– Умозаключения у вас интересные, – смеётся.
– Тогда расскажите мне всю правду, – желаю знать полную информацию о том, что происходит, словно ощущая, что она может что-то изменить для меня.
– И мы сможем договориться?
– Пока не знаю.
– Нет, мне нужен ответ «Да, сможем».
– Говорите, – отрезаю безапелляционно. – Клянусь, за пределы моего кабинета ничего никуда не выйдет.
– Давайте так, я сейчас с Лизой пообедать съезжу, отвезу её домой, и вернусь. А хотите, можете с нами пообедать?
– Нет, нет, спасибо, – не хочу с Вороновым лишних контактов сейчас. Он для меня крайне непонятен пока. Хочу осмыслить всё то, что он мне сказал.
– Ну, как хотите. Я приеду часа через три. А вы придумайте про «договориться». У вас шикарная возможность получить от меня, например, кучу денег! – настаивает он. – Найдите что-то такое, что вдохновит вас согласиться на моё предложение!
Глава 21.
Глава 21.
Пока не было Воронова, я быстро пошла искать Любовь, но она уже ушла. Её смена закончилась. Мне сказали, что она и девочка уехали. Александр Николаевич предложил Любе подбросить её до дома, и та согласилась.
Всё это время я думала как сделать так, чтобы сначала он рассказал мне свои тайны. Ну а потом я буду решать насколько можно обнаглеть и потребовать то, что я хочу.
Он вернулся через три часа, как обещал. Пунктуален, ничего не скажешь.
Садится напротив, смотрит на меня пристально и несколько минут молчит. Не знаю, о чём его мысли в этот момент, но его тяжёлый взгляд заставляет меня ёрзать на стуле.
– Ну что, придумали, чего вам хочется больше всего остального?
– Придумала, – говорю, чувствуя, как сердце колотится бешено. На лице моём непроизвольно растягивается улыбка.
– Говорите.
– Нет, сначала вы. На этот раз я хочу вам уступить.
– Хорошо. Я думал, с чего начать, но начну с главного. А следом, остальное станет ясно. Но помните: моё откровение остаётся только между нами.
– Да, обещаю, между нами.
– Эта девочка, что заходила к вам в кабинет – дочь Ларисы.
Вот так, в лоб, без предупреждения!
– Как Ларисы… А я думала, что ваша… Вы сказали: «Это ребёнок мой».
– Да, мой ребёнок. Самый родной, самый любимый, она мне не просто внучка. Она мне… самый близкий человек на этом свете.
– Погодите, простите… – аж дыхание перехватывает у меня от непонимания ситуации, – но Лариса у меня в ординатуре работала, и сейчас я на работу её принимала. Нигде в документах не было указано, что у неё есть ребёнок.
Судорожно начинаю вспоминать, что я точно подписывала недавно документы на её оформление на работу, но, чтобы хоть что-то о ребёнке было, нет, ни слова.
Я не могла бы не заметить! Плюс мы с коллегами в перерыве не раз говорили о детях, но Лариса о своей дочери ни разу не упомянула. Ни словом, ни намёком, ничем-то другим.
– Конечно вы не увидите её в документах Ларисы. Девочка оформлена на меня. Правда, вы первая, кто узнаёт об этом. Но сейчас я обещал быть с вами честным и откровенным. Вот, я весь перед вами, Марта Викторовна.
– И теперь вам придётся меня убить, раз я знаю вашу главную тайну? – пытаюсь разрядить обстановку, скрывая тем самым своё замешательство.
– Я бы предпочёл на вас лучше жениться. Вы совершенно точно штучный экземпляр. Только дураки таких женщин упускают и отпускают, – бросает мне в ответ шутку на мою.
– Не понимаю, вы флиртуете со мной?
– Нет, я констатирую факты. Не более.
– Ясно, – перевожу дух. – Но почему на вас девочка оформлена? – возвращаю его к главной теме.
– Потому что…
Александр Николаевич не может впервые подобрать слова, чтобы выразить свои эмоции. Такого Воронова я не видела ни разу за всё то время, пока мы так или иначе пересекались по рабочим вопросам.
– Девочку хотела опека забрать. Я добился переоформления на себя, когда моя дочь бросила Лизу одну на два дня, живя отдельно. Она ушла гулять с друзьями, оставив только воду на столе и кусок какой-то булки. Лизу обнаружила домработница, которая пришла убирать квартиру. Никто из соседей даже полицию не вызвал, когда ребёнок плакал. Полное равнодушие… – замечаю, как он хмурится. – С того времени Лиза оформлена как моя дочь и у Ларисы нет возможности манипулировать мной через своего ребёнка.
– Какой ужас! – выдыхаю. – Простите, что я это говорю, но...
– А вам не за что извиняться. Вы правы, ужас. Понимаете… у Лизы есть мать, но её словно нет. Девочка ей не нужна. А Лизе как раз мать очень нужна, к сожалению. Как бы мне хотелось оградить внучку от Ларисиного равнодушия… Если бы я только мог… Деньги не все проблемы способны решить. Мою вот точно не могут. Я стараюсь быть для Лизы и папой, и дедом, и матерью, если хотите. Но она всё время ждёт эту кукушку.
