Изгоняющий дьявола. Знамение. Дэмьен — страница 7 из 59

— Ребенок... родился? — спросил Торн.

- Да.

— А моя жена?..

— Отдыхает.

Священник спустился вниз, и глаза его встретились с гла­зами Торна, как бы пытаясь подготовить его, смягчить удар.

— Что-нибудь произошло? — спросил Торн.

— Ребенок умер.

Наступила страшная тишина, казалось, что пустые ка­фельные коридоры зазвенели от нее. Торн стоял как громом пораженный.

— Он дышал только одно мгновение,—прошептал свя­щенник,—а потом дыхание оборвалось.

Священник наблюдал, как Торн, ничего не видя перед со­бой, подошел к скамейке и сел на нее, а потом склонил голо­ву и заплакал. Рыдание эхом пронеслось по коридорам, свя­щенник же заговорил снова:

— Ваша жена в безопасности, но она больше не сможет рожать.

— Это конец,—прошептал Торн.

— Вы можете усыновить ребенка.

— Она хотела иметь собственного...

На мгновение установилась тишина, и священник шагнул вперед. У него были грубые, но совершенно правильные чер­ты лица, в глазах светилось сочувствие. Только выступивший пот выдавал его волнение.

— Вы очень сильно любите ее,—сказал он.

Торн кивнул. Он был не в силах отвечать.

— Тогда вы должны согласиться с Божьей волей.

Из темноты коридора возникла пожилая монахиня, глаза­ми она отозвала священника в сторону. Они отошли и начали о чем-то шептаться по-итальянски, потом женщина ушла, и священник снова повернулся к Торну. Что-то необычное было в его взгляде, Торн напрягся.

— Пути господа неисповедимы, мистер Торн.—Священ­ник протянул вперед руку, Торн невольно поднялся и дви­нулся за ним.

Палаты для рожениц находились тремя этажами выше, и они пошли туда по запасной лестнице, потом по узкому ко­ридору, освещенному редкими электрическими лампочками. Больничные запахи усилили чувство потери, которое билось во всем теле Торна. Они остановились у стеклянной перего­родки, и священник проследил взглядом, как Торн, колеб­лясь, подошел поближе и взглянул на то, что находилось с другой стороны. Там был ребенок. Новорожденный, похо­жий на маленького ангелочка. У него были взъерошенные черные волосы и глубоко посаженные голубые глаза, кото­рые инстинктивно тут же отыскали Торна.

— У него никого нет,—сказал священник.—Его мать умерла. Так же как и ваш ребенок... в один и тот же час.—Торн резко повернулся к нему.—Вашей жене нужен ребенок,—продолжал священник,—а этому ребенку нужна мать.

Торн медленно покачал головой.

— Мы хотели иметь собственного,—сказал он.

— Осмелюсь сказать... он очень сильно похож...

Торн снова взглянул на ребенка и не мог не согласиться с этим. Волосы младенца были такого же цвета, как у Кате­рины, а черты лица походили на его собственные. Тот же во­левой подбородок и даже маленькая ямочка на нем.

— Синьора никогда об этом не узнает,—сказал священ­ник.

Торн внезапно закрыл глаза. Руки у него задрожали, и священник взял их в свои.

— А ребенок... здоровый?

— Абсолютно здоров.

— Остались родственники?

— Никого.

Торна и священника обволакивала полная тишина. Это было до того необычно, что безмолвие словно давило на ба­рабанные перепонки.

— Я здесь главный,—сказал священник.—Никаких запи­сей не останется. Никто об этом не узнает.

Торн отвел взгляд, все еще сомневаясь.

— Можно мне... посмотреть на МОЕГО ребенка? — спро­сил он.

— Что это изменит? — ответил священник.—Отдайте любовь живым.

За стеклянной перегородкой ребенок поднял обе ручки и вытянул их в сторону Торна, как бы желая обнять его.

— Ради вашей жены, синьор, Бог простит вам этот об­ман. И ради этого ребенка, у которого иначе никогда не бу­дет дома...

Он замолчал, потому что добавить было уже нечего.

— В эту ночь, мистер Торн... Бог подарил вам сына.

Высоко в небе пульсирующая звезда достигла зенита и за­дрожала, как от неожиданного удара молнией. А в больнич­ной кровати очнулась Катерина, думая, что просыпается сама. Она ничего не знала об уколе, который ей сделали несколько минут назад. Она рожала в течение десяти часов и помнила все до последних схваток, но потом потеряла сознание и не видела ребенка. Придя в себя, она начала волноваться и по­пыталась успокоиться, услышав приближающиеся шаги в ко­ридоре. Дверь распахнулась, и Катерина увидела своего му­жа. В руках Джереми держал ребенка.

— Наш ребенок,—сказал Торн, и голос его задрожал от радости.—У нас есть сын!

Она протянула руки, взяла ребенка и зарыдала от нахлы­нувшего счастья. Слезы застилали глаза Торну, и он благода­рил Бога за то, что ему подсказали верный путь.

