Опускаюсь лицом к её лицу. Ксюша перестаёт смеяться. Воздух между нами искрит электрическим разрядами. Медленно провожу кремом по пухлым губкам. Оставляю ложку, а сам кончиком языка слизываю сладкое по контуру. Ксюша заворожённо хлопает своими густыми ресницами.
В паху горит. Срочно оторваться и уйти...
Надавливаю, раскрывая её рот и с тихим нетерпеливым стоном проникаю внутрь.
Глава 12
Ксюша
Ой, мамочки…
Теперь Алексей поцеловал меня первым. Его язык горячий, твёрдый и настойчивый, а пальцы, скользнувшие мне под пижаму, холодные. Он укладывается рядом. Разворачивает меня к себе лицом и продолжает целовать. Сначала сладко и нежно, от чего мне становится щекотно в животе. Потом так жадно и горячо, что мои руки и спина покрываются мурашками. Он спускается губами к шее, я запрокидываю голову. Потом стягивает с плеча пижамную сорочку, ласкает языком ключицу. По моему телу пробегает тёплая волна, это безумно приятно. Я даже не заметила, когда он расстегнул пуговицы. Мои соски твёрдые и ноют. Обнимаю его за шею, глажу спину, затылок. Обхватываю ногой и неконтролируемо выгибаюсь навстречу, чтобы хотя бы немного снять напряжение. И почему-то не отталкиваю его, разрешаю гладить меня везде.
Наверное, завтра мне будет очень стыдно. А сегодня я позволяю делать то, что никому-никому раньше не разрешала. Руки Алексея, кажется, вообще везде. И под расстёгнутым бюстгальтером, и даже у меня в трусах.
Почему я не возражаю? Мало того, мне точно нравится, как я на него действую. Нравится, как он наглеет, как он хочет трогать меня, не может удержаться от этого. Я растекаюсь сахарным сиропом в его объятиях. Алексей приглушённо стонет мне в ухо, и на что-то нажимает у меня между ног, я ловлю судорогу и теряю возможность дышать.
— Алексей Петрович, — с резким стуком распахивается дверь, — ой, извините.
Испуганно замираю. Не глядя на неожиданную посетительницу, натягиваю одеяло на свою голову, прячусь.
— Что случилось?
Его голос звучит хрипло и недовольно. Не вижу, но чувствую, как он поднимается с кровати, поправляет свою одежду.
— Там Сидорова из третьей палаты проснулась и опять домой собирается. Чем вырубить?
Алексей строго отчитывает:
— Что значит «вырубить»? Она пожилой человек, а не дикое животное. Сейчас иду. Жди в её палате.
Дверь хлопает, а я аккуратно появляюсь из укрытия.
Алексей присаживается передо мной. Его глаза сияют нежностью и желанием. Он чмокает меня в нос, шепчет на ушко:
— Позже продолжим…
Не могу сдержать дурацкую улыбку. Киваю.
Он покидает палату. Я зажмуриваюсь. Укладываюсь поудобнее. Потягиваюсь, балдею, как кошка, вспоминая то, что сейчас происходило между нами. И незаметно проваливаюсь в сон.
Утро
Хлопает дверь.
— Девочки, завтрак забираем.
Резко сажусь, промаргиваюсь. Лезу в тумбочку. Там пусто. Где Рыжий?
— Кыс, кыс, кыс, — встаю, осматриваюсь, заглядываю под кровать.
На стуле лежит ноутбук Алексея, а на нём записка, придавленная шоколадной конфетой в блестящей обёртке.
«Уехал домой, в отделение вернусь после обеда. Рыжего забрал, поживёт у меня. Конфетку чтоб слопала. Ноутом пользуйся, интернет не экономь, он безлимитный».
И приписка в самом низу: «Надеюсь, тебе сейчас снится эротический сон о нас».
Хихикнув, прячу лицо в лист и втягиваю воздух, надеясь почувствовать запах Алексея.
В дверь раздаётся глухой стук. Торопливо складываю записку и прячу в нише тумбочки.
— Ксюх, это я, — появляется на пороге Вадим.
Он подходит к кровати, достаёт из полиэтиленового пакета сеточку с апельсинами и курабье в цветной коробочке. Ненавижу курабье.
Недовольно закатываю глаза. Кто тебя только пустил…
Словно услышав мои мысли, Вадим объясняет:
— Отец договорился с главврачом, что я могу тебя навещать. Больше этот псих не сможет меня выгнать.
Невозмутимо разрываю сетку, достаю апельсин и, прицелившись, кидаю его в Вадима. Попадаю точно между ног.
Он вскрикивает и сгибается пополам.
— Блять, за что?
Складываю руки на груди и демонстративно отворачиваюсь к окну.
— Прости, прости, — Вадим усаживается рядом и заискивающе пытается поймать мой взгляд, — не хотел материться, просто очень больно.
Какое-то время мы неотрывно смотрим друг на друга. В глазах Вадима попеременно скользит то раскаяние, то злость.
Помолчав несколько минут, он выдавливает:
— Мне очень жаль.
Да неужели? Приподнимаю бровь.
А он продолжает:
— Я повёл себя как последний мудак.
Киваю, сжав губы в тонкую линию.
— Это была ошибка, Ксюх. Но, вообще-то, все ошибаются. Надо уметь прощать.
Невольно расплываюсь в язвительной ухмылке.
А Вадим кривит лицо и скукоживается. Он очень похож на побитую собаку сейчас. Грустный и несчастный. Всем своим видом источает раскаяние.
