Она смеется и целует меня в грудь, как будто ее губы залечат эту непростительную рану.
– Если ты хотел, чтобы к тебе подлизывались, приглашать надо было Лукаса.
– Ауч, Тресскотт. Сурово.
Она абсолютно бесстыже пожимает плечами.
– Я сама суровая честность.
– Тогда, чтобы у нас была вся информация, мне, пожалуй, стоит уточнить… – Я ловлю пальцами локон ее волос. – Дюк поставил мне условие в случае, если я проиграю.
Слоан поднимает голову.
– Какое условие?
– Если я продую, мне придется уйти из Сендовера.
– Да иди ты. – Она резко садится.
– Таков уговор.
– Тогда к черту ваш уговор и к черту Дюка. Мне плевать, что ты там ему пообещал. Ты никуда не уйдешь.
– Я не собираюсь проигрывать, но он не дает мне особого выбора.
– Тогда у тебя большие проблемы, Шоу, потому что нельзя вот так вот поматросить и бросить, когда у девушки к тебе чувства.
Я пару раз моргаю. В пылу яростного возмущения Слоан, кажется, выпалила, что я ей уже не просто нравлюсь.
– Чувства, да? – Я не могу сдержать улыбки.
Она закатывает глаза и отстраняется от меня, обиженно надувшись.
– Ой, все. Давай, радуйся.
– Какая же ты, блин, сложная. – Я обнимаю ее и роняю обратно к себе на грудь, целуя ее макушку, пока она притворяется, будто сопротивляется. Больше всего на свете Слоан ненавидит проявлять искренние эмоции. По крайней мере, те, которые не агрессивные. – У меня тоже к тебе чувства.
Вот теперь она расслабляется, и я замечаю на ее губах легкую смущенную улыбку.
– Пообещай мне, что выиграешь, – тихо говорит она. – Запрещаю тебе уходить.
Уже заранее ненавижу себя за это, но не могу удержать слово, рвущееся с моих губ:
– Обещаю.
Глава 42. Лоусон
Наверное, где-то на этом гигантском гниющем камне из мусора и грязи есть люди, которых не захлестывает патологическая апатия, когда они видят на экране телефона имя своей матери. К сожалению, я не один из них.
– Чем обязан этому нарушению спокойствия? – вежливо спрашиваю я. Сейчас как раз перемена, так что я завернул в столовую попить.
– Что? Лоусон, это мама.
Да, как будто я не узнал бы этот визгливый неадекватный тон за километр.
– И чего тебе надо?
– У тебя там так громко. Где ты?
– Сейчас три часа дня. Четверг. Очевидно, я на футбольном матче, – издевательским тоном говорю я. – Где же мне еще быть? – Попивая добытый напиток, я выскакиваю наружу и отправляюсь к зданию на другом конце территории, где проходят занятия по искусству.
– Точно. – Она неловко смеется. – Ты в школе. Прости. А. Так вот. Я звоню, потому что, ну, Джеффри опять застрянет в Гонконге, так что я подумала, было бы здорово, если бы ты приехал на праздники.
– Да что ты? – Невероятно. – Ты там что, села с одной из своих тетрадок по саморазвитию и нарисовала карту мыслей, чтобы решить, найдет ли твой сын такое предложение заманчивым?
– Я, наверное, не вовремя. И я не знаю, какие там планы у твоего отца…
– Без понятия. И мне плевать.
Каждый раз мы разговариваем так, словно она меня никогда не встречала. Что, в принципе, логично, учитывая, как равнодушна она была к родительству. Уж лучше бы она утопила меня в ванне, чем оставила с отцом после развода, и то было бы человечнее.
– Я просто где-то недавно читала, что людям в завязке может быть особенно тяжело на праздниках. И что им полезно проводить время с теми, кто благотворно на них влияет.
Значит, хорошо, что я не в завязке. Я закатываю глаза, глядя на телефон. Пара ходок в реабилитационный центр меня не сломают. Видал противников похлеще.
– Скажи мне честно, матушка, в наших отношениях есть хоть что-нибудь, что не вынудит меня забухать? К тому же, если ты правда считаешь, что я завязал, то тем более не надо звать меня в гости. Уж поверь, в том доме спрятано больше кокаина, чем в заднице ослика на границе.
– Лоусон.
Теперь она всерьез пытается понять, шучу ли я. Как давно я последний раз там был? Где мог спрятать? Можно ли взять напрокат собаку с чуйкой на наркоту? Если мне повезет, остаток недели она проведет, отдирая половые доски гвоздодером.
– Как дела дома? – спрашивает она, как будто ожидает услышать что-то новое.
Я фыркаю.
– Серьезно?
– Что, я уже не могу о тебе поволноваться?
– Это что-то новенькое.
Она раскошелилась на сотни часов с психотерапевтом, куда я почти не ходил. А если и приходил, то просто травил бедных врачей все более и более неуютными описаниями своих самых извращенных сексуальных похождений, пока, наконец, они либо не выкидывали меня прочь, либо не уходили под удобным предлогом в ванную подрочить.
Ну, это мое предположение.
