Галина Викторовна вздохнула и подошла к окну. Дождь… И такой сильный… Хорошо бы местный. Иначе Валерию придется мокнуть там, в этой деревне. И зачем сын туда поехал?..
— Вот тута бабка Марья живет, — ткнул Николай пальцем в одну совсем разваливающуюся избенку.
Валерий присвистнул: как в таком домушке вообще можно находиться? Особенно осенью и зимой…
— Толкай дверь — не заперто. А я вон тама бытую! Видишь калитку с петушком? Приметный! Сам вырезал! — Он опять горделиво выпятил хилую грудь. — Заходи, выпьем!
— Ты один здесь живешь? — спросил Валерий на всякий случай.
Вдруг снова понадобится расспросить этого болтуна…
— Зачем один? — словно обиделся Николай. — Братан у меня. Старшой. Архипом зовут. Плотничает. Вдовеет давно. А девка его, дочка, в город подалась и сгинула. Два года нету вестей. Може, Архип тебе ишшо чего об энтом имении порасскажет. Слухов-то полно, да кто им верит? — Он пренебрежительно махнул рукой. — Ты бабке-то Марье кричи пошибче, глуховата она!
Николай зашагал по размытой, разъезжающейся под ногами дороге к своему дому с петушком на калитке, а Валерий постоял минуту в раздумье, а потом толкнул, как было велено, низкую покосившуюся дверь. Пахнуло печным теплом, кошками и молоком.
Валерий прошел через крохотные сенцы и вошел в избу.
— Здравствуйте! — громко сказал он. — Баба Марья, я из города приехал, на три дня. Можно у вас пожить? Я заплачу. Мне Николай вас рекомендовал. — И Панин запнулся, вспомнив, что не знает фамилии Николая. — Брат Архипа-плотника, — уточнил он.
Из-за печи осторожными неслышными шажками вышла крошечная сгорбленная старушка. Но когда она зорко глянула на Валерия, он растерялся. Такие оказались у этой древней замшелой деревенской бабульки глаза, что всем девкам на зависть — огромные, живые, будто подсвеченные волшебным фонарем, негасимым до самой смерти.
Валерий сразу вспомнил Женьку. Очень некстати.
— Я… — вновь забормотал он.
— Да я уж слыхала, — отозвалась бабка Марья. — Проходи, милок, садись. Сейчас чайку согрею тебе с дороги. Вымок небось?
Валерий с большим удовольствием разделся и сел к большому, грубовато, но прочно сколоченному столу. Огромная беленая печь дышала нежным теплом. С нее свешивались сразу три кошачьих хвоста.
— Ох, негодяйки! Ох, гулены! — заворчала хозяйка, поймав взгляд Валерия. — Мышей ловить ленятся, зато телевизор им подавай! Только и смотрят, только и смотрят! Все подряд. Особливо новости уважают, девушку эту темненькую, с гладкой головой… Как же ее… Запамятовала.
— Екатерина Андреева, — подсказал Валерка.
— Вот-вот, она самая, — мелко закивала бабулька. — Тебя как звать-то, милок? Недослышала я…
Валерий опять смешался:
— А я не представился. Простите… Валерий.
— Ага, ага… — вновь закивала бабушка, разливая чай в большие керамические чашки. — Вот хлеб, вот масло, вот мед… А ты зачем к нам, милок, пожаловал? По делу небось? Сюда без дела ни одна птица не полетит.
В который раз эта древняя бабулька смущала Панина… И опять острый, внимательный, цепляющий крючком взгляд…
— Хочу посмотреть на имение предков, — неожиданно для самого себя признался Валерий. — Разрушенное…
Бабулька не спускала с гостя глаз.
— Ты пей чай, пока горячий. И хлеб намазывай. Стало быть, потомок ты… панинского роду-племени… Хочешь дом построить?
Она повторила Женину идею.
— Нет, зачем? — Валерий с удовольствием прихлебнул чай. Крепкий и вкусный. Даже странно пить такой в этой глуши. — Дом мне ни к чему. Так просто…
— А так просто, милок, ничего не бывает. И ты мне голову не морочь. Не хочешь правду сказывать — не надо. И то верно: как это так сразу незнакомой бабке все выкладывать? — Хозяйка говорила, а сама все приносила какие-то миски и кастрюльки и увлеченно расставляла их на столе. — Обед я тебе собрала. А то сразу на часы не глянула, думала, чайку с тобой попьем. Да уж время не раннее. Небось долго добирались?
— Одним словом, пешком, — сказал Валерий. Он чувствовал себя неважно: бабулька явно что-то подозревала. — Полями шли. Грязищу месили. — Он вспомнил о своих перепачканных ботинках, оставленных в сенях. — Мне бы обувь помыть…
— Помоешь, помоешь, — опять мелко закивала бабка. — А в рюкзаке твоем чего?
Валерий хлопнул себя по лбу и вскочил:
— Забыл! Я сейчас!
Он вылетел в сени и приволок рюкзак в комнату, достал минералку и конфеты, которые мать уложила, несмотря на его возражения. Зато теперь все пригодится.
— Вы сладкое любите?
На стол вывалилось множество конфет в ярких фантиках.
Хозяйка разулыбалась беззубым ртом.
— Угодил ты мне, милок! Так угодил… — И стала перебирать гостинцы.
Выбрала «Коркунова» — вкус отменный! — развернула и надкусила.
— Вы одна живете?
