мужа, отлично вписываясь в годами выверенный фарс.
Несмотря на то что ночь уже близилась к концу и сменялась утром, хозяин дома слышал, что обе женщины не спали, потому как Рей задыхался от кашля. Он плакал, звал мать, дядюшку и страдал от жара, разбивая своими страданиями звенящую тишину. Мужчина тяжело вздыхал, то и дело норовя бегом пересечь лестницу и ворваться в гостевую комнату, что сейчас занимал мальчик, но не хотел устраивать очередной скандал с матерью, тревожа и так совсем ослабевшего от недуга ребенка. Единственным выходом было бесконечное чтение, выступающее единственной попыткой отвлечь свое сознание от тревоги и страха за дитя.
Кот Сэм, который уже два года считался полноценным членом их маленького, странного семейства с нянькой Мари, сегодня был беспокоен. Герман подобрал его в тот же день, что пересек порог этого дома, и приютил не раздумывая. Откуда было взяться животному в местности, где лишь лес соседствовал с единственным жилым домом, не представлялось возможным разгадать. Но мужчина был убежден, что животное прибилось к нему не случайно и могло стать отличным компаньоном в одинокие печальные ночи, подобные текущей. Так и случилось – пушистый то дремал на диване, составляя компанию Бодрийяру-старшему, то точил когти о деревянный пол, то нагло выпрашивал миску молока в неположенное для кормления время. Однако в этот раз Сэм все никак не мог успокоиться и перебегал из гостиной на кухню и обратно с бешеной, совсем несвойственной ему скоростью. Он делал это без устали, уже который час подряд, и мужчина начинал перенимать его беспокойство.
– Сэм, глупый ты зверь! – шикал он на питомца, чувствуя, как его самого занимает тревога. – Тише, кому говорю.
Когда за окном начало светать, в гостиную спустилась Ангелина. Ее темные волосы выбились из вечно тугой прически и теперь прилипали к разгоряченному лбу.
– Совсем беспокоен наш мальчик сегодня, – сетовала женщина, опускаясь рядом с сыном на диван.
– Так дали бы мне подняться, мама, – не поднимая глаз от книги, мрачно проговорил мужчина. – Я бы вас сменил.
– Не мужское это дело, сынок, – качала головой Лина, тяжело вздыхая. – Ребенок – женская доля.
– Валериан тоже так думает, как я понимаю? – язвительно подметил Герман.
Мать промолчала.
– Мари сейчас с ним, уснула, – чуть погодя, продолжила женщина. – И ты бы шел, уж солнце встает.
– Я работаю в темное время суток, и вы об этом знаете, – старший сын, наконец, повернул голову в сторону женщины. – Да и как же тут спать, когда Рей мучается? Все думаю, может быть, переступите гордость и дадите мне помочь.
Но миссис Бодрийяр не успела ответить, как в дверь постучали.
– Рановато для молочника, – нахмурился Герман и тотчас же поднялся с места.
Пока хозяин следовал из небольшой гостиной до двери, стук повторился, но стал еще более настойчивым. Бодрийяр поспешил отворить.
На пороге стояла хорошо знакомая ему, но теперь вся взмыленная и сплошь зареванная, служанка Люси. Прямо за ее спиной склонялся к земле не менее вымотанный конь.
– Люси?! – старший наследник поспешил впустить девушку в дом. – Что произошло?
Но девушка не могла ответить. Хоть на ее раскрасневшихся щеках уже не оставалось слез, вся она сотрясалась и испуганно смотрела вокруг себя. На шум из передней вышла Ангелина.
– Немедленно говори! – дрожащим голосом приказала она, предчувствуя, что пустяк бы не привел помощницу поварихи так далеко и в такой час.
– Они все… Они все… Они все… – невнятно бормотала служанка, словно прокаженная. – Они все…
Герман закрыл дверь и, уравновешивая уже начавшую злиться мать, поспешил взять Люси за плечи.
– Кто все, Люси? Пожалуйста, успокойся и скажи, чем мы можем тебе помочь.
– Бодрийяры… – еле слышно произнесла девушка. – И слуги… Они все мертвы.
Лина вскрикнула и отшатнулась к стене. Герман чувствовал, как его окатили ледяной водой. К горлу подступал комок.
– Да что же ты такое говоришь, Люси?! – закричал он, забывая о том, что Мари и Реймонд наверху могут проснуться. – Что случилось?!
Вдова Николаса медленно сползала по стене, и ее траурное черное платье, теперь считавшееся повседневным, смотрелось вкупе со страшными вестями как горькая ирония.
– Он… кричал, что его зовут Гарри Гилл, – работница кухни смотрела на мужчину стеклянными глазами. – И еще… что он на что-то годится.
Мужчина с ужасом отшатнулся от девушки, как от призрака. Схватившись за свою косматую гриву, он качался на ватных ногах и чувствовал, как реальность уходит у него из-под ног.
Я поставил запись на паузу, ощущая предельную тошноту.
Успев добежать до уборной, я опорожнил желудок и поспешил умыться ледяной водой. Эта фамилия, эта семья были прокляты, они хоронили себя заживо, совершая непростительные, чудовищные поступки. И Герман, стоящий в центре всего этого кошмара, как будто бы расплачивался не только за свои грехи, но и за чужие, более чем сполна. Причем, практически мгновенно. Будь я на месте Джереми, то не только бы сменил фамилию, но и решился бы на что угодно, лишь бы не видеть все эти кошмары в своей голове.
Но, как я теперь слышал, лечение в специализированном учреждении не помогало ему, а делало лишь хуже. Ни один вид лекарств не был способен избавить его от ужасного наследия, так старательно покрываемого собственной семьей. И как у его матери поворачивался язык восхвалять кого-либо из этого черного списка монстров в человеческом облике? Как могла она каждый день заходить в фармацию, пребывать в этих стенах, пропитанных болью и мраком?
Я вновь опустился на кровать и обхватил свои колени. Он говорил мне, что судьба отплатила мне сполна, запустив меня в нескончаемый круг испытаний. Карма била по мне за отсутствие воспоминаний, за то, что я не знал о своем предыдущем пути ничего, как и любой другой нормальный человек.
Но то, что жизнь успела сотворить с Оуэном, было абсолютно немыслимо, несправедливо и отвратительно. Мне было больно даже слушать то, во что он был погружен с головой против собственной воли.
Сделав над собой усилие, я нажал клавишу в последний раз.
«Доктор Боулз: Джереми, на данном этапе нашего с тобой лечения ты должен понять одну важную вещь: ничего из того, что ты видел, не существует на самом деле. А если и существовало когда-то, то теперь не имеет значения.
Джереми: (молчание)
Доктор Боулз: Пожалуйста, давай немного поговорим о том, что тебя окружает. О том, что ты собираешься делать, когда попадешь домой?