Непонимающе смотрю на матушку, в ушах шумит. Её тонкие губы двигаются, а поток слов будто летит сквозь меня, не проникая в сознание. Механически поглаживаю мягкие волосики Ленарда. Медленно закрываю глаза, открываю их снова.
— Вот, полюбуйся! — передо мной на стол шлёпается плотный жёлтый пергамент.
Вздрагиваю от неожиданности. Задерживаюсь взглядом на мужчине. Широкоплечий, статный, величественный. Одно слово — дракон. Роланд не изменился с нашей последней встречи. Разве что жёсткости во взгляде добавилось.
Мне не по себе. Такое чувство, что он тоже меня видит. Бред какой-то. Просто нервы.
Смещаю взгляд на хрупкую девичью фигурку с ним рядом. На чёрно-белой картинке не разобрать цвет волос, но мне почему-то кажется, что она светленькая, как я. Едва ли достаёт ему макушкой до плеча. Взгляд испуганный. Рукой цепляется за локоть Роланда.
Смотрю на них, и это так странно — видеть рядом с ним другую. Уголок моего рта непроизвольно дёргается:
— Не на Амаре, — вырывается у меня.
— Пфф! Конечно, не на рыжей! — всплескивает руками матушка и поднимает глаза к потолку. — Я тебе сразу сказала, что она тебе не соперница! На таких, как она, не женятся! Их только пользуют!
Матушка останавливается у меня за спиной и кладёт руки мне на плечи:
— Эта девочка совсем другое, — проговаривает подозрительно мягко, поглаживая меня. — Племянница лорда Корфаса, начальника полиции. Сразу видно воспитание и породу. За ней влиятельный род. Такой союз просто так уже не сломаешь.
— Так свадьба, наверное, уже состоялась? — хмурюсь я. — Сюда газеты и почта приходят с опозданием, уже, наверняка, куча времени прошла…
— Эта газета месячной давности с их помолвки, — терпеливо проговаривает мать. — Самая свежая, что я нашла у миссис Пруф.
— Зачем тебя вообще к ней понесло?
Не знала бы ни о чём, и дальше спала бы спокойно. А теперь будто рану разбередили в груди. Потому что не остыло. Ничего не остыло.
И эта новость будто нож в сердце. Но сворачивать с пути я не стану. Просто… не ожидала, что Роланд когда-нибудь женится.
А почему бы и нет? Полтора года прошло, срок немаленький. Он глава древнего рода, ему нужны наследники, он подчёркивал это не раз. К тому же в высших политических кругах больше доверия семейным людям. Так было всегда.
Выходит, всё ожидаемо. Для всех, только не для меня.
— Зачем понесло? — ворчит матушка, забирая у меня с рук наевшегося Ленарда. — А потому что эта шельма подозрительная начал тебе пенять на браслет. Дескать, не забудь надеть! Особенно завтра! С чего бы именно завтра, подумала я? Вот, теперь знаем — с чего! Суетится, плут этакий, что птичка снова упорхнёт и оставит с носом! Сейчас, когда всё у него с тобой на мази!
— Причём тут Шэлдон, мама? — вздыхаю устало и провожу рукой по верху лба. — Ты так говоришь, будто это он виноват, что Роланд женится. Но ведь это не так! Если он хочет жениться — пусть! Это его право и его решение!
— Которое он принял, думая, что ты мертва! — матушка опускает хныкающего Ленарда в манеж, затем поворачивается ко мне. — Это уже не шутки, Софи. Побегали, и хватит, ведь правда? Мы ведь так это не оставим, мы…
— Мы пожелаем им семейного счастья и благополучия, — проговариваю чужим голосом, а у самой ком стоит в горле, а в груди печёт. — Лорду Эварру и его молодой жене. Мысленно, разумеется. И будем жить своей жизнью. А он — своей. Как и делали всё это время.
Матушка смотрит на меня нечитаемым взглядом:
— Софи, доченька, — начинает ласково, будто с непутёвым ребёнком разговаривает. — Это уже не игрушки. Если лорд Эварр женится, это конец для тебя и Ленарда. О себе не думаешь — подумай о сыне! Неужели, та глупая обидка стоит того, чтобы забрать у нашего мальчика имя, титул, деньги, лишить родного отца?
Не верю, что слышу это. Вскакиваю со стула. Сжимаю кулаки:
— А то, что этот самый отец собирался лишить Ленарда матери — это тебя ничуть не смущает, да? — спрашиваю потрясённо. — Он у нас хороший! Всегда! А у меня просто глупая обидка?!
— Милая, я не то имела в виду, просто времени прошло достаточно, пора и честь знать, иначе потеряешь всё! Не хочешь сама, позволь, я напишу лорду Эварру. Отправим срочной почтой с ближайшим паромом, или лучше почтовым голубем, пожалуй, так даже быстрее, ведь паром только утром!
Матушка будто сама с собой разговаривает и сама себе кивает, соглашаясь.
— Поверить не могу! — хватаюсь за голову. — Нет! Слышишь меня?! Мой ответ нет! Мы не будем ничего никому писать! О чём ты, вообще? У нас всё хорошо! Скоро переберёмся на материк, и будут тебе твои театры и яблоки! Только угомонись, прошу!
Складываю руки на груди в молящем жесте.
— Причём тут яблоки, глупенькая? — тихо проговаривает матушка, рассматривая меня со снисходительной жалостью. — Я хочу твою жизнь спасти, твою и Ленарда, дурочка ты моя неразумная!
