Смеряю её таким взглядом, что впору дыру прожечь в этой бережливой умнице.
— Да, госпожа, сейчас, госпожа, — Роуз, вторая сестричка, оказывается более исполнительной.
Приседает и спешит прочь, взмахнув юбкой.
За те несколько минут, что мы ждём, я пытаюсь выяснить у девочки, кто её обидел. Тщетно. Она не знает. Не доверяет мне? Не хочет говорить? Пытаюсь болтать на отвлечённые темы. Возвращается Роуз.
— Благодарю, — улыбаюсь ей, принимая из её рук знакомую баночку.
Смотрю на Шаю. Малышка только-только перестала плакать, хотя и видно, что держится с трудом.
— Потерпи, — предупреждаю новую знакомую, откручивая крышку. В нос ударяет знакомый запах мяты. — Это не больно, но чуточку может щипать.
На удивление, малышка оказывается терпеливой и стойкой, настолько, что, закончив обрабатывать жуткие порезы, я восхищённо хвалю её:
— Умница моя! Самая смелая! Завтра заживёт! Я надеюсь!
Протягиваю банку малышке:
— Вот, возьми с собой!
Шая смотрит на меня восхищённо. Прижимает банку к груди, быстро приседает и бежит прочь, гулко стуча каблуками по пустынному коридору.
— Кто она? — поднявшись на ноги, спрашиваю у фрейлин.
— Да кто ж её знает, миледи, — поживает плечами Диана. — Судя по одёжке, она с кухни. Или горничная.
— Нужно разобраться, что стряслось, — задумчиво смотрю в конец коридора, туда, где малышки и след простыл.
— Я вас умоляю, миледи, — грустно вздыхает Роуз. — Если проверять каждый родительский тумак, то никаких проверяльщиков не напасёшься. Никто не станет этим заниматься.
— А жаль, — обхватываю себя за плечи.
Разворачиваюсь и иду дальше.
Вечером решаю лечь спать пораньше. После возвращения в покои я много читала и порядком утомилась за день.
— Олия? — оглядываюсь по сторонам.
Фрейлин я давно выгнала, а служанка ещё не пришла.
— Ну, ладно же.
Не страшно. В конце концов, я сама ей наказала явиться позже. Хотела побыть одна. Кто ж знал, что с наступлением темноты мне сделается не по себе? Глупости. Это всё нервы.
Прохожу к кровати. Задумчиво смотрю на розовую ночную рубашку, аккуратно разложенную на постели. Надеваю её на себя.
Принюхиваюсь, мне то и дело мерещится странный запах. Непривычный…
Кожу покалывает и печёт, а по ногам вдруг льётся что-то тёплое.
Опускаю глаза и обмираю. Драконий Бог, только не это!
11. На грани
Алана.
Кровь. И дальше всё как в тумане. Бледное перепуганное лицо Олии. Прохладная постель. И боль.
Внезапная, нарастающая, разрывающая изнутри. Она начинается где-то в животе, и волнами расходится по рукам и ногам, до самых кончиков пальцев и ногтей.
Я знала, что роды это не увеселительная прогулка, но не думала, что будет ТАК больно!
Боже, ладно живот, но почему жжёт кожу? Всё тело зудит и чешется так, что мне хочется содрать её с себя!
Яркой вспышкой — нахмуренное лицо целителя. Морщусь от яркого света магического фонарика, которым он светит мне в глаза.
— Почему у меня кровь? — выдавливаю из себя в краткий миг между схватками. — Это… нормально?
Бораг морщится, затем склоняется надо мной, осматривает расчёсанные до красных борозд руки, после чего отворачивается:
— Служанку её ко мне! Быстро! — рявкает раздражённо, пока меня в очередной раз скручивает от боли. — Ты дала ей это? Стража!
Стража? Какая стража? Зачем?
— Нет, господин Бораг, это не я! Я точно помню, что положила белую сорочку! А эта розовая! Клянусь! Это не я!
Почему Олия плачет? Бездна, как больно!
— Лорду Харду будешь рассказывать свои сказки! — выплёвывает целитель с неожиданной ненавистью, которую улавливает даже мой плавящийся от боли мозг. — Молись, чтобы твоя госпожа выжила, иначе я тебе и вовсе не завидую! Уведите её!
— Нет! Госпожа! Леди Алана! Это не я! Не я!
— Что? — пытаюсь повернуться на бок и привстать на локте.
Пот заливает глаза, между ног горячо и липко.
— Спокойно, миледи! Слышите меня?
Моргаю несколько раз, всматриваясь в нависающее надо мной обеспокоенное лицо Борага:
— Ночная рубашка, которая на вас надета, пропитана пыльцой огненного зверобоя. Мы должны снять её, как можно скорее, и обтереть вас антидотом.
— Что? То есть… Это опасно для ребёнка?
— Нет! — отвечает Бораг слишком поспешно и тут же отводит глаза. — Нет, миледи. С ребёнком всё будет хорошо!
Впервые мне кажется, что голос целителя звучит как-то наигранно. Он делает вид, что занят инструментами в лекарском чемоданчике, но что-то мне подсказывает, что так проще прятать истинные эмоции. Которые явно не радужные. Обмираю от страха, когда вижу в длинных и тонких пальцах Борага большие металлические ножницы:
— За-зачем? — испуганно хриплю, и снова пытаюсь приподняться на локтях в безуспешной попытке попятиться подальше к изголовью от этого жуткого орудия.
Бораг кивает кому-то позади меня, и чьи-то сильные руки удерживают меня с обеих сторон. Тело и так по ощущениям неподъёмное, а теперь его и вовсе будто железные тиски сковали.
