Использование плюсквамперфекта на протяжении длинных отрывков придает тексту деревянность; опыт показывает, что лучше, поступаясь грамматической правильностью, удовлетвориться имперфектом, вставляя плюсквамперфект только изредка. Тогда читатель не выходит из временных рамок. Стиль допускает небрежности, но не ошибки.
После полудня на Ольдхорстском болоте с Эрнстелем. Растение с бледно-розовыми восковыми цветками, которое я сорвал для своего «болотного» гербария, оказалось подбелом.
В восемь часов вечера, когда я все еще сидел за микроскопом, завыла сирена и тут же появились самолеты. Над городом вспыхивали красные и зеленые ракеты; южные районы превратились в сплошной бомбовый котел. В Нойвармбюхене целая усадьба взвилась огненным столбом.
Выступление Кньеболо по радио с призывом создавать батальоны фольксштурма дает в руки новые средства уничтожения, направленные против народа в целом. Все его идеи оказались экспериментами, выпавшими в основном на долю самих немцев. Я имею в виду взрывы синагог, истребление евреев, бомбардировку Лондона, летающие бомбы и т. д. Прежде всего он подчеркивает, что такие действия мыслимы и возможны, разрушает гарантии и дает массам повод для поддержки. Бурные овации, которыми сопровождались его выступления, были, собственно говоря, согласием на самоуничтожение, актом величайшего нигилизма. Мой ужас проистекает из того, что я понимал это с самого начала: чудовищное ликование под дудочку крысолова. Кньеболо, безусловно, явление также и европейское. Германия как центр Европы всегда будет тем пространством, где подобное становится зримым прежде и резче всего.
Кирххорст, 20 октября 1944
В генеральном командовании узнал, что дано распоряжение о моей отставке. В Берлине, по-видимому, даже торопились, желая избавиться от меня именно таким образом. Что ж, я могу еще немного поработать, как на медленно тонущем корабле или в осажденном городе, где перед опустевшими алтарями потрясают мирной жертвой. Хорошо, что издательская деятельность пришла в упадок, это делает работу бесцельней, но осмысленней. Все равно что гравировать бокалы, показывать их солнцу и топить в море.
В городе услышал, что позавчерашний налет унес не одну жизнь. Большинство было раздавлено в толпе перед входом в бункер. Есть бункеры, куда надо спускаться по лестничным шахтам; некоторые перепрыгивают прямо через перила и валятся на спрессованных внизу людей. Резкое падение ломает стоящим шейные позвонки. Гарри наблюдал за одними из таких ворот в преисподнюю; вопли и стоны раздавались из темной пасти в течение всей ночи.
Потом с Шенком в мастерской Греты Юргенс; поговорили о растениях, растущих на болотах и халлигах.
Возвращались через Ботфельд; я зашел на кладбище и среди могил увидел надгробие В., с которым отец имел тяжбу из-за земли. Теперь оба покоятся в одной и той же земле, превращаясь в нее. Что останется от нас, если мы не соберем монеты, дабы на великой таможне царства мертвых обменять их на золото, — что останется от нас для бессмертия?
Во сне сидел за ночной трапезой с верховным главнокомандующим и думал про себя: «Смертный приговор вы ему вынесли несправедливо». При этом видел на его виске светлую рану от пистолетного выстрела.
Кирххорст, 25 октября 1944
После полудня проводил Эрнстеля на вокзал в Бургдорф. Он все еще слаб после ареста, и ноги еще не зажили от долгих переходов. Несмотря на это, он не хочет, чтобы его товарищи, которых вот-вот должны отправить на фронт, тронулись с места без него. Мы обнялись в узком холодном проходе, ведущем на платформу.
Кирххорст, 27 октября 1944
В Ботфельде в связи с отставкой от военной службы. Поскольку война присутствует всюду, вряд ли что-то изменится. По дороге нашел обломок подковы.
Кирххорст, 28 октября 1944
Снова читал Леона Блуа — дневники, затем «Sueur de Sang»,[301] описание его франтирёрских, большей частью выдуманных приключений зимой 1870–1871 годов. Оно предваряет нынешний партизанский и макисардский пейзаж. Среди поступков, кои он приписывает немцам, нет недостатка в мерзостях. Но и его собственные герои могут похвастаться тем, что калечат противника топорами и донышками от бутылок, сжигают, обливая керосином, оскверняют трупы и т. д. Это приобретает размеры танталовых мук. Блуа похож на дерево, пустившее корни в болото, но увенчанное благородным цветом. В своем отношении к нему, столь многими чертами мне неприятному, я различаю ту степень, до которой моя работа удерживает меня от национальной ненависти.
Миф и наука. Первый толкует мир, вторая его объясняет. Если Палинур засыпает у штурвала, значит, бог дотронулся до его век. Химик связывает это явление с образованием в тканях молочной кислоты. Алхимия представляет собой один из удивительных переходов, будучи в эксперименте наукой, в теории — мифом.
