Пока училась, Амара овдовела. Мы продолжали общаться в переписке и мечтали о том, как снова будем видеться каждый день, когда моя учёба закончится. Но когда я вернулась домой, наши пути разошлись окончательно.
Мы с матушкой едва сводили концы с концами, живя в скромном домишке на окраине города — единственном, что осталось от отца, который незадолго до смерти промотал всё состояние в карточных играх.
А Амара начала вращаться в высшем обществе. Болтали, что у неё появился влиятельный покровитель из приближённых к Императору.
Драконий Бог! Могла ли я подумать!
Вот почему она так натянуто улыбалась на приёме, где Роланд представил меня в качестве невесты! А я-то думала, дело лишь в том, что мы друг от друга отвыкли!
— Мерзавка! Ненавижу её! — шиплю в потолок и рву платок ногтями.
— Это же ганайский шёлк! — шипит матушка и раздражённо выхватывает у меня из рук кусок гладкой ткани. Затем легонько бьёт меня по щеке, приводя в чувство.
— Заканчивай эту истерику, Софи! — её голос звенит в тишине гостиной. — Успокойся! Слышишь? Ничего не случилось!
Смотрю на неё потрясённо. В смысле? Не случилось?!
Моя жизнь рушится!
Открываю было рот, но в этот момент входит Флора с подносом в руках, на котором уместились пузатый фарфоровый чайник, из носика которого поднимается пар, две пары чашек, вазочка с шоколадными конфетами ручной работы, миска домашнего печенья в виде розочек с капелькой красного варенья по центру, и хрустальный графин с янтарной жидкостью, заткнутый пробкой.
— Спасибо, Флора, дальше мы сами! — останавливает матушка кухарку одним жестом. — Закрой дверь с той стороны.
Дородная кухарка пристраивает поднос на чайный столик, оскорблённо поджимает губы и молча удаляется. На стене бьют часы с кукушкой. За окном стремительно темнеет.
— Итак, — изящным жестом матушка берётся за чайник.
Шмыгаю носом и задумчиво смотрю, как в белоснежный фарфор тонкой дымящейся струйкой льётся чай. Воздух вокруг наполняется ароматом клубники и персика. Это успокаивает.
Пока остывает чай, утаскиваю из вазочки печенье, нервно точу зубами хрустящий краешек. Матушка льёт себе в чашку немного чая, затем добавляет щедрую порцию янтарной жидкости из графина.
Я беру ещё одно печенье. Ещё. И ещё. Сладкая крошка во рту хотя бы немного заглушает горький вкус двойного предательства.
— Итак, — повторяет матушка. — Вот, что ты сделаешь, Софи. Успокоишься. Забудешь, что видела. Вернёшься домой к своему мужу с милой улыбкой на лице. Именно так поступают мудрые женщины. Именно так поступишь ты. Поняла меня?
Я чуть чаем не давлюсь. Кашляю. Ставлю чашку на стол. Прижимаю холодные ладони к пылающим щекам. Прокручиваю в голове снова и снова то, что сказала мама.
Примеряю на себя эту реальность.
Знать, что у