[1095]. Вскоре от белых вернулся посланец, сообщивший, что все условия Всеволодова будут выполнены.
Переживания, испытанные Всеволодовым после перехода на сторону белых, схожи с впечатлениями другого перебежчика, генерала А.Л. Носовича. Сам перебежчик вспоминал: «Я всем сердцем чувствовал предстоящую радостную встречу с донцами.
На гребне холмов показались темные силуэты казаков Голикова с пиками и пестрыми значками, покидавших хутор. Стройными рядами казачьи сотни с песнями уходили на восток…
Получалась странная, нелепая аномалия: я, командарм IX, находился ближе к противнику, чем казачья дивизия, по крайней мере, на полторы версты да еще вместе с семьей! Я и до сих пор не могу понять, каким образом члены Революционного совета армии могли этого не заметить и оставили меня безо всякого надзора и наблюдения? Впоследствии я узнал, что за эту роковую ошибку и нерадение два члена совета были разжалованы в солдаты и отправлены на фронт.
Когда при первых проблесках восходящего солнца исчезли последние силуэты казаков, я перекрестился три раза и тронулся в неведомый, туманный и небезопасный путь. Я, жена и дети сидели внутри автомобиля. Белые казаки, сопровождавшие меня, разместились: один, с пулеметом, рядом с шофером; двое, с пулеметом, сели в автомобиль вместе со мной; остальные, с винтовками, — по два на каждой подножке.
Ехали без дороги, полем и, ввиду большой нагрузки, медленно. Местность представляла собою болотистую, кочковатую тундру.
Подъезжая к переправе через Медведицу, я увидел казачью сотню, выстроенную развернутым фронтом. Сердце мое забилось сильнее: “Ага, это почетный караул! — думал я. — Значит, все благополучно”.
Подъехав на сто шагов к сотне, я вышел из автомобиля и направился к казакам. Стоявший впереди сотни офицер, очевидно командир, вынул шашку и, салютуя, подъехал ко мне. Я же глазами искал почетную депутацию с хлебом и солью, однако никакой депутации не увидел.
Командир сотни и три казака подъехали ближе, и командир обратился ко мне со следующими словами:
— Генерал! По приказанию моего начальства, я вас арестую. Потрудитесь сдать вашу шашку, револьвер и ценные вещи.
У меня потемнело в глазах, ноги подкосились. “Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — подумал я. — Где же честное и благородное слово донского казака?!”
Отобрав у меня шашку и два револьвера, меня посадили в автомобиль и повезли в штаб дивизии. Казачий офицер в чине хорунжего сел с правой моей стороны, посередине между мною и женой. Он вынул револьвер, приставил его к моему правому виску и сказал:
— Если вы сделаете попытку к побегу и неповиновению, я вас застрелю!
Выглядел он возбужденным, зверским и решительным. Он был готов на все.
Так мы ехали в штаб дивизии. На каждом ухабе мы все высоко подпрыгивали, и я рисковал получить пулю в висок.
В штабе дивизии меня встретил войсковой старшина Егоров и два офицера, руки мне не подали, держали себя надменно и, я бы сказал, — нахально.
Я подумал: “Какие же вы идиоты высокого полета! К вам добровольно явился командир IX советской армии и принес чрезвычайной важности, неоценимые сведения и документы, а вы отворачиваете от него нос. Какие же вы необразованные хамы!”
После десятиминутного разговора меня повезли в штаб Первого Донского корпуса Генерального штаба генерала [Н.Н.] Алексеева. Грубый и полудикий хорунжий исчез. Его заменил урядник старшего возраста, с бородкой и проседью, лет сорока восьми. Он был вооружен винтовкой, имел добродушное, приятное лицо, спокойный взгляд и производил симпатичное впечатление; в противоположность хорунжему, он был вежлив и предупредителен.
Мы ехали молча. Я был подавлен и разбит. Черные, тревожные мысли роились в моей голове, кто-то шептал мне на ухо: “Беги обратно, пока еще не поздно, не то тебя расстреляют. Скажешь, что ты попал в плен и бежал!”
Значит, все, что говорили и писали о донцах, было правдой! Но как я мог бежать, когда со мною были жена и дети? Да и кто мне поверит, что я попал в плен? — членов совета не проведешь!»[1096] Таким образом, к перебежчику отнеслись с недоверием.
В штабе I Донского отдельного корпуса Всеволодов представился генералу Н.Н. Алексееву. Прием был уважительным. Всеволодов подробно изложил обстановку, сообщил расположение частей РККА, планы его и соседних армий. Фактически Всеволодов предоставил донскому командованию данные, позволившие захватить город Балашов.
