Формирование армии сопровождалось неразберихой и многоначалием (в Уфе практически одновременно находились В.Н. Блохин, Ф.Е. Махин, Н.И. Подвойский и В.В. Яковлев), что облегчало подрывную работу. Неудивительно, что участник тех событий большевик П.В. Гузаков вспоминал: «Отступлению 2-й армии из Уфы предшествовали нерешительные действия со стороны штаба, выражавшиеся в том, что на дню они по нескольку раз меняли свое решение: утром на заседании губисполкома штаб доказывал необходимость укрепления гор[ода] Уфы, выставления тяжелой и легкой артиллерии, а на вечернем заседании губисполкома — необходимость сгрузить все на баржи и пароходы; и так продолжалось 3–4 дня подряд»[207].
Подрывную работу Махин вел и до официального назначения командармом. Так, на заседании военного совета в Уфе 24 июня Махин возражал против создания Горного штаба для руководства борьбой с чехословаками, наступавшими с востока (организации партизанских действий и диверсий на железной дороге). И хотя совет решил все же создать такой штаб, Махин и другие якобы сорвали это решение[208]. Отряды, прибывавшие в Уфу с горных заводов, отправлялись обратно.
Член ЦК ПСР М.А. Веденяпин позднее отметил, что «подполковник Махин со своим штабом, состоящим в значительной своей части из членов партии, по мандату члена Высшей военной инспекции Подвойского принял руководство большевистскими войсками, оперирующими в районе Уфы.
Невзирая на то, что большевистским доморощенным Наполеонам было совершенно ясно, что неорганизованные красноармейские части не в состоянии выдерживать удары образцовых регулярных чехословацких войск, оперативный план, составленный Подвойским, предполагал генеральное сражение под Уфой у станции Чишмы.
Вместе с этим предполагалось с целью задержания чехов разрушить важнейшие железнодорожные сооружения, как то: мосты, водокачки и произвести обвалы скал на горном участке жел[езной] дор[оги] к востоку от Уфы.
Подобная порча жел[езной] дор[оги] надолго бы прекратила сообщение России с Сибирью и поставила бы железнодорожных служащах Самаро-Златоустовской дороги в безвыходное положение.
Благодаря настойчивым требованиям подполковника Махина, большевистские полководцы отказались от задуманного Подвойским большого сражения под Чишмой и от варварского разрушения ж[елезной] дор[оги].
Полученные официальные донесения свидетельствуют, что приуральская цитадель большевизма Уфа пала без жертв, как с одной, так и с другой стороны.
Железнодорожный путь от Самары до Уфы подвергается только незначительным повреждениям со стороны распущенных до последней степени красноармейских банд. Взятие Уфы было совершено безболезненно, все сооружения железной дороги были в полной сохранности.
При взятии главных твердынь потери чехословаков выразились в количестве двух легко раненных.
В настоящее время мы считаем нужным осветить деятельность наших товарищей, посланных военной секцией Ц.К. со специальной целью в большевистский штаб, и указать на ту большую роль, какая выпала на тов. Махина и его товарищей по ликвидации боевого центра в г[ороде] Уфе.
При ликвидации Уфы деятельность т. Махина и остальных товарищей, командированных военной секцией при Ц.К., сыграла более чем видную роль, и Подвойский вполне оценил т. Махина, назначив за его голову 100 000 рублей»[209].
Секретарь уфимского губкома РКП(б) Г.Н. Котов с советской стороны подтвердил эти сведения: «Центр, очевидно, придавал Уфе в то время большое значение, и этот фронт бросать не намеревался. Поэтому в Уфу из центра со всеми надлежащими мандатами и прислан был эсер Махин. Как внешний его вид, так и манера держать себя не вызывали у нас никакого подозрения. Наоборот, на заседании расширенного губсовнаркома, где Махин делал доклад о том, с какими целями и задачами он послан к нам центром, он произвел на всех положительное впечатление. Ни шума, ни бахвальства им проявлено не было. Его познакомили с положением дел у нас, что он внимательно выслушал. В дальнейшем были обсуждены некоторые вопросы о том, как наладить связь и информацию между командованием и губсовнаркомом, как поставить дело с печатью. У всех настроение поднялось. Еще было не поздно, чтобы подготовиться к защите Уфы, хотя с фронта сведения поступали не особенно утешительные. Между тем мы энергичного сопротивления противнику не оказывали: не успев соприкоснуться с ним, все отступали и отступали, ограничивась только работой подрывных отрядов. Отряды, сформированные наспех, из добровольцев, посылались на фронт, но от них толку никакого не было. Нередко они бросали оружие еще по пути, а если доходили до фронта, то при первом же столкновении с врагом бежали. Были и такие случаи, что поступали в Красную армию специально с целью получения обмундирования.
