нный почитатель бабушки[604]. Для нас очень важно, чтобы ты принял его по-дружески. Здесь он очень видное лицо в одной из значительных организаций “Народная оборона”, которая составлена из прежних борцов за объединение южных славян. Он — хорват, друг [В.Я.] Клофача, был член народно-соц[иалистической] партии и депутат в австрийском парламенте; говорит превосходно по-чешски.
Очень и очень прошу отнестись к нему по-дружески»[605].
Эти контакты, как и возобновление прежних связей с сербами, установившихся еще в Первую мировую войну, принесли свои плоды. Прежде всего, это касалось благоприятного режима работы Земгора. К примеру, в КСХС коммунисты подвергались преследованиям, тогда как организация Махина могла фактически свободно получать советскую литературу для своей библиотеки.
Однако связи помогали и лично Махину. В частности, за организацию снабжения 1-й Сербской добровольческой дивизии в Одессе в период Первой мировой войны он был награжден сербским орденом Белого орла 3-й степени с мечами[606]. Содействовал награждению полковник инженер А. Попович — друг генерала С. Хаджича[607]. Попович был другом Махина — они познакомились еще в Первую мировую войну. По словам М.В. Агапова, «Андра был на дружеской ноге с многолетним военным министром генералом С. Хаджичем, а также с некоторыми представителями двора. Действительно, Андра Попович помог Махину быстро сориентироваться, представив его многочисленным придворным, военным, литераторам, журналистам, политикам и дипломатам. Этих людей, представлявших разные общественные круги, объединяло одно. Все они, сами того не зная, служили невольными, но очень важными и необходимыми помощниками Махина в реализации его планов»[608].
О том, что Попович был личным другом Махина, свидетельствовало письмо последнего «бабушке русской революции» Е.К. Брешко-Брешковской от 2 января 1928 г. Махин, в частности, писал: «Вас хотел повидать здешний наш друг Андра Попович, с которым я служил еще вместе во время войны на Румынском фронте. Он очень большой мой личный друг. После войны он бросил военную службу и занялся изданием альбома войны[609]. Альбом он подносит Масарику и Бенешу»[610]. В тот же день Махин написал письмо и другому своему другу И.М. Брушвиту: «Наш друг Андра Попович, тебе уже известный, едет в Прагу для того, чтобы поднести Президенту и Бенешу свой альбом. Помоги ему своим советом и связями в том отношении, чтобы об этом напечатали в газетах — наверно можно сделать в “Чешском слове”. Кроме того, помоги ему связаться с легионерами и соколами, чтобы он мог пошире распространить свой альбом. Нужно было бы, чтобы он повидал и генер[ала] Чечека, [Й.] Патейдла и друг[их]»[611].
Сотрудник Махина и его недоброжелатель М.В. Агапов вспоминал о награждении Махина: «Вообще, б[ывшие] офицеры Генерального штаба представляли собой сплоченную группу, которой было присуще чувство солидарности и общности интересов. Однако, судя по всему, Махину многие завидовали и с давних пор относились к нему холодно. Это особенно стало бросаться в глаза, когда Махин получил орден Белого орла III степени с мечами. Как известно, он вручался за военные заслуги. На Румынском фронте Махин служил начальником какого-то отделения связи (телефон, телеграф и т. п.).
Его недоброжелатели спрашивали: о каких заслугах идет речь? Считалось, что Махину помогли “связи”. Так оно и было. На Румынском фронте он познакомился с ген[ералом] Стеваном Хаджичем, подружился с инж[енером] подполковником Андрой П. Поповичем (впоследствии известен как редактор “Военного альбома” и один из активных “борбашей”[612] Св[етислава] Ходжеры[613]). Андра Попович и после войны поддерживал близкие отношения с ген[ералом] Хаджичем. Оба они оказывали друг другу большие услуги. И вот, однажды А. Поповичу пришла в голову мысль вернуть должок своему товарищу… орденом! Я отговаривал Махина, подчеркивая, что не пристало социалисту принимать орден у королевского правительства, а тем более просить об этом. Обращал внимание, что этот орден может дискредитировать его в глазах прогрессивных сербских и русских кругов. Махин на это ответил, что подобные упреки были бы справедливы, если бы ему вручался орден Св. Саввы (в МИДе предлагали и такой вариант). А в связи с вручением боевой награды, присуждаемой за заслуги на поле боя, никто не вправе упрекать его, даже социалисты. Более того, получив Белого орла, Махин приказал на самом видном месте в Земгоре повесить плакат, на котором жирным шрифтом и каллиграфическим почерком сообщалось urbi et orbi[614] о вручении ему награды за военные заслуги.