Упоминание восходящего солнца в описании бегства Всеволодова позволяет сделать вывод, что непосредственно побег произошел 23 июня. Это подтверждает запись в журнале военных действий штаба Донской армии, где под 10 (23) июня 1919 г. записано: «В районе ст[а] нц[ии] Липки нашим частям добровольно сдался командующий Х (так в документе. — А.Г.) советской армией Генштаба п[олковни]к Всеволодов»[1097]. Эти сведения содержались в оперативной сводке № 393/к от 11 (24) июня.
Ценности Всеволодов закопал в саду на станции Серебряково, причем позднее сумел за ними вернуться. Затем Всеволодова отправили в Екатеринодар, откуда он вместе со Ставкой генерала А.И. Деникина переехал в Таганрог.
Три дня, вплоть до 26 июня, РВС 9-й армии отмалчивался, считая, что Всеволодов находился при дивизиях, после чего стало уже очевидным, что он сбежал. Всеволодов оставил 9-ю армию в тяжелом положении. Мало того, что армия несколько дней фактически никем не управлялась, а РВС фронта не присылал руководящих указаний, противник пытался отрезать боевые части от армейских тылов, и существовала угроза обхода правого фланга[1098]. В целом же измена Всеволодова способствовала успехам белых на их правом фланге — в Донской области и в районе Царицына, в том числе и взятию последнего. Армия Всеволодова не оказала содействия соседней 10-й армии другого военспеца-генштабиста бывшего подполковника Л.Л. Клюева.
Из штаба Южного фронта 1 июля 1919 г. главкомом Вацетисом была получена и перенаправлена В.И. Ленину и Л.Д. Троцкому телеграмма следующего содержания: «Козлов 1 июля командарм 9 Всеволодов при отходе частей 9[-й] армии с линии Дона и из района Серебряко[во — ] Арчеда на Бузулукскую позицию отправил штарм из Михайловки через х[утор] Сенновский на Елань, остался [в] Михайловке для непосредственной связи руководства дивизиями. 22 июня Всеволодов был на хуторе Сенновском, откуда якобы отправился на Елань к штарму. Как выяснилось впоследствии, командарм 9 покинул штадив и исчез бесследно. Ряд показаний местного населения и выяснившееся поведение командарма [в] районе хутора Сенновского дают некоторые основания полагать, что Всеволодов на автомобиле с семьей перешел на сторону Деникина. Вр.и.д. командармом назначен начдив 14 Степин. № 6453/оп Командюж[1099] Гиттис, член Реввоенсовета Сокольников»[1100].
Некоторое время красные считали, что Всеволодов был расстрелян, попав в плен[1101]. Однако со временем открылась неприятная правда. Переход Всеволодова к противнику стал предметом особого внимания председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского. В частности, статья Всеволодова «Разгром южных советских армий» из белогвардейской газеты «Утро Юга» (№ 157–185 от 17 (30) июля 1919 г.), в которой тот не без некоторого преувеличения написал о своей подрывной работе у красных накануне перехода, была добыта советской разведкой и хранилась уже в сентябре 1919 г. непосредственно у Дзержинского. Эти материалы были доложены В.И. Ленину, Н.Н. Крестинскому[1102] и другим государственным деятелям. Фрагменты статьи Всеволодова представляют при критическом к ним отношении значительный интерес[1103].
По советским документам учета кадров Генерального штаба начала 1920 г. Всеволодов числился без вести пропавшим. Причем к списку, в котором фигурировала его фамилия, прилагалась справка следующего содержания: «Ввиду того что полной документальной уверенности в окончательном исчезновении лиц Генштаба, поименованных в прилагаемом при сем списке, нет, — исключение последних из списков Генерального штаба, согласно резолюции начальника Всероссийского главного штаба, статьями приказа Реввоенсовета Республики проведено не будет»[1104].
Временно исполняющим обязанности командующего армией в связи с исчезновением командарма был назначен начальник штаба армии В. И. Преображенский, однако он был слишком далеко от передовой, чтобы взять управление в свои руки, и руководил только тылом армии и борьбой с дезертирством. Непосредственное управление войсками на фронте перешло к начальнику 14-й стрелковой дивизии А. К. Степину (правильно — Степиню, в войсках употреблялся русифицированный вариант латышской фамилии начдива[1105]), который занимал пост командующего армией длительный по меркам Гражданской войны срок вплоть до февраля 1920 г.
После измены Всеволодова началось выяснение отношений между РВС армии и РВС Южного фронта. Каждая из сторон стремилась возложить ответственность за неприятный инцидент на другую. РВС фронта считал, что члены армейского РВС безответственно отнеслись к надзору за командармом, тем более считавшимся неблагонадежным, упустили его из виду. Кроме того, обвиняли РВС 9-й армии в неправильной организации управления армией после исчезновения командарма. Комиссары 9-й армии Ходоровский и Михайлов в ответ заявляли о том, что не обязаны следовать за командармом по пятам, а относительно управления армией руководствовались распоряжениями РВС фрон-та