Вечером у Флоранс. Уже третий раз я праздную этот день у нее, и снова, как и в первый раз, когда мы сидели за столом, завыла сирена. Настроение было подавленным из-за бесчисленных арестов. Жуандо рассказал, что в его родном городе молодые люди убивают друг друга «pour des nuances».[260]
«Против демократов/средство — лишь солдаты»; в 1848 году это было еще верно, но в нынешней Пруссии этот рецепт не имеет никакой силы. Для нашего элементарного ландшафта скорее годится правило, согласно которому степной пожар может быть побежден только встречным огнем. Демократии регулируются в мировом масштабе. По этой причине войны бывают только народные.
Но если военная каста хочет извлечь из этого пользу, она впадает в оптический обман ложных выводов. Лучшие головы в Генеральном штабе были не только против оккупации Рейна и приграничных областей, но и вообще против форсированного вооружения. Главнокомандующий рассказал мне об этом подробности, которые всякий позднейший историк обозначит как неправдоподобные. Ситуация поистине парадоксальная: военная каста не прочь продолжать войну, но архаическими средствами. Сегодня же войну ведет техника.
В эту сферу врываются новые властители, пренебрегающие древним понятием военной и рыцарской чести. При изучении документов я подчас удивлялся упрямству Кньеболо, его мелочной политике, как, например, спорам о казни горстки невиновных. Этого никогда не понять, если не видеть за этим волю к разрушению Nomos’a,[261] которая неизменно им руководит. Сформулировать это можно внепартийно: он хочет создать новый уровень. И поскольку в его рейхе еще много чего от средневековья, то крутизна подъема особенно велика.
В политическом аспекте человек — почти всегда mixtum compositum.[262] Во множественном числе на него притязают времена и пространства.
Я, например, по происхождению и наследию — гвельф, в то время как государственные взгляды у меня — прусские. В то же время я принадлежу немецкой нации, а по своему образованию — европеец, пожалуй, даже гражданин мира. В эпохи конфликтов, подобные современной, кажется, что внутренние колесики движутся друг против друга, и наблюдателю трудно распознать, куда направлены стрелки. Если бы на нашу долю выпало великое счастье и высшие миры познали бы нас, то колесики работали бы слаженно. Жертвы бы тоже обрели смысл: оттого мы и обязаны стремиться к лучшему — не только из соображений собственного счастья, но и памятуя о культе мертвых.
Париж, 2 апреля 1944
Прощальный завтрак в честь Фолькмара-Френцеля, лейпцигского издателя, который возвращается к своей профессии, поскольку его книги, машины и здания стали жертвами бомбардировок. Заодно я побеседовал с Дамратом, священником потсдамской гарнизонной церкви. Главнокомандующий направил туда Хофаккера, чтобы тот не вздумал отказываться от нашего общества. Дамрат процитировал изречение, коим он увековечил большой колокол в Потсдаме. В связи с этим он вспомнил одно место из писем Фридриха Вильгельма I Леопольду Дессаускому: «Если бы я занимался только обустройством страны, а не обращением своих людей в христианство, мне бы ничего не помогло. Кто не верен Богу, тот и мне, человеку, не будет верен».
К этому можно было бы присоединить слова Леона Блуа: «Il n’y a plus de serviteurs dans une société qui ne reconnaît plus Dieu pour maître».[263]
Вечером отъезд в Кирххорст, куда меня отпустили на несколько дней по делу Эрнстеля. Надеюсь также увидеть его в Вильгельмсхафене, где он все еще сидит под арестом, ибо дело его не решено. Однако на свободе он должен быть прежде, чем разразится катастрофа.
В поезде, 3 апреля 1944
Поезд сильно запаздывал, что было естественным при бомбардировках железных дорог и вокзалов. Чтение: дневники Байрона и «Les Moeurs curieuses des Chinois».
У окна два молодых офицера танковых войск, у одного из них хорошее лицо. Тем не менее уже целый час они говорят об убийствах. Один вместе со своими товарищами собирался утопить в озере заподозренного в шпионстве местного жителя; другой придерживался того мнения, что после каждой диверсии против войскового соединения нужно ставить к стенке не меньше пятидесяти французов. «Тогда перестанут».
Спрашиваю себя, как могло в такой короткий срок распространиться это каннибальское сознание, это абсолютное зло, эта сердечная черствость по отношению к себе подобным и чем объяснить столь быстрое и всеобщее одичание? Учитывая возраст, неудивительно, что христианская мораль ничуть не затронула этих молодых людей, но было бы вполне естественно предполагать, что у них в крови еще сохранились чувство рыцарской чести, древнегерманская стать и сознание справедливости. Ибо не так уж они и плохи сами по себе и готовы на жертвы, достойные восхищения. Остается пожелать, чтобы к их бесспорной характеристике «без страха» добавилось бы еще и «без упрека». Одно становится ценным только благодаря другому.
Сидящий напротив меня оберлейтенант парашютного подразделения читает книгу. Он тихо переворачивает страницы, время от времени делая передышки и глядя перед собой как человек, о чем-то размышляющий. Потом читает дальше; дойдя до места, настраивающего на веселый лад, улыбается. «Читатель» — великий мотив, один из значительных образов духовного человечества.