Бабулька снова закивала:
— Мужа схоронила, дети уехали. Кто куда… И на лето не приезжают. Пишут, что в Турции лучше. — Она рассыпалась мелким смешком. — Знамо дело, лучше. Теплее. Вон, по телевизору показывают. Доживаю свой век. Вот пообедаем и пойдем с тобой на этот дом смотреть. Чего ты там забыл? — Она вновь глянула колючим хитрым взглядом.
Валерий слегка поежился:
— Память предков…
Бабка засмеялась:
— Память… Насмешил! А чего раньше не вспоминал?
— Не знал. Мать не рассказывала.
— А теперь, видно, узнал? И что же это ты такое услышал? — Бабка приблизила свои молодые огромные глаза к лицу Валерия.
Как похожа на Женьку…
И он почувствовал себя совсем плохо.
Глава 13
После неожиданной встречи в квартире брата Галина совсем замкнулась и ограничила свою жизнь подрастающим сыном. Когда он пошел в школу, Галя вернулась на работу в больницу, отдала Валерку на продленку, а летом всегда брала отпуск за свой счет — все равно больных немного, все отдыхают — и уезжала с сыном на дачу, предоставляя мужу полную свободу действий. Отныне их брак сохранялся лишь ради Валерика, они словно негласно обо всем договорились. И Галина, и Михаил думали, что поступают правильно, именно так и нужно для ребенка. Но Валерий подрос и объяснил матери, как она ошибалась.
Дети всегда понимают намного больше, чем думают взрослые. Это основное заблуждение старших: да он еще маленький, да что он соображает, да ему еще расти и расти! А малыш все слушает и слышит, все запоминает и делает свои, далеко идущие, но на редкость точные выводы.
Валерка рано постиг суть отношений в семье, все взвесил, увидел, как родители яростно, но, стараясь себя ничем не выдать, борются за него. Он стал некой разменной монетой в их руках, тем могучим языческим божком, которому поклоняются и приносят жертвы.
— Я живу ради тебя! — постоянно напоминала мать.
— Все сделаю для тебя, всем помогу! — твердил отец.
И Валерка рано осознал, что сделают они действительно все, но не ради него, а чтобы досадить друг другу, друг друга уязвить и оскорбить побольнее. Понял и стал пользоваться своим положением: матери жаловался на отца, отцу — на мать. Жалобы воспринимались замечательно, и Валерка прямо-таки купался в родительской любви, заботе и нежности, пока ему все это не надоело. И тогда он жестко спросил мать:
— А почему ты не разошлась с отцом? Зачем тебе такая жизнь? Ты разве любишь его?
Валерию было пятнадцать лет. Отец появлялся дома редко, эпизодически, только чтобы поговорить с сыном. Жил Туманов где-то на стороне, но не разводился с женой и из квартиры не выписывался. Подробностями его существования ни Галина, ни Валерий не интересовались.
Прямо в лоб поставленный вопрос смутил Галину Викторовну. Но она привычно быстро взяла себя в руки:
— Я предпочла ничего не менять. Не люблю перемен.
Валерий насмешливо присвистнул:
— Однако работу ты бросила.
В то время Галина Викторовна оставила больницу и занималась исключительно домом и сыном.
— Ты прекрасно знаешь, что мне тяжело! — постаралась она не возмутиться. — Мне немало лет, в моем возрасте работать хирургом непросто, даже при небольшой нагрузке.
Валерий и сам замечал, что мать начала полнеть, у нее болели и опухали к вечеру ноги… А отец… По-прежнему неугомонный, худой, быстрый, он успевал за день сделать множество дел. И завести несколько новых романчиков. Отец…
Валерий хмуро посмотрел на мать. Почему она всегда, вечно прощает все отцу? Ладно, это ее проблемы. Только эта непреходящая, постоянная боль, обида за себя, за свою семью — не сложившуюся, не получившуюся… Чья здесь вина?
Валерий рано ощутил себя брошенным, забытым, несмотря на то что внешне отец старался всегда и во всем ему помочь. Но у отца много лет назад появились более нужные ему, более любимые им люди, чем Валерий и мать. «Почему у нас дома так все сложно?» — мучительно думал мальчик, а потом подросток. Почему?! Ответа на вопрос не находилось. Да и кому она нужна, эта правда…
Валерий был благодарен отцу за многое — помог поступить в мед, никогда не отказывал в деньгах, — но эта боль… Она оставалась в душе Валерия — неизменная и верная. И он ненавидел ее за такую ненужную преданность.
Накормив гостя обедом и вымыв посуду, бабка Марья накинула большой теплый платок и, как обещала, повела Валерия к развалинам имения Паниных.
Опять его удивила безлюдность — совершенно пустые деревенские улицы. Только возле колодца встретилась женщина средних лет в красной куртке.
— Постоялец у тебя, Маня, объявился? — звонко закричала красная куртка и опустила на землю ведро. Прозрачная вода в нем качнулась и отразила серое насупленное небо, словно заразилась его настроением. — Колька сказывал… Охотник? — И женщина мазнула Валерия любопытным сальным взглядом.
— Балабол этот Колька, ровно баба, — заметила бабка Марья. — Только бы языком махать, как помелом! Не охотник мой гость, а странник. По свету бродит.
Валерий удивился. Почему бабулька дала ему такую неожиданную характеристику? И вспомнил, как Арам рассказывал, что у первобытных народов путешественник считался существом, достойным глубокого сожаления, потому что разлучился с самым дорогим в жизни: семейством, отеческим кровом, страной своих предков. А если странник покинул родину, чтобы выполнить какой-нибудь религиозный обет, то к состраданию примешивалось удивление. Люди не в силах понять, как кто-то решается переплывать моря ради земных целей. Политический изгнанник, жертва чьей-то суровости или страстей — это понятно, но все остальное…