Случалось мне, как секретарю парткома, бывать в штабе военрука Махина за информацией для комитета и для печати, он беседовал со мной всегда очень внимательно и серьезно, но жизнь в штабе шла, по-видимому, беспорядочно, — при мне же Махин не мог добиться требуемых сведений. Так продолжалось с неделю. Ознакомившись с делами на месте, Махин выехал на автомобиле на фронт и — не вернулся. Очевидно, ему было достаточно и недели, чтобы «наладить» нашу военную оборону. Он втерся к нам с заранее обдуманным намерением как провокатор, с целью предательства и проделал это очень удачно. Не торопясь, внимательно ознакомился с нашими военными и другими делами и уехал командовать войсками учредиловцев. Предательство Махина не было единственным»[210].
Лидер уфимских эсеров А. Шеломенцев отметил, что «июнь месяц уфимская организация существовала нелегально, подготовляясь к активному свержению большевиков и выполняя некоторые поручения Махина. Военный штаб и военное начальство… состоит в большинстве из белогвардейцев и авантюристов»[211]. Неудивительно, что о периоде конца июня секретарь уфимского губкома РКП(б) Г.Н. Котов вспоминал как о времени подготовки к эвакуации: «Возможность защищать Уфу все уменьшалась, а контрреволюция чуяла это и все смелела. Нужно было готовиться к отступлению; оно было возможно в двух направлениях — на пароходах по реке Белой, на Бирск и на Каму и в горы. Пароходы уже приспособлялись, и часть их загружалась»[212].
За время пребывания на руководящих постах в Уфе Махин изменил оперативный план штаба и захватил важные документы. Свой переход на сторону противника он совершил, когда, по некоторым данным, уже было издано постановление о его аресте и даже расстреле[213]. Впрочем, последнее представляется маловероятным.
30 июня в Уфу прибыл командующий Восточным фронтом М.А. Муравьев. Есть данные о том, что на объединенном заседании губисполкома и горисполкома именно он выдвинул идею генерального сражения под Чишмами, а затем и обороны на подступах к Уфе и в самом городе[214]. Под давлением Муравьева местные руководители поддержали эти предложения. До сих пор считалось, что Махин якобы добился пересмотра этого плана и, возможно, сыграл свою роль в том, что в итоге разрешено было взрывать только мосты, длина которых не превышала десяти саженей[215].
Однако документы свидетельствуют, что к этому времени Махин покинул Уфу и не мог участвовать в обсуждении. По некоторым данным, он уехал еще 27 июня. Тот факт, что ко времени приезда Муравьева Махин уже бежал, подтверждается телеграммой Муравьева, направленной 30 июня Троцкому: «Революционный совет в составе Муравьева и Благонравова находится в Уфе, здесь организуем оборону. Назначенный товар[ищем] Кобозевым военрук Махин, командующ[ий] войсками вместо назнач[енного] вами Яковлева, сбежал со всем оперативным штабом. Положение угрожающее, вследствие бездеятельности местного совета и бунта некоторых лиц, не имеющих отношения [к] делу военному. Надеемся исправить положение. Несмотря на многие директивы, войскам приказано перейти в наступление. Для поднятия наступления мобилизуются все преданные советской власти. Уфа дорого достанется противнику. Оренбургская группа ожесточенно борется с врагом, которому после трехдневного боя удалось с громадными для него потерями занять Бузулук»[216].
Г.Н. Котов описал приезд Муравьева следующим образом: «Он приехал тоже с вескими удостоверениями, да к тому же и был известен нам как командовавший раньше нашими силами на юге, а потому не вызвал у нас никаких подозрений. По своему поведению и приемам он представлял полную противоположность Махину; очень много шумел и горячился. И по случаю его приезда были созваны губсовнарком и наиболее активные товарищи. Если Махин скромно доложил о цели своего приезда и не поставил ни одного вопроса “ребром”, то Муравьев сразу же заявил: “Никаких разговоров о сдаче Уфы быть не может, надо не только готовиться к ее защите, но и к наступлениям. Ведь Уфа со своими окрестностями — такая естественная крепость, что смешно говорить о сдаче ее. Такова воля командования, и этому надо подчиняться безоговорочно, а тот, кто не захочет подчиниться и не будет выполнять приказаний, с того полетит голова долой. Иначе нельзя. Мы боремся с врагом, и революция требует таких суровых мер. Так вот давайте приступим со всей энергией к делу. Все для фронта”. Таково было содержание речи Муравьева. Конечно, на нас его слова произвели большое впечатление»[217]. По свидетельству Котова, на том же заседании Муравьев представил нового военрука А.И. Харченко.
В Уфе подпольная работа против красных была поставлена на широкую ногу, и не один только Махин был послан туда антибольшевистским подпольем