Все это станичники знали и чувствовали, а потому и жалели его как несчастного, пока он был на каторге, и с радостью приняли в 1895 году в свою среду, когда это стало для него возможным, благодаря Высочайшей милости. Будучи человеком нравственным и всеми уважаемым до каторги, Махин остался таковым же и после нее. Возвратившись на Родину, он быстро снова снискал уважение и любовь своих станичников настолько, что был избран ими в последнее время в почетные судьи, а должность эта принадлежит к самым важным в станичной администрации, наравне с должностью станичного атамана, и на нее избираются только люди выдающиеся по своим служебным и нравственным качествам»[59].
Друг Ф.Е. Махина генерал П.С. Махров излагал эту историю со слов своего товарища следующим образом: «Биография Федора Евдокимовича полковника Махина была не из заурядных. Он был сын каторжника и родился где-то в местах отдаленных Сибири[60]. Его отец до ссылки был урядник оренбургского казачества и кавалер всех четырех степеней Георгиевского креста[61]. Эти награды он получил за бои при взятии крепости Геок-Тепе в 1881 г.[62], и ген[ерал] [М.Д.] Скобелев назначил его своим ординарцем[63].
Возвращаясь после войны в Оренбург, на одной из почтовых станций ему сделал офицер какое-то замечание. Урядник Евдоким Махин, будучи навеселе, ударил офицера по лицу. За это по суду он был лишен воинского звания, орденов и был сослан в Сибирь на каторгу. За ним последовала и его жена с двумя мальчиками. В пути один из них умер. Другой выжил. А на каторге Бог им послал сына Федора.
Через десять лет отец Махина за отличное поведение был переведен на поселение в район Иркутска, а в 1905 г. в день рождения наследника цесаревича государь император повелел восстановить Евдокима Махина в прежних правах и возвратиться в Оренбург[64]. Вся семья Махиных были старообрядцы. До 14-летнего возраста полковник Махин познал грамоту от своего отца по Псалтыри на древнеславянском языке и знал Псалтырь наизусть.
Он часто, видя несправедливость высшего начальства, особенно из аристократов, цитировал мне: “Не надейтеся на князя, на сыны человеческие — в них бо несть спасения”. Только в Оренбурге 14-летним мальчиком он взялся сам за учебу и чрез 4 года выдержал экзамен для поступления в Оренбургское казачье училище, откуда и был выпущен в офицеры. В 1911 году[65] он окончил академию Генерального штаба и был причислен к Генеральному штабу»[66].
Детство Федор провел в Сибири, получив домашнее образование. После амнистии отца в 1895 г. Махины возвратились в родную станицу Буранную, где жили до ссылки. Через год станичники избрали отца на должность почетного станичного судьи. После ходатайства прежнего сослуживца Махина атамана 1-го военного отдела генерал-майора А.С. Мелянина в Главное управление казачьих войск в июле 1898 г. Евдоким Васильевич был полностью восстановлен в правах, ему возвратили чин урядника и награды. Это событие было столь значимым, что попало на страницы губернской печати. В газетной статье в связи с возвращением наград отмечалось, что «Махин пользуется общею любовью и уважением всего станичного общества и, благодаря своей особенной судьбе, является человеком, выдающимся из ряда обыкновенных смертных»[67].
5 декабря 1898 г. состоялась торжественная церемония возвращения Е.В. Махину наград, на которую прибыли из Оренбурга генерал Мелянин с группой офицеров. Присутствовавший при этом журналист сообщал: «Хотя станица наша во время приезда комиссии всегда оживает, но в настоящем году жители ее были особенно ажитированы. Всем хотелось взглянуть на своего почетного судью, лихого и удалого воина, полного георгиевского кавалера, когда будут надевать на него “Егория”, а потому в день смотра 5 декабря вся огромная площадь около станичного правления была битком набита народом: тут были и седые старики, украшенные Георгиевскими крестами за храбрость и медалями, были и молодые еще безусые подростки-казачата, только еще думающие готовиться быть казаками. Во всей этой массе черных кафтанов, теплушек и полушубков, как цветы мака в траве, пестрели своими яркими платками буранинские красавицы и шныряли между взрослыми школяры и школьницы, сбежавшиеся полюбоваться на своих отцов и братьев. Словом, вся Буранка высыпала со всеми чадами и домочадцами. — Все почему-то ожидали, что сделано это будет тожественно, публично.
Но вот атаман отдела с офицерами отсмотрел местных казаков, проверил подготовку молодых, поблагодарил тех и других за исправность и распустил по домам, а Махину орденов все не надевает. Разочарованная толпа стала расходиться по домам.
“Стало быть, зря сболтали”, - решила она. Но оказалось, что слухи были верны.