— Ксюх, я её не любил никогда, честно. Только тебя. Прости. Не бросай. Я сдохну, если ты меня бросишь.
Отрицательно качаю головой.
Он бухается на колени рядом с кроватью:
— В первый раз я вообще не хотел с ней. По пьяни. Трезвый – ни за что. Просто крышу сорвало.
Закрываю уши ладонями. Не хочу я никаких подробностей, всё. Но он не успокаивается, виновато бубнит:
— Лариска первая подвалила, сам не знаю, почему повёлся, просто не нашёл причин отказать.
Всё. Всё. Не хочу я никаких подробностей. Вскакиваю и стремительно двигаюсь к выходу из палаты. Но тут распахивается дверь. И я лицом к лицу сталкиваюсь с той женщиной, которую видела вчера в кабинете Алексея.
Глава 13
Лицом к лицу сталкиваюсь с той женщиной, которая была у Алексея в кабинете. В руках у неё медицинский лоток с какими-то прозрачными пакетиками, внутри которых трубки, незнакомые мне металлические предметы, ватные тампоны.
— Стоп, — тормозит она меня, заглядывает в какую-то бумажку, — Маслова Ксения?
Я киваю. Она удовлетворённо хмыкает и кокетливо прищурив глаза, обращается к Вадиму:
— Мужчина, покиньте палату, навещать больных можно с одиннадцати до часу. А сейчас у них процедуры.
Последнее слово она говорит с ухмылкой, как мне кажется, немного зловеще.
Вадим слушается, но перед выходом оборачивается:
— Ксюх, я всё равно не уйду, подожду внизу в машине. Мы ещё не всё обсудили.
Мне становится смешно. «Мы» не всё обсудили? Да я и не начинала даже. А он ведь реально не замечает, что я всегда молчу…
Когда за ним захлопывается дверь, та женщина нахально разворачивает меня и подталкивает к кровати, по пути представляясь:
— Я Марина Андреевна, врач-уролог. У тебя плохие результаты анализов. Нужны дополнительные тесты. Раздевайся, ложись, я сейчас тебе мочу катетером возьму.
В смысле, раздевайся… Бессознательно повинуюсь, начинаю расстёгивать пуговицы пижамной сорочки. И откуда вдруг плохие анализы? Алексей вчера смотрел, сказал, что всё в порядке...
Врач ставит на тумбочку лоток, принимается вскрывать пакетики, выгладывает из них что-то пугающее, стальное, блестящее и острое. Скомкав обрывки полиэтилена, она взглядом ищет, куда бы их положить. И суёт в нишу. Бесцеремонно выуживает записку Алексея, открывает и читает, багровея на глазах. Комкает её тоже и со злостью суёт обратно.
Поворачивается ко мне и рявкает:
— Что ты там снимаешь? Штаны с трусами стягивай, ложись и раздвигай ноги. Тебе мочу катетером не брали никогда, что ли?
О чём она, спасите…
У меня бурлит в желудке от ужаса. Пульс колотится так громко, что я его слышу в
ушах. Я пячусь назад и отрицательно качаю головой. Не дамся. У меня плохое предчувствие. Да она врёт, всё у меня нормально с результатами анализов. Что она хочет сделать?
Марина возмущается:
— Что ещё за детский сад? – и, явно переступив через себя, снижает градус, начинает уговаривать, — не бойся ты. Я опытный врач, очень осторожно введу катетер, почти ничего не почувствуешь. Пара минут, и готово.
Может, я истеричка. Неадеквашка точно. Ну, и что. Я хочу сама решать, кому разрешено меня трогать ТАМ. И уж точно, этой женщине нельзя.
Во-первых, она мне с первого взгляда не нравится. А во-вторых, она явно неравнодушна к моему… Почти моему…
Одёргиваю себя от дальнейших рассуждений. Направляюсь к тумбочке, достаю скетчбук, который принесли мне родители, чтоб не скучала. Вырываю лист. Беру ручку, выхожу из палаты и отправляюсь на пост.
Пишу заявление. Прошу выписать меня из больницы по семейным обстоятельствам. О последствиях предупреждена. Претензий к медицинскому персоналу не имею. Число, подпись.
Всё, я ухожу домой.
— А что случилось? – удивляется медсестра.
Молча отправляюсь в палату, столкнувшись в коридоре с Мариной.
Слышу за спиной её язвительное:
— Представляешь, неженка какая? Испугалась мочу сдавать. Плохо у вас врачи работают, раз консультацию психиатра ей ещё не назначили.
Медсестра вполголоса поясняет:
— Так её САМ наблюдает. Никому не доверяет. Это его протеже.
И дальше продолжает бормотать оживлённым шёпотом. Не могу разобрать.
— Как это мило, — неестественно хохочет Марина.
Всё, пошли вы. Мне неинтересно.
Я скидываю в сумку свои вещи. Подумав несколько секунд, ноут Алексея тоже забираю. Этим гадюкам оставлять не буду, лучше завтра вернусь сюда и отдам ему в руки.
Переодеваюсь в свитер и джинсы, которые мне привезла мама в первый день. И неожиданно осознаю, что верхней одежды в больнице у меня, кажется, нет.
Растерянно кидаю взгляд за окно. Воздух отливает голубым оттенком, лениво парят крупные снежинки. На ветку, с которой я вчера сняла Рыжего, приземляется синичка. Суетливо вертит головой из стороны в сторону. Потом взлетает, оставив после себя осыпающиеся с дерева белые хлопья, похожие на кусочки сахарной ваты.