Сразу же после этого варварства станицу занял отряд Ф.Е. Махина. Большевику с женой и детьми удалось бежать. Но отряд Махина нагнал его. Большевик, его жена и дети стали на колени и просили о пощаде, но Ф.Е. Махин их не простил и приказал всех расстрелять.
Эту историю мне рассказала вдова Ф.Е. Махина, Надежда Георгиевна, когда я посетил ее в Земуне (часть Белграда) в 1958 году перед отъездом в Россию.
— Всю жизнь мужа мучила совесть за этот расстрел, — сказала Надежда Георгиевна»[332]. Впрочем, достоверность этого рассказа вызывает вопросы.
В связи с новым назначением Махин оказался оторван от деятелей Комуча. Тем не менее связь вскоре установилась по прямому проводу.
Из его штаба, по-видимому, в Уфу сообщали: «У аппарата Майстрах[333]. Полковник Махин срочно выехал на фронт. Нам очень хотелось получить К.[334] Полковник Махин назначен командующим Ташкентской группой… возможно… желал бы [быть?] хоть на вашем[335] фронте. Не знаю, считает ли он более важным оставаться на своем месте. мне же кажется, что он имеет основания думать о том, что его забыли. Сам же он этого не высказывал, не теряем надежды снова с вами увидеться, хотя в дебри забрались мы порядочно. На нашем фронте наступила зима. Противник активен. Возможно в ближайшем будущем серьезное столкновение; чувствуем себя оторванными; не имеем сведений о происходящем. Прошу сообщить об общем положении, о союзниках и ваших планах действий.»[336] К сожалению, подобные переговоры, где часть сведений подразумевается или зашифрована, вызывают больше вопросов, чем дают ответов.
Войсковой старшина Н.Н. Лесевицкий вспоминал, что по возвращении из Бузулука в Оренбург «был послан в штаб Южного отряда полковника Махнина (здесь и далее — так в документе. — А.Г.), мне было очень нужно и интересно туда поехать, т. к. в это время я был назначен нач[альником] артил[лерии] I Оренбургского казачьего корпуса, и наш корпус должен был занять как раз этот боевой участок. Махнин был С.Р.[337], поэтому Дутов ему не доверял, и он вскоре принужден был уехать в Сибирь»[338].
18 ноября 1918 г. в результате переворота в Омске к власти пришел адмирал А.В. Колчак, ставший Верховным правителем и Верховным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России. Временное Всероссийское правительство прекратило свое существование, а часть его членов, принадлежавших к ПСР, была арестована и выслана за границу. Это событие консолидировало белый лагерь Востока России, существенно его укрепив. В то же время переворот повлек за собой попытки противодействия со стороны эсеров.
ЦК ПСР объявил адмирала А.В. Колчака «врагом народа» и заочно вынес ему смертный приговор[339].
Реакция политических и военных деятелей Востока России на омские события оказалась неоднозначной[340]. Психологически фронт к появлению диктатора был готов — слухи о готовящейся диктатуре муссировались еще с лета 1918 г.[341] Одним из первых военно-политических лидеров Востока России 20 ноября 1918 г. признал верховную власть Колчака и вошел в его оперативное подчинение атаман А. И. Дутов. Оформлено это было Указом Войскового правительства Оренбургского казачьего войска № 1312[342]. Неофициальное подчинение, вполне возможно, произошло уже 18–19 ноября.
Дутов к тому времени пользовался значительным авторитетом в белом лагере. Во многом принятое им решение повлияло на выбор остальных. Как впоследствии отмечал помощник Дутова генерал-майор И.Г. Акулинин, «поддержка атаманом Дутовым той или другой стороны в те дни имела первенствующее значение»[343]. Как вспоминал видный сибирский политический деятель, товарищ министра народного просвещения Директории Г.К. Гинс, «претендовать на звание Верховного правителя он (Дутов. — А.Г.) не собирался. Это связало бы его как человека, любящего, прежде всего, независимость атамана[344]. Он сразу признал адмирала, но от имени войск Оренбургского и Уральского он сделал запрос адмиралу по поводу отношения его к Учредительному собранию, так как войска якобы волновались ввиду конфликта между адмиралом и Учредительным собранием»[345].