— Я просто разрежу отравленную ткань, миледи! Это важная улика. Ваш муж захочет знать всё об этом покушении! Не двигайтесь! Вот так, хорошо!
Не дышу, пока металлические ножницы с кровожадным лязганьем рассекают розовую ткань. Так вот что это был за специфический запах: сорочка отравлена. Кому это понадобилось? Ума не приложу.
Очень аккуратно целитель помогает мне выпутаться из опасной ткани, после чего брезгливо швыряет её в холщовый мешок и принимается крепко-накрепко завязывать. Замечаю, что на Бораге чёрные кожаные перчатки.
Меня в это время накрывают чистой простынёй, но я всё равно успеваю смутиться. К счастью, Бораг моментально теряет ко мне интерес, разворачивается и уходит прочь вместе с мешком в руках.
Две дородные смуглые горничные аккуратно обтирают меня мягкой тканью, смоченной в тёплой душистой воде, пахнущей полевыми цветами и свежим вереском. Это успокаивает. Мне лучше.
Меня переодевают в сухую белоснежную накрахмаленную ночную рубашку, меняют простыни, и я вдруг с опозданием понимаю: ушло не только жжение, схватки тоже. Боль затухла, притупилась, и сейчас я чувствую лишь слабые её отголоски в пояснице. Это… хорошо?
— Миледи? — в поле зрения вновь появляется Бораг.
Судя по тому, как настороженно он в меня всматривается, ничего хорошего целитель не наблюдает. Склоняется над моим животом, прикладывает к нему бронзовую трубочку, внимательно слушает.
Сколько уже прошло времени? Часов шесть? Десять? Больше?
Сил нет совершенно. Я так устала и выдохлась! Единственное, чего мне хочется — спать. Уютный покой, такой манящий и сладкий… Тело, кажется, весит целую тонну. Веки будто чугунные… Спать…
Сквозь сон слышу смутно знакомые голоса. Мужские. Первый голос спокоен и холоден:
— Огненный зверобой опасен для плода. На ранних сроках используется как абортивное средство. На поздних может вызвать кровотечение и смерть. Думаю, именно в этом была цель.
— Когда найду, кто, — отвечает ему тихий яростный шёпот, — разрежу на лоскутки. Медленно и с наслаждением. Смакуя агонию этой твари.
Слышу скрип деревянных досок. Ноздрей касается лёгкий аромат свежего вереска и костра. Это сон — успокаиваю себя. Просто сон.
— Сейчас-то всё нормально? — теперь, кроме ярости, в шёпоте слышится ещё и тревога. — Ты всё исправил?
В ответ — шумный вздох:
— Не совсем.
— Что это значит, мать твою?
— Ребёнок лежит неправильно, я уже тебе говорил, когда предлагал отменить обряд.
— Причём тут обряд? Тогда всё нормально прошло! — сквозь сон чувствую на левом запястье прикосновение тёплых мужских пальцев, кто-то очерчивает окружность метки истинной.
— Ты рисковал, — возражает невозмутимый голос. — Тогда повезло, сейчас везение кончилось. Ребёнок не идёт, сам видишь.
— Так сделай что-то! — раздаётся яростный шёпот прямо у меня над головой. — Ты же у нас лучший целитель, Бездна тебя раздери!
Боже! Пусть эти голоса в моей голове замолчат! Так хорошо было… Лёгкое прикосновение к щеке, будто кто-то проводит по скуле тыльной стороной пальцев.
— Я-то сделаю, всё и даже больше, — сухо отвечает первый голос, откуда-то издалека. — Но давай-ка проясним. В критической ситуации. Кого спасаем? Ребёнка? Или её? Кого, Сардар, м?
Чей-то шумный вдох, затем бесстрастный голос Борага:
— Я тебя понял.
Сквозь зыбкое забытьё я вдруг ловлю себя на мысли, что рада, что не слышала ответ дракона. Я не хочу знать его наверняка.
Сардар.
— Леди Хард? Миледи? — раздаётся за спиной тихий голос Борага.
Усилием воли отрываюсь от созерцания ночного Блэртауна, простирающегося вдалеке за окном. Оборачиваюсь.
Сейчас глубокая ночь. Комната погружена в полумрак. Горит пара-тройка магических круглых светильников по углам, и всё.
С тех пор, как мне сообщили, что у Ланы начались роды, прошло больше суток. Вот только мы всё там же. Топчемся на месте без результата. Совсем как Бораг сейчас, который нерешительно мнётся, стоя рядом с кроватью и сжимая в руке бутылёк из тёмно-коричневого стекла.
Перевожу взгляд влево, туда, где на белоснежных подушках разметались длинные светлые волосы. Жидкая платина потрясающей красоты.
Ла-на — ударяю дважды кончиком языка по нёбу, прокатываю в сознании имя той, что давно стала навязчивой идеей. Одержимостью, от которой можно избавиться только одним способом — заполучив и присвоив. Ту, что посмела отказать и выбрать другого. Так опрометчиво.
Пухлые губы приоткрыты, местами потрескались от укусов и сухости. Заворожённо рассматриваю бордовые вертикальные бороздки. Если прямо сейчас накрыть их своими губами, слегка увлажняя, то можно будет ощутить солоноватый привкус крови.
А если прихватить её нижнюю губу посильнее, то услышу сдавленный стон из груди. Ещё один, и ещё…
Я знаю её тело от и до, самые скрытые его уголки, тайные чувствительные точки. Могу играть на нём как виртуозный скрипач на любимом инструменте. В паху становится тесно.