И все же, как бы их ни оскорбляла моя вульгарщина, эти доктора бы ужаснулись, если бы я на полном серьезе раскрыл им душу. Если бы я рассказал им про Романа, моего так называемого отца, который оказался бесплоден и нанял жиголо, чтобы обрюхатить жену и сделать ему наследника. Вот только эффективность его же собственного плана так наполнила его отвращением, что он проникся глубокой и неумолимой ненавистью к несчастному ребенку. А еще есть Амелия, моя мать, которая забрала половину его империи и сбежала. Эгоистичная сука, оставившая своего беззащитного сына в лапах человека, который мог бы сжигать щенят ради развлечения, если бы не армия активистов, юристов и правительственных органов, постоянно висящая у него на хвосте в надежде раскрыть то или иное жуткое преступление.
Ну, знаете. Нормальные подростковые проблемы.
– Я же пытаюсь, Лоусон. Ты сам не даешь к себе подступиться.
А с чего бы вдруг мне это делать? Все мое существование занимает меньше половины ее жизни. Она моргнула, и вот я уже взрослый. А я, тем временем, жил всю жизнь, зная, что я всего лишь трагичная, мстительная ошибка, превратившаяся в козырную карту в споре между двумя людьми, с радостью бы сбросивших друг друга с обрыва.
– Я несколько недель не разговаривал с папашей, – скучающим тоном говорю я. – Так что, пожалуй, с домашней стороны дела неплохо.
– А как с Кристиной? Ты ладишь с мачехой?
В каком-то смысле.
– Разумеется, – протяжно говорю я. – Она очень милая дама. И разрешает мне трахать ее в задницу.
На этой ноте я сбрасываю звонок и убираю телефон в карман, заходя в класс. Но урон уже был нанесен.
Черт подери, все, чего я от нее прошу, это быть невидимой. С удовольствием испарюсь сам, если она начнет уважать мою жизнь и не будет влезать. Пусть уж лучше у меня будет постоянно отсутствующая мать, чем та, которая вечно пытается втянуть меня в свои сезонные вспышки чувства вины. Словно я щенок, которого купили на Рождество, а потом вернули обратно в магазин в начале февраля.
Ее эгоистичные появления всегда коротки, но очень разрушительны. Постоянно сбивают меня с ног. Обычно я радостно занимаюсь самолечением, чтобы прочистить мозги, но сегодня мои карманы пусты, а сам я отвратительно трезв.
Даже Гвен и ее миленькое цветочное платьице не могут отвлечь меня от того смятения, которое посеяла внутри меня мать. Да и в любом случае миссис Гудвин я пока не завоевал. Она игнорирует даже самые прямолинейные мои подкаты. Но это не страшно. Я бы начал сомневаться в своей привлекательности, если бы не развлекался уже тем временем с ее мужем. В чем, разумеется, состоит добрая половина моего к ней интереса.
На этой неделе мы лепим из глины. Гвен гасит свет и включает презентацию про недавнюю кочующую выставку произведений слепого монгольского скульптора, создающего импрессионистские версии людей и животных своей родной деревни. Когда мы смотрим на его весьма фаллическое изображение стрекозы, меня отвлекает сообщение от мистера Гудвина.
Джек: Зайдите ко мне в рабочие часы, обсудим дополнительный проект.
Я: С удовольствием.
Внезапно телефон вырывают у меня из рук.
– Полежит пока у меня. – Гвен гасит экран, кажется, не посмотрев на него, и убирает мой мобильник в карман.
– Грязно играете, мисс Гуд.
Она возвращается к экрану проектора.
– Никаких телефонов на моих уроках, Лоусон. Вы это знаете.
Я легко ей улыбаюсь.
– Должен предупредить, там полно моих голых фотографий. Вы теперь незаконно храните порнографию.
– Тогда, пожалуй, стоит его выключить. – Она вырубает телефон и бросает себе на стол. – Останетесь после уроков, потом и заберете.
Великолепно. Ведь я так люблю задерживаться. Делать мне больше нечего, чем сидеть и мыть ее кисточки, пока в комнате меня ждут шоты.
Но Гвен исполняет свою угрозу. Когда звенит звонок, она подзывает меня к себе и заставляет работать. Первым делом мне поручают завернуть начатые скульптуры во влажную целлофановую пленку и убрать их в шкаф.
– Готово. Что теперь? – Без понятия, как долго я должен тут торчать, но мне хочется разобраться как можно быстрее. – Мисс Гуд?
– А? – На секунду мне кажется, будто она все-таки посмотрела на мой телефон, но нет, это над своим экраном она склонилась с таким расстроенным видом. – Да, после второго урока на заднем стеллаже осталась акварель. Уберите ее, пожалуйста, обратно в шкаф.
– Да, мэм. – Я сгребаю пару горстей тюбиков и тащу их к шкафу, где меня встречает закрытая дверь. – А ключ есть? – спрашиваю я через плечо.
– Был, но предыдущий учитель его потерял. – Гвен подходит ко мне с мастихином в руке. – Я придумала, как обойтись без него. Есть тут один трюк.
Через секунду дверь с щелчком открывается.
Я хмыкаю.
– Недурно. Раньше работали взломщицей?
На это она улыбается.
– Должна же девушка уметь справляться сама. – Она берет часть акварели из моих рук и начинает закидывать на полку, не заботясь о порядке или сортировке.
– Мистер Гуд особо не рукаст?
Ее лицо мрачнеет при упоминании мужа.
– Не женись в юности, Лоусон. Поживи, прежде чем умирать.
Мои брови взлетают на лоб. Так. Я заинтересован. У нашей прекрасной парочки с картинки не все хорошо в браке?