Не смирившись с потерей власти, эсеры предприняли несколько попыток взять реванш. Одной из наиболее опасных для белых можно назвать попытку захвата власти в Оренбурге. Именно там возник военный заговор против Войскового атамана Оренбургского казачьего войска и командующего войсками Юго-Западной армии генерал-лейтенанта А.И. Дутова, а следовательно, и против Колчака. Одним из активных участников заговора оказался и Махин.
В лице полковника Ф.Е. Махина партия эсеров имела своего верного сторонника, чего нельзя было сказать о других старших офицерах, ранее служивших в Народной армии, которые, как писал современник, «вели политику, для Комитета вредную, направляя свое внимание и усилия к укреплению Сибирского правительства, отвечавшего их привычкам и симпатиям»[346]. Более того, некоторые офицеры «в прилегающих к Волге местностях… предпочитали идти на юг в Добровольческую армию, несмотря на ее отдаленность, а не в Народную, в надежность которой не верили, усматривая в общем курсе политики определенное партийное течение»[347]. И, как позднее писал управляющий ведомством внутренних дел Комуча П.Д. Климушкин: «Между Комучем и офицерством с самого же начала гражданского движения на Волге создалось взаимное непонимание, приведшее потом к полному расхождению»[348].
Махин был негласным военным консультантом Комуча[349], однако лидеры последнего склонны были видеть в Махине потенциального военного вождя и, видимо, не доверяли ему до конца. По крайней мере, Махина не назначили на пост начальника штаба Народной армии, на который он вполне мог рассчитывать[350]. Скорее всего, это связано с опасениями эсеров в отношении офицерства и возможного установления военной диктатуры. Впоследствии, однако, эсеровские деятели не скупились на похвалу в адрес Махина и выражали сожаление, что в рядах Комуча Махин не получил должного служебного продвижения.
В частности, председатель Комуча В.К. Вольский в своем докладе на заседании IX Совета партии эсеров (июнь 1919 г.) заявил: «Только один был у нас, один, чей образ светлым лучом врезался в каждого, кто только с ним встречался. Знаток военного дела, подлинный военный вождь, организатор, глубоко понимавший душу народа и знавший ключ к его душе, полный личного бесстрашия и храбрости и глубочайшей преданности идее демократического восстановления России — таков был незабвенный Федор Евдокимович Махин, подполковник Генерального штаба, бывший начальником штаба[351] одной из армий. Он ускорил июльское взятие Уфы… и благодаря этому попал под подозрение офицерских кругов… Как это ни чудовищно, но именно Фортунатов и Лебедев категорически протестовали против какого бы то ни было его назначения. И этот вождь вынужден был негласным консультантом пребывать при Комитете, разрабатывая вопросы возобновления войны с Германией.
Лишь впоследствии Лебедев и Фортунатов признали возможным дать Махину Хвалынскую группу, состоявшую преимущественно из добровольцев-крестьян. Там Махин проявил все свое организаторское умение и создал могучую военную величину, вполне демократическую. Там же он был два раза ранен, оба раза на волосок от смерти. Раненый, он продолжал вести командование и, еле оправляясь, возвращался к своим обязанностям. Лебедев и Фортунатов стали даже соглашаться на то, чтобы ввести его в Главный штаб, тогда уже переорганизованный в военное ведомство. Но только перед самым падением Самары удалось выдвинуть Федора Евдокимовича на ответственный пост, что для спасения Самары было уже поздно, но все же несколько упорядочило беспорядочное отступление. Махин был переведен сперва на западный, потом на восточный Оренбургский фронт и попал в распоряжение Дутова.
После колчаковского переворота Махин был арестован и отвезен в Омск. Не желая расстроить фронта, он не воспользовался своим влиянием на казаков и дозволил себя арестовать беспрепятственно. О его положении в Омске были только слухи. Если кто достоин был стать военным руководителем, главою военного дела революционной демократической трудовой республики, то это был Махин. Если кому и можно было вручить временную[352] и политическую диктатуру, то это только Махину, славному и честному демократу с.-р., редкостно мощной личности.
Несчастье Комитета, который в военном деле вынужден был полагаться на с.-р. Лебедева, Фортунатова, затем Взорова[353], не дало ему возможности поставить Махина в центр своего военного дела. Комитет полагался на своих в штабе, но толку в них оказалось мало»[354]. Как писал С.Н. Николаев, «после падения Уфы, в начале июля, Комитет мог ввести в органы центрального управления Генерального штаба подполковника Ф.Е. Махина, но допустил ошибку, назначив его на фронт…»