— Но что же все-таки случил ось? —тихо спросил Торн.
Катерина опустила голову.
— Мне кажется...—ответила она, пытаясь совладать с голосом,—...что мне надо обратиться к врачу.—В глазах ее застыло отчаяние.—У меня... страхи. Причем такие страхи, которых у нормального человека просто не может быть.
— Кэти,—прошептал Торн.—...Какие страхи?
— Если я тебе расскажу, ты меня запрячешь подальше.
— Нет,—убедительно ответил он.—Нет... я люблю тебя.
— Тогда помоги мне,—взмолилась она.—Найди врача. По щеке поползла слеза, и Торн взял ее за руки.
— Конечно,—сказал он.—Конечно.
И тут Катерина разрыдалась. То, что произошло днем, осталось камнем лежать на ее сердце.
Психиатра в Англии найти было не так просто, как в Америке, но тем не менее Торну удалось разыскать такого, которому можно было доверять. Он был американец, правда, моложе, чем хотелось бы Торну, но с хорошими рекомендациями и огромным опытом. Его звали Чарльз Гриер. Он учился в Принстоне и работал интерном в Беллеву. Особенно ценно было то, что он некоторое время жил в Джорджтауне и лечил нескольких сенаторских жен.
— Обычная проблема жен политических деятелей — это алкоголизм,—сказал Гриер, когда Торн расположился у него в кабинете.—Я думаю, это происходит от чувства одиночества. Чувства собственной неполноценности. Из-за ощущения, что они не представляют цельной личности.
— Вы, конечно, понимаете, что наш разговор строго конфиденциален,—сказал Торн.
— Разумеется,—улыбнулся психиатр.—Люди доверяют мне, и, честно говоря, больше я им ничего не могу предложить. Они не обсуждают свои проблемы с другими, боясь, как бы их откровение не «аукнулось» им. А со мной можно. Не могу обещать многого, но вот это именно могу.
— Она должна прийти к вам?
— Просто дайте ей мой номер. Не заставляйте ее приходить.
— Да нет, она сама хочет прийти. Она просила меня...
— Хорошо.
Торн поднялся, и молодой врач улыбнулся.
— Вы позвоните после того, как поговорите с ней? — спросил Торн.
— Сомневаюсь,—просто ответил Гриер.
— Я хочу сказать... если вам будет что сказать.^
— Все. что мне надо будет сказать, я скажу ЕЙ.
— В смысле, если вы будете БОЯТЬСЯ за нее.
— Она склонная к самоубийству?
- ...Нет.
— Тогда мне нечего за нее бояться. Я уверен, все не так серьезно, как вы предполагаете.
Приободренный, Торн направился к выходу.
— Мистер Торн?
~ Да?
— А зачем вы пришли ко мне?
— Чтобы увидеть вас.
— Для чего?
Торн пожал плечами.
— Наверное, посмотреть, как вы выглядите.
— Вы хотели сообщить что-нибудь важное?
Торн почувствовал себя неловко. Немного подумав, он покачал головой.
— Вы хотите сказать, что мне самому нужен психиатр? Я так выгляжу?
— А я? —спросил психиатр.
— Нет.
— А у меня есть свой врач,—улыбнулся Гриер.—При моей работе он просто необходим.
Эта беседа расстроила Торна, и, вернувшись в свою контору, он размышлял над ней весь день. Сидя у Гриера, он почувствовал, что ему надо все рассказать, все, о чем он никогда никому не говорил. Но что хорошего могло из этого получиться? Этот обман стал уже частью его жизни.
День тянулся медленно, и Торн решил подготовить одну важную речь. Ее предстояло произнести на следующий вечер перед группой известных бизнесменов, там будут присутствовать представители нефтяных компаний. Торн стремился, чтобы его выступление послужило в конечном итоге установлению мира на Ближнем Востоке. Из-за длительного арабо-израильского конфликта Арабский блок все дальше отдалялся от США. Торн знал, что арабо-израильская вражда была исторической и корнями уходила в Священное писание. Для этого он решил проштудировать целых три издания Библии, надеясь выяснить для себя кое-что с помощью вековой мудрости. Кроме того, тут была еще и практическая цель, потому что во всем мире трудно было найти аудиторию, на которую не произвели бы впечатления цитаты из Библии.
В тишине кабинета Торн услышал стон, доносившийся из комнаты наверху. Он повторился дважды и прекратился. Торн вышел из кабинета и тихо прошел наверх, в комнату Катерины. Она спала беспокойно, лицо ее было покрыто потом. Джереми подождал, пока дыхание ее не выровнялось, а потом вышел из комнаты и направился к лестнице. Проходя по темному коридору, он заметил, что дверь миссис Бэйлок была слегка приоткрыта. Огромная женщина, освещенная луной, спала на спине. Торн собрался идти дальше, но вдруг застыл, пораженный ее видом. На лице лежал толстый слой белой пудры, губы были безвкусно намазаны ярко-красной помадой. Ему стало не по себе. Он попытался найти этому объяснение, но ничего не приходило на ум.