После полудня в Аахене и дальше через Кёльн мимо целого ряда выжженных западногерманских городов. Ужасно, что так быстро привыкаешь к подобному зрелищу.
«Благословением праведных возвышается город, а устами нечестивых разрушается». Притчи, 11, 11. Слова, отворяющие ворота в города будущего.
Кирххорст, 4 апреля 1944
Привел в порядок рукописи и книги и заглянул в байроновского «Дон Жуана».
Мои нижнесаксонские земляки. Невозмутимое спокойствие, присущее им как одна из их лучших черт, отмечено уже в Хильдесхаймской хронике. 1 августа 1524 года в Нойштадте возник пожар, разрушивший массу домов и охвативший шпиль пороховой башни. Свинец на крыше начал плавиться и каплями стекать вниз. На башне стоял городской архитектор Ольдекопп и руководил огнетушительными работами. Рядом с ним находился его сын Йоханнес. После того как отец разными уговорами пытался выпроводить его оттуда, сын сказал: «Здесь нас и одного-то много. Под нами эдак двадцать тонн пороха». И лишь тогда юный Ольдекопп покинул свой пост.
Кирххорст, 5 апреля 1944
С Александром на Ольдхорстском болоте, дабы исследовать муравейник, который я обнаружил там зимой. Всегда радостно, когда твое намерение осуществляется; это — узел, скрепляющий жизненную сеть. Муравьишки уже ожили; среди пришельцев я обнаружил одного, мне не известного: Myrmecoxenus subterraneus, описанного в 1835 году Шеврола, тогдашним налоговым чиновником в Париже.
На обратном пути зашли в сарай, укрываясь от огня, пущенного по американским бомбардировщикам, кружившим над нами; выйдя оттуда, вымокли до нитки. Побеседовали о приключении Дон Кихота с ветряными мельницами и о пери Бану из «Тысячи и одной ночи».
В саду лилии уже высовывают свои головки, и эремурус напоминает о себе шестью мощными ростками.
Повсюду в разросшейся траве сверкают крокусы, которые я посадил с Фридрихом Георгом перед войной, — желто-золотые, темно-синие, белые с аметистовым основанием, с расходящимися от него лучами прожилок, охватывающими чашечку, как аграфы — серебряный бокал. Свежесть красок веселит душу: они — первозданны. Посадив маленькие коричневатые луковицы, я зарыл вместе с ними сокровища, которые, как в сказке, иногда выходят на поверхность. Вся метафизика покоится в мире растений, и нет лучшего круговращения невидимых вещей, становящихся зримыми, чем садовый год.
Золотая цветочная пыльца, которую шмели отрясли на синее дно чашечки.
Вечером полистал старые дневники, упакованные Перпетуей в специальный чемодан. Должно пройти несколько лет, прежде чем я снова займусь подобными записями. За это время что-то увянет, а что-то и дозреет.
Потом читал «Поощрение к мученичеству» Оригена. Там, в § 46, он предупреждает, что Бога следует называть не какими угодно, а только подобающими Ему именами, — не так, как, скажем, Юпитера. Определенные звуки и слоги, подобно вихрям, притягивают тех, чьи имена произносятся. Записал это для статьи о гласных.
Кирххорст, 7 апреля 1944
После полудня вместе с Александром на поляне — выкапывал одичавшие акации. Пока мы занимались этим, над нами, освещенные ярким солнцем, пролетели две американские авиаэскадры. Когда они поравнялись с городом, их начали энергично обстреливать, и мы тут же увидели, как на правом фланге одна из машин, волоча за собой длинный дымовой хвост, повернула назад. Ей вслед несся мощный огонь обороны, смолкший, как только выяснилась ее судьба. Она стала снижаться, пролетев над нашими головами и совершив петлю, во время которой от нее отделились три парашюта. Лишившись пилота, машина прочертила широкую спираль, увеличившись до невероятных размеров. Мы думали, что она шлепнется рядом с домом, но ее отнесло к Лонскому лесу, над вершинами которого, едва она скрылась из виду, взметнулось темномедное море пламени, тут же превратившееся в дымовую стену. Кто в этой тихой деревне мог хотя бы вообразить себе подобные представления?
После знаменитой пустыни поля битвы мы попадаем в хорошо обозримый театр военных действий. Так, в великих воздушных боях участвуют сотни тысяч, более того, миллионы зрителей.
Продолжал «Дон Жуана». В 3-й песне, начиная с 61-го стиха, дан образчик пышного пира, в организации коего соревновались чувственность и ум.
Кирххорст, 9 апреля 1944
Размышлял об огромных потерях книг, погибших в результате бомбардировок. Старые книги скоро станут редкостью; новое их издание предполагает разумное планирование. Подобно тому как через местность, сожженную дотла, сначала прокладывают главную трассу, прежде всего надо восстановить классику — в теологии, в мировой литературе, в философии и в специальных науках — серией добротных изданий. Постепенно можно перейти к авторам третьего и четвертого рангов, а потом и ко всяким чудакам, ограничивая эти побочные ветви соответствующими тиражами. В таком распределении есть и своя польза: внимание читающей публики сразу будет привлечено к важнейшему.