Глава вторая

Торны были из семей католиков, но сами никогда в Бога не верили. Катерина редко произносила молитвы и посещала церковь только на Рождество и Пасху, но больше по тради­ции, нежели из-за веры в католические догмы. Сам же Торн относился весьма спокойно, в отличие от Катерины, к тому факту, что их сына Дэмьена так и не крестили. Правда, они пробовали сделать это. Сразу же после рождения супруги принесли младенца в церковь, но его страх, как только они вошли в собор, был таким очевидным, что им пришлось оста­новить церемонию. Священник вышел за ними на улицу, дер­жа святую воду в руках, и предупредил их, что если ребенок не будет окрещен, то никогда не сможет войти в Царство Бо­жие, но Торн наотрез отказался продолжать крещение, видя, что ребенок сильно испуган. Чтобы успокоить Катерину, бы­ло устроено импровизированное крещение на дому, но она так и не поверила в него до конца, собираясь как-нибудь по­том вернуться с Дэмьеном в церковь и сделать все как следует.

Но этот день так и не наступил. Скоро они окунулись в водоворот неотложных дел, и о крещении было забыто. Конференция по вопросам экономики закончилась, и Торны снова вернулись в Вашингтон. Торн приступил к обязанно­стям советника президента и стал видной политической фи­гурой. В его поместье в Маслине, штат Вирджиния, начали происходить совещания, о которых писали газеты от Нью-Йорка до Калифорнии, и семья Торнов стала известной всем читателям национальных журналов. Они были богаты­ми, фотогеничными и быстро поднимались вверх. Что не ме­нее важно, в их обществе часто можно было видеть и прези­дента. Поэтому ни для кого не было неожиданностью назна­чение Торна послом США в Великобритании. В этой должности он мог развернуть все свои потенциальные возмож­ности.

Переехав в Лондон, Торны обосновались в Пирфорде, в поместье семнадцатого века. Жизнь их стала походить на прекрасный сон, особенно для Катерины: она была так чудес­на и совершенна, что это даже пугало. В своем загородном доме она жила в уединении — счастливая мать с любимым ча­дом. При желании могла выполнять обязанности жены дип­ломата и была при этом замечательной хозяйкой. Теперь у нее было все: и ребенок, и любовь мужа. Катерина расцве­ла, как очаровательный цветок — хрупкий и нежный, удивля­ющий всех подруг своей свежестью и красотой.

Поместье Пирфорд было очень респектабельным, его су­ществование уходило глубоко в историю Англии. Здесь были погреба, где долгое время скрывался сосланный герцог, пока его не отыскали и не казнили; вокруг простирался лес, в ко­тором король Генрих Пятый охотился на диких кабанов. В доме были подземные переходы и таинственные секрет­ные лазы, но в основном там царила радость, потому что дом был полон смеха и гостей в любое время суток.

Для выполнения домашних дел были наняты слуги, а кроме того, в доме жила постоянная пара слуг, Гортоны, выполняющие обязанности кухарки и шофера — настоящие англичане с неповторимым чувством собственного достоинст­ва. Когда Катерина была занята своими делами, с Дэмьеном занималась няня —юная пухленькая англичанка по имени Чесса. Она была умницей, знала много игр и обожала Дэмье- на, как будто это был ее собственный сын. Они часами были вместе, Дэмьен ходил за ней по большой лужайке или тихо сидел у пруда, пока Чесса ловила ему головастиков и стрекоз, которых они потом в баночках приносили домой.

Ребенок подрастал, и, с точки зрения художника, был просто совершенством. Ему исполнилось три года, предсказа­ние о превосходном здоровье сбывалось. Кроме того, он поражал своей изумительной силой. Дэмьен обладал таким спокойствием и наблюдательностью, которые редко можно встретить у детей его возраста, и гости часто чувствовали себя неуютно под его взглядом. Если ум измерять способностью к внимательному созерцанию, то его можно было считать ге­нием, потому что мальчик мог часами сидеть на маленькой кованой лавочке под яблоней и наблюдать за людьми, прохо­дящими мимо, не упуская из виду ни одной детали. Гортон, шофер семьи, часто брал Дэмьена с собой, когда ему прихо­дилось выполнять различные поручения. Ему нравилось мол­чаливое присутствие малыша, и он удивлялся способности ребенка с таким вниманием и удовольствием познавать окру­жающий мир.

— Он похож на маленького марсианина,—сказал как-то Гортон своей жене,—как будто его прислали сюда изучать человечество.

— Мать в нем души не чает,—ответила она.—Не взду­май сказать ей что-нибудь подобное.

— Я не имел в виду ничего плохого. Просто он немного странный.

И еще одно было необычно: Дэмьен редко пользовался голосом. Радость он показывал широкой улыбкой, отчего на щеках проступали ямочки. Когда он грустил, то молча пла­кал. Однажды Катерина сказала об этом врачу, но тот успо­коил ее, рассказав об одном ребенке, который не говорил до восьми лет, а однажды произнес за обедом: «Я не люблю кар­тофельного пюре». Мать в изумлении спросила, почему же он молчал все это время? На что мальчуган ответил, что гово­рить не было необходимости, поскольку раньше пюре нико­гда не подавали.

Катерина рассмеялась и успокоилась насчет Дэмьена. В конце концов Альберт Эйнштейн не говорил до четырех, а Дэмьену было только три с половиной. Кроме его порази­тельной наблюдательности и молчаливости, в остальном он был совершенным ребенком, достойным плодом идеального союза Катерины и Джереми.

Глава третья