Фридрих Георг прав, полагая, что мир титанов ближе миру техники, чем Олимп. Так, у единственного бога, коего можно назвать техником, у Гефеста, титаны еще находят прибежище и кров и бодро помогают ему в мастерской, как это великолепно изображено в сцене, где они куют Энею оружие.
Гибель «Титаника», столкнувшегося с айсбергом, соответствует, если это рассматривать как миф, разрушению Вавилонской башни в Пятикнижии. «Титаник» — Вавилонская башня en pleine vitesse.[302] Символично не только название, но почти каждая подробность. Ваал, золотой телец, знаменитые драгоценности и мумии фараонов — всё здесь присутствует.
Кирххорст, 30 октября 1944
В Целле, где у меня были дела. Одинокие придорожные усадьбы все еще хранят дух первых землевладельцев. Царственность в ту пору равномерно распределялась между всеми. Если она исчезнет в человеке навсегда, то нас ждут времена, подобные сегодняшним; посягательству на достоинство предшествует утрата суверенности.
Продолжал читать Леона Блуа, сила которого в том, что он представляет человека, — во всем его ничтожестве, но и во всем блеске.
Виноградные листья на оконном карнизе спальни, откуда я по утрам вглядываюсь в туман, окрашиваются в светло-желтые тона, а их зубцы краснеют, словно их окунули в кровь. Жизнь растений и ее круговорот упрочивают реальность, грозящую исчезнуть под действием демонических сил. Верховному лесничему противостоят садовники и ботаники.
Когда сбросили футас, стены дома стали словно прозрачными; казалось, что устояли только стропила, — как органический костяк.
На кладбище, где с незапамятных времен покоятся аборигены, — Эбелинги, Грете, Ламанны, Ребоки, Шюддекопфы.
В смерти, по-видимому, сокрыто некое значительное действо, может быть даже гениальность. Я всякий раз замечаю, что при известиях о смерти на меня нападает какая-то странная сентиментальность, что-то похожее на недоверчивое удивление, словно покойный выдержал трудный экзамен, проявив блестящие способности, каких я у него не подозревал. Тотчас, словно по волшебству, преобразовывается и вся его прожитая жизнь.
Вспомнил в связи с этим Лессинга и его стихи, посвященные мертвому павиану:
Подобье наше, милый павиан,
Теперь лежит и тих и бездыхан!
Клянусь, и мы подобьем павиана
Однажды ляжем — тихо, бездыханно.
Кирххорст, 1 ноября 1944
Начало ноября. В Голландии, Эльзасе, Восточной Пруссии, Польше, Венгрии, Чехословакии, Греции, на Балканах и в Италии продолжаются бои. Авиационная война набирает мощь, и ее удары сконцентрированы на Германии.
Ходят слухи, что Голландия, частично пострадавшая от наводнения, намеревается компенсировать это за счет немецких территорий. По-видимому, повторяются все прежние ошибки, и мир, вместо того чтобы поумнеть на примере Кньеболо, прописал его себе в качестве образца.
О молитве. В смысле высшей механики она обладает силой громоотвода — смягчает и снимает страх. В периоды, когда теряется ее навык, у населения накапливаются огромные неперевариваемые массы животного страха. Пропорционально этому пропадают свобода воли и сила сопротивления, а призыв демонических сил становится деспотичней, законы их — неумолимей.
Молитва очищает атмосферу; в этом смысле колокольный звон есть коллективная молитва, непосредственная молитва церкви. Теперь же ее заменил вой сирен, отчасти установленных на самих колокольнях.
Кирххорст, 2 ноября 1944
Чтение: пухлый том Волара о каннибализме. Книгу, богатую разнообразным материалом, принес мне Шенк. Выводы не так подробны; кроме того, трудно судить о столь разветвленном явлении. То оно охарактеризовано как «обычай рыб», пожирающих друг друга, то объединяется с ритуалом высокой культуры.
Интересны отдельные, рассеянные над планетарным пространством легенды, позволяющие предположить, что каннибализм преодолевается высшей жертвенностью. Так, сын полинезийского царя в канун праздника встречает закутанного в пламенеющие одежды раба и спрашивает, куда тот держит путь. Раб говорит, что идет в царский дворец; он предназначен для трапезы. Царевич обещает его спасти, вместо него приходит во дворец, где его оборачивают пальмовыми листьями. Когда в таком виде его подают царю, тот раздвигает обертку и вместо раба видит собственного сына. Зрелище веселит и смягчает его, и он навсегда отказывается от мысли закалывать людей. Здесь слышится высочайший мотив человеческого рода.
У индогерманских народов с древнейших времен лежит страшное табу на вкушении человеческого мяса; это можно обнаружить уже в наших сказках. Проклятье танталидов тоже восходит к подобной трапезе. О силе запрета можно заключить уже по тому, что даже нынешняя война, всколыхнувшая самые низменные инстинкты, не посмела нарушить его; это заслуживает особого упоминания, если учесть, каковы действующие лица. По сути всякая рационалистическая экономика в не меньшей степени, чем всякая последовательная расовая теория, приводит к каннибализму.