Мне кажется, что я не ошибся, предположив, что орден послужит поводом для еще более ожесточенных нападок на Махина. Однако ему “высочайшее признание” “военных заслуг” доставляло подлинное наслаждение.
Это обстоятельство, помимо прочего, убедило меня в том, что Махин в душе остался типичным офицером Генерального штаба царской России, для которого нет ничего важнее собственной карьеры и удовлетворения непомерных амбиций. Неприязнь со стороны товарищей в большинстве случае объяснялась завистью, которую вызывал у них более ловкий и удачливый коллега-конкурент. Только такие, как ген[ерал] Стеллецкий, которому война и революция на многое открыли глаза, руководствовались не столько завистью, сколько неприятием оппортунизма.
Во всяком случае, не вызывает сомнения тот факт, что все, кто знал Махина еще в России, не верили в его принципиальность и искреннюю преданность социализму. Для них он оставался оппортунистом, которому, прежде всего, сопутствовала удача и которому при этом нельзя было отказать в находчивости. Все они также предвидели и предсказывали, что Махин, в конце концов, обманет партию эсеров и снова предложит свои услуги Советам»[615].
Думается, попытка Агапова приписать Махину оппортунизм не вполне убедительна. Насколько можно судить, Федор Евдокимович не собирался бороться с властями КСХС, а, наоборот, искал сотрудничества в целях поддержки Земгора и ориентировавшихся на него эмигрантов. Если история с награждением и его последствиями достоверна, это свидетельствует в большей степени о прагматизме Махина, поскольку наличие сербского ордена существенно укрепляло его положение в КСХС. Зависть же правых кругов эмиграции в этой связи не вызывает удивления. Вместе с тем Махин обладал очевидной политической гибкостью.
По свидетельству Агапова, Махин не оставался в долгу перед помогавшим ему Поповичем, «беспрекословно выполняя его пожелания, насколько это позволял бюджет белградского представительства Земгора. Начнем с того, что представительство сразу по его формировании разместилось в принадлежавшей Поповичу квартире, за которую выплачивало более чем приличную по меркам того времени арендную плату (Теразии, особняк Экспортного банка). Припоминаю, что около 5000 динар было уплачено за использование мебели г[осподина] полковника. А она состояла из круглого столика и двух скамеечек, которые постоянно стояли в ванной и никак не использовались. Нет, действительно, Махина нельзя обвинить в неблагодарности. В отношении друзей и «нужных» людей он неизменно был внимателен и галантен (разумеется, за счет не своего кармана, а кассы Земгора)»[616].
Другим важным контактом Махина был Мита Димитриевич. По свидетельству М. В. Агапова, «тот сам по своей инициативе пришел в Земгор и сразу выразил интерес и восхищение и самим Земгором как явлением, и тем, чем он занимался. Андра Попович визит г-на Миты и его заинтересованность истолковал по-другому. Г-н Мита — объяснял он Махину — доверенное лицо короля и выполняет его поручение разузнать о характере, сотрудниках и деятельности этого социалистического учреждения. А если дело обстоит именно так, — решил сразу Махин, — нужно непременно сблизиться с г-ном Митой, дабы его величество удостоверилось, что он, Махин, ничуть не страшен или опасен, хоть и представляет русских социалистов-революционеров. В общем, не удивительно, что король не возражал, чтобы от его имени Махина наградили орденом Белого орла III степени с мечами “за военные заслуги”.
Конечно, Махин хорошо знал, что люди думают и говорят о г-не Мите, однако это ему нисколько не мешало поддерживать с ним самые близкие отношения. Хотя в узком кругу он неоднократно высказывал недовольство в связи с участившимися визитами г-на Миты. И этому другу Махина удавалось поживиться за счет Земгора. Время от времени (правда, очень нехотя) Махин ссужал ему, разумеется, из кассы Земгора. При этом он не знал, как оформить выдачу средств, которая поэтому не фиксировалась в графе расходов. Вместо этого в кассу помещали расписку, на которой было начертано: “Наличные деньги” (!!!). Не знаю, была ли оплачена хоть одна из этих расписок.
Уверен, в душе Махин не слишком любил г-на Миту, однако показать этого не решался. Только иногда говорил мне с досадой и раздражением: “Опять этот Мита!” Разумеется, с самого начала и, можно сказать, до конца существования Земгора в Белграде г-н Мита играл важную роль в его судьбе. Достаточно сказать, что только благодаря г-ну Мите Пера Живкович[617] не выполнил свое намерение (а говорят, что и приказ): Земгор ликвидировать, а Махина арестовать и судить (но не как политическую фигуру и не по политическим обвинениям).