– А Лариса, она…
– А Ларисе плевать! Она то приходит, то уходит, то вспоминает про девочку, то забывает, словно нет её. Я потому и выручать её не хочу сейчас. Мне надо, чтобы она поняла: игр больше не будет, послаблений тоже. И прощения в том числе. Больше ходить туда-сюда не позволю. Либо она возвращается и осознанно с дочкой живёт, либо пусть уматывает навсегда. Лара родила её, когда ей было семнадцать. Я не знаю даже, кто биологический отец Елизаветы. Я много раз помогал Ларе, вытаскивал из передряг, умолял, чтобы она вспоминала о малышке, но моя дочь продолжает жить праздной жизнью.
Воронов меняется прямо на глазах. Замечаю, как он опускает лицо и больше не смотрит на меня. Даже плечи, кажется, опали. Но уверена, что он скоро снова их распрямит, чего бы ему это ни стоило.
– Да, открытие… – я говорю теперь тихо, потому как представляю всё то, что рассказывает мне Александр Николаевич. – Но… простите, вы что, хотите заставить её любить дочь? Так не бывает.
– Нет, заставить любить невозможно, но времени уделять совершенно точно можно больше! Не мужикам, а дочери!
– А что вы сказали девочке, пока Лары нет сейчас дома?
– Что и обычно: у мамы разъездная работа. Лариса часто пропадала и раньше, пришлось придумать небылицу. Моя дочь уходит не прощаясь, и ребёнок ищет причину этого ухода именно в себе, а не в своей непутёвой матери. Пора с этим закончить. Это последний шанс. Или на выход, или остаётся с дочерью и больше не бегает.
Мне даже сложно представить всё то, что говорит мне сейчас Александр Николаевич. У меня сразу же как девочка вошла, и он обнял её, сложилось впечатление, что она ему важна и он её очень сильно любит. Но что он борется с собственной дочерью за психику этого ребёнка и Ларисе девочка не нужна… Для меня это что-то за гранью.
Кстати, Белов никогда не рассказывал мне про эту девочку. Знал ли он о ней.
– А мой муж знает про девочку? – сразу же спрашиваю.
– Да. Он видел её у нас в доме, и Лара, как я понял, ему про неё рассказывала. Она требует, чтобы я разрешил им жить у нас с Беловым, но сколько можно издеваться над ребёнком?!
Воронов срывается в злости и бьёт кулаком по столу, но затем понимает, что переборщил.
– Простите… сорвался. Просто это… это моя боль. Моя дочь – моя боль! Я признаю, что она мой самый провальный проект в жизни, если можно так выразиться. Я чего только не придумывал, чтобы она была возле дочери, раз Лиза в ней так нуждается. Но всё сводилось к деньгам.
– И вы планируете её дальше спонсировать?
– Возможно. А что делать? Но только её при условии, и без Белова! Моё чёткое мнение, что они очень плохо влияют друг на друга. Лариса пару лет адекватная была, я нарадоваться не мог. Даже клинику ей купил, когда она закончила медицинскую академию и захотела работать. Ну, думаю, перебесилась! Сердце в радости заходилось! Но Белов появился, они спутались, и всё, она снова вразнос пошла. Про дочь забыла, что ребёнок плачет, наплевала. И ей даже не важно главное: Лиза подрастает и скоро поймёт, что кроме денег и сменяющихся дядей, которых она приводит в дом – маме ничего больше не нужно. Я не могу допустить этого.
– А что такого страшного, если в жизни Лары появился мужчина? Но нормальный, естественно. Она что, ради дочери собой жертвовать должна?
– Нет, конечно, нет. Просто у нас уже жил три года назад такой как Белов. Я разрешил ему переехать к нам, думал, как-то повлияет это благотворно на Ларису. Мол, семья появилась и так далее. Но не тут-то было. Мои охранники рассказывали, как они куролесили прямо при Лизе. Точнее, пытались. Хорошо, что охрана успевала девочку увести. Так что… Вчера Скворцов. Сегодня Белов. А завтра кто? Хватит таскать в дом неизвестно кого.
Делает паузу, вздыхает, и у меня складывается чёткое впечатление, что он очень устал от поведения своей дочери.
– Видите, не такой уж я удачливый, как мы мне однажды сказали. Как-то вы восхищались, что у меня всё легко получается. Вот, – разводит руками, – далеко не всё.
Из него неожиданно вырывается какой-то странный смешок. Но мы находимся в ситуации, где совсем несмешно.
В этот момент мне кажется, что Воронов пытается убедить меня: у него всё отлично, но я вижу, что весь его вид, мимика, глаза кричат об обратном.
Словно… он запер где-то внутри боль и прячет её. И главное – у него получается! Но теперь я стала её отчётливо замечать после его признаний.
Его боль теперь мне видна в каждом жесте, в каждом взгляде, в каждой фальшивой ноте голоса.
Он смотрит на меня, и в его глазах читается усталость и разочарование.
– Так что мы с вами, получается, две пострадавшие стороны. Я знаю, вы обижены на меня за моё поведение, но, Марта Викторовна, я ведь на самом деле всё что говорил вам недавно – это всё не для вас, а для него.
– То есть?
– Я унижал и запугивал его, а не вас. Просто методы применял ... нечестные, скажем так. Это методика, когда запугивают через близких. Просто мне надо было надавить побольнее, посильнее, чтобы он показал себя во всей красе. Нужно было понять, насколько и чем он дорожит.