Вечером во время юртового[68] схода в станичном правлении атаман отдела потребовал к себе старшего адъютанта подъесаула [Д.Г.] Серова и, когда тот пришел, сообщил ему что-то на ухо. Адъютант вышел и через минуту возвратился с книгою и коробкою в руках. “Ну, вот, вот!”… пронесся робкий шепот в рядах представителей и присутствовавших на сходе офицеров-станичников, и они устремили свои взоры на атамана отдела и адъютанта. “Урядник Махин[69]!” — позвал генерал. “Я!” — раздался громкий радостный голос, и перед генералом как из-под земли вырос высокий, стройный, сияющий 50-летний герой Махин. Глаза его горели почти юношеским огнем, на лице было написано невыразимое счастье; богатырский рост и мощная фигура казали его значительно моложе своих лет. “Прочтите”, - обратился генерал к адъютанту, взяв из рук его коробку. Все затаили дыхание. Громко и внятно прочитал адъютант приказ по войску (1898 г. № 374), в котором объявлена Высочайшая милость Махину о возвращении ему урядничьего звания и всех орденов. Когда кончилось чтение приказа, генерал вынул из коробки колодку с орденами и, прикладывая ее на груди Махина, сказал: “Поздравляю тебя, Махин, с Высочайшею милостью. Мне особенно приятно объявить ее тебе лично как своему старому боевому товарищу. Забудь прошлое и служи снова на пользу царю и Отечеству, на честь и славу родного войска и родной станицы, не щадя живота, как не щадил ты его и раньше, в сыпучих песках Туркестана и под стенами неприступного Карса. За Богом молитва, а за царем служба не пропадают. Да здравствует Его Императорское Величество государь император Николай Александрович. Ура!”
Коротка была речь генерала, но слова ее ударили по самым чувствительным струнам простых бесхитростных сердец казаков и вызвали у присутствующих целую бурю чистого неподдельного восторга, не поддающегося никакому описанию. Громовое бесконечное ура всех присутствующих было ответом на нее; по глубоким морщинам стариков-представителей текли восторженные слезы, слезы радости, какими многие из них не плакали, может быть, целую свою жизнь.
Махин буквально захлебывался слезами, говоря: “Ваше превосходительство! Я воистину воскрес из мертвых!” Присутствовавшие офицеры и представители наперерыв поздравляли его с царскою милостью, причем отставной войсковой старшина Захар Васильевич Рогожников, также полный георгиевский кавалер, троекратно поцеловал его, повторяя: “Слава Богу, слава государю; нашего полку прибыло!” Вообще радости и восторга всех не было конца. Да и было чему радоваться. В пожаловании Махину орденов мы, станичники, видели особую милость государя не к нему только лично, а ко всей станице, ко всему войску, так как и то, и другое представляют из себя одну военную семью, один военный лагерь, связанный одними общими интересами, а не какую-либо разносословную волость или губернию. Вот почему такая боевая награда, как Махина, составляет нашу общую гордость, нашу военную славу, которая не умрет вовеки, а будет переходить из рода в род до самых отдаленных потомков, пока не раскуют мечи на серпы, а копья на орала.
После провода комиссии представители Буранного станичного юрта вместе со всеми своими офицерами-станичниками постановили особыми приговорами благодарить Наказного атамана генерала [В.И.] Ершова и атамана отдела генерала Мелянина за их отеческое попечение и заботы о них вообще и за ходатайство о возвращении Махину всех его боевых заслуг в особенности»[70].
Позднее Евдоким Васильевич неоднократно избирался почетным станичным судьей. По данным на 1909 г. находился в отставке в чине вахмистра, награжден золотой шейной медалью «За усердие» на андреевской ленте[71]. 6 декабря 1913 г. почетному судье станицы Буранной отставному вахмистру Е.В. Махину император «в поощрение продолжительной, отлично-усердной и весьма полезной его деятельности» пожаловал чин хорунжего в отставке[72]. 20–21 мая 1914 г. приказом по Оренбургскому казачьему войску Наказный атаман утвердил отставного хорунжего Е. В. Махина в должности атамана станицы Буранной[73].
Драматическая история отца и каторжное детство, несомненно, повлияли на формирование личности и взглядов Федора Махина. Военную службу Федор Евдокимович начал в 1900 г. писарем Войскового хозяйственного правления Оренбургского казачьего войска, а на следующий год поступил в Оренбургское казачье юнкерское училище. Окончив последнее в 1904 г. по первому разряду, он был выпущен в чине хорунжего в 6-й Оренбургский казачий полк.
Полк дислоцировался в городе Новый Маргелан Ферганской области и входил в состав 2-й бригады 1-й Туркестанской казачьей дивизии I Туркестанского армейского корпуса. Как писал полковой историограф есаул В.П. Водопьянов, полк «вступил в ХХ век вполне благоустроенной строевой частью, на обязанности которой лежит трудная задача охранения политических прав империи на Памирах, составляющих одну из тех ее отдаленнейших частей, о которой большинство русского общества имеет самое смутное представление, а между тем служба на этой заоблачной окраине, не заметная для других, сопряжена для ее выполнителей с громадными нравственными и физическими лишениями. Отрезанные от всего живущего тройным рядом малодоступных и вечно снежных горных массивов, Памиры действительно составляют как бы крышу мира, на высоту которого в 12 тысяч футов жизнь, бьющая ключом у его подножия, достигает слабым отголоском…»