Закрыв дверь, Торн вернулся к себе и посмотрел на разложенные книги. Он чувствовал волнение, сосредоточиться никак не удавалось, и глаза его бесцельно блуждали по страницам. Маленькая Библия Якова была открыта на книге Даниила, и он молча уставился на нее.
«...И восстанет на месте его презренный, и не воздадут ему царских почестей, но он придет без шума и лестью овладеет царством. И полчища будут потоплены им и сокрушены... он будет идти обманом и взойдет и одержит верх с малым народом. Он войдет в мирные и плодоносные страны и совершит то, чего не делали отцы его и отцы отцов его. Добычу, награбленное имущество и богатство будет расточать своим и на крепости будет иметь замыслы свои. И будет поступать царь тот по своему произволу, и вознесется, и возвеличится выше всякого божества, и о Боге богов станет говорить хульное, и будет иметь успех, доколе не свершится гнев: ибо что предопределено, то исполнится».
Торн порылся в столе, нашел сигареты, потом налил себе стакан вина, стараясь занять себя рассуждениями и не думать о виденном наверху. Он снова принялся перелистывать книги.
«Горе вам, на земле и на море, ибо дьявол с гневом посылает зверя, ибо знает, что время его мало...
Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя. Ибо это число человеческое. Число это шестьсот шестьдесят шесть».
Армагедон. Конец света.
«...и придет Господь... и стоять он будет на горе Олив, что напротив Иерусалима, на восточной стороне его... И Господь Бог придет со всеми своими святыми».
Торн закрыл книги и выключил настольную лампу. Долгое время он просидел в тишине, раздумывая над книгами Библии, над тем, кто их сочинил и зачем вообще они были написаны, затем прилег на кровать и заснул. Ему приснился страшный сон. Он видел себя в женской одежде, хотя знал, что он — мужчина. Он находился на шумной улице. Подойдя к полицейскому, пытался объяснить, что заблудился и ему страшно. Но полицейский не слушал, а продолжал управлять движением. Когда машины приблизились к Торну, он почувствовал ветерок. Ветер усиливался, и машины поехали быстрее. Ему показалось, что он попал в шторм. Ветер стал таким сильным, что он начал задыхаться. Джереми схватился за полицейского, но тот его не замечал.
Джереми закричал, но крик потонул в бушующем ветре. Черная машина неожиданно поехала на него, и Джереми не мог сдвинуться с места. Машина приближалась, и он увидел лицо шофера. Ни одной человеческой черты не было на этом лице, шофер начал хохотать, плоть расступилась в том месте, где должен быть рот, оттуда выплеснулась кровь, и машина наехала на него.
В этот момент Торн проснулся. Он задыхался и был в поту. В доме еще спали. Торн с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать.
Глава седьмая
Торн должен был произнести речь перед бизнесменами в отеле «Мэйфер». К семи часам он был забит до отказа. Посол заявил помощникам, что хотел бы довести эту речь до прессы, и газеты поместили заметку о собрании в дневных выпусках. Народу собралось много, явилось немало репортеров и даже просто людей с улицы, которым разрешили стоять в задних рядах.
Проходя к своему месту, Торн заметил среди небольшой группы фоторепортеров того самого, которому он разбил камеру перед посольством. Фотограф улыбнулся и поднял вверх новый аппарат, Торн улыбнулся ему в ответ, обрадованный столь миролюбивым жестом. Потом подождал, пока толпа затихнет, и начал свою речь. Он говорил о мировой экономической структуре и о важности Общего Рынка. В любом обществе, даже в демократическом, рынок играл огромную роль, он был как бы общим знаменателем, подводимым под разные культуры. Когда один хочет продать, а другой купить, появляется основа для мирного сотрудничества. Когда же один хочет купить, а другой отказывается продавать, вот тогда мы и делаем первый шаг к войне. Торн говорил о человечестве, о том, что все люди — братья, наследующие богатства земли, которые должны достаться всем.
— Мы живем все вместе,—сказал он, цитируя Генри Вестона,—в сети времени. Все мы пленники великолепия и тяжелого труда на земле.
Речь захватывала, и публика внимательно ловила каждое слово. Потом посол перешел к вопросам политических беспорядков и их последствиям для экономики. Торн заметил в зале группу арабов и обратился непосредственно к ним.
— Легко понять, какое отношение беспорядки имеют к нищете,—сказал он,—но надо еще помнить, что цивилизациям может грозить падение и от избытка роскоши!
Торн говорил страстно, и Дженнингс, стоявший у стены, поймал его в объектив и начал торопливо щелкать аппаратом.
— Есть одна грустная и парадоксальная ищина,— продолжал Торн,—уходящая корнями во времена царя Соломона. Те, кто рожден^для богатства и знатного положения...
— Уж вы точно должны кое-что об этом знать! —выкрикнул вдруг кто-то из задних рядов. Торн замолчал, вглядываясь в публику. Крикун умолк, и Торн продолжал:
— Еще во времена фараонов в Египте те, кто родился для богатства и знатного положения...
— Ну-ну, расскажите нам об этом! —опять раздался тот же голос, и на этот раз толпа возмущенно зашевелилась. Торн напряг зрение. Реплики бросал какой-то студент, бородатый, в драных джинсах.