В один большой шаг оказываюсь рядом с ней. Хватаю её за запястье, склоняюсь к её лицу и шепчу горячо:
— Ты не станешь никому писать, не скажешь ни слова. Хоть раз послушай и сделай, как я прошу! Ты понятия не имеешь, на что способен Роланд! Это безжалостный зверь! В нём нет ничего человеческого. Если ты напишешь ему, ты не спасёшь меня, а погубишь! Нет у меня обратной дороги, пойми ты это! Её нет! Если он узнает, что я всё это время обманывала его, что я забрала у него сына, он… просто убьёт меня, вот и всё! Да! И не спорь! Ты будешь молчать, и держать всё в тайне! Иначе ты мне не мать!
Закончив гневную отповедь, тяжело дышу. Ленард будто чувствует моё настроение, принимается громко плакать. Разворачиваюсь, подхватываю его на руки и иду прочь с кухни.
— Софи, а ужин? — доносится мне в спину растерянным голосом.
— Не голодная! — бросаю резко через плечо, не замедляя шага.
Стою в ночной рубашке перед зеркалом, расчёсываю волосы. Ленард, наревевшись, тихонько спит в кроватке. Замечаю в отражении зеркала, как осторожно приоткрывается дверь.
Порог переступает матушка с подносом в руках. Я уже успела пожалеть, что отказалась от ужина, но гордость не позволила спуститься вниз.
Обидные слова матушки до сих пор молоточком стучат в ушах. Выходит, всё это время она была не на моей стороне, а на стороне Роланда, и от этого вдвойне больней.
— Софи, доченька, я разогрела, покушай, не дело это ложиться голодной спать. Ты уж прости меня, я ведь хочу как лучше. Не хочешь, чтобы писала, и не стану. Только уж ты не сердись. Если не голодная, то хотя бы чайку со мной выпей, а то сердце уже старое совсем, битый вечер колотится, как ошалелое.
Слова сопровождает тяжкий вздох и поникший взгляд, которые я вижу в отражении зеркала. Наблюдаю за морщинистыми руками матушки, которыми она аккуратно пристраивает поднос на стол.
А ведь она права — время летит, матушка не молодеет. Кроме неё и Ленарда у меня никого нет. Изнутри топит чувством раскаяния и вины. Откладываю расчёску, подхожу к матушке, обнимаю её со спины, прижимаюсь щекой к её плечу.
Втягиваю носом тонкий аромат лаванды, такой любимый и родной:
— И ты прости меня, мамочка. Я просто боюсь потерять Ленарда, очень боюсь.
— Ты никогда его не потеряешь, Софи, — матушка поворачивается ко мне и мягко оглаживает мои плечи. — Он твой сын, был, есть и будет.
Угу, если у меня его не отберут.
— Ты правда не станешь писать Роланду? — спрашиваю с надеждой.
— Не стану, — отвечает матушка слишком поспешно и тут же склоняется над подносом. — Раз ты просишь не писать, я не стану писать. Чай новый, только сегодня купила его, свежак, с южных плантаций, крупный лист, лемонграсс, лаванда и мята. Вкус непривычный, может чуть горчить, но быстро привыкаешь.
— Благодарю, — принимаю из её рук дымящийся напиток. Дую на него губами и делаю глоток. — Ммм, вкусно, чуточку терпкий. Из-за лаванды наверное?
— Он успокаивает, — кивает матушка, — а это как раз то, что нам сейчас нужно. Пей до конца, а то он дорогой, выливать жалко. Пей, и садись кушать. Не будем больше ссориться, оно нам не нужно. Чему быть, того не миновать.
Последняя фраза меня коробит. Хмурюсь:
— Роланд женится, и наши пути разойдутся окончательно, — проговариваю тихо, допивая непривычный чай. Чувствую в этот момент необъяснимую внутреннюю потребность настоять на своём. — Будь к этому готова и ни на что не надейся. Если он что-то решил, то всегда получает желаемое. Сейчас он решил, что ему нужна новая жена.
— Потому что не знает, что старая жива, — бормочет матушка себе под нос.
Поджимаю губы. Опять с начала? Снова ругаться?
— Прошу, закроем тему, — прошу миролюбиво.
Каждая из нас останется при своём мнении, и пусть. Надоело ругаться. Кроме того, в этом нет никакого смысла. Завтрашний день всё равно всё изменит и расставит по местам. Матушке придётся смириться с новым положением вещей. А я стану ещё на шаг ближе к полной свободе.
Задумчиво мешаю ложечкой тёмный чай. Прижимаю к стенке кружки случайно попавший в неё листик мяты. На языке горчит, но про сахар даже не заикаюсь — не хватало ещё на этот счёт выслушивать от матушки. Вечно она боится, что я располнею.
После плотного ужина меня начинает клонить в сон. День был тяжёлый. Я морально опустошена. Давно так не уставала. Стаскиваю с запястья блокиратор, кладу его на письменный столик. Щедро мажу кровавую рану на руке толстым слоем целебной мази. Засыпаю, едва голова касается подушки.
Наутро просыпаюсь отдохнувшей. Первым делом привычным жестом надеваю блокиратор.
Вместо своей кроватки Ленард обнаруживается в манеже на кухне.
— Он проснулся и плакал, и я его забрала, чтобы тебе подольше поспать, — сообщает матушка, мешая рассыпчатую утреннюю кашу.
— И я не слышала? — ахаю удивлённо, подхватываю Ленарда на ручки. — Впервые со мной такое!
— Ты сильно устаёшь, Софи, немудрено. Это только начало. Как бы не упасть однажды, как ломовая лошадь.
— Не упаду, — смеюсь, тиская сладенького Ленарда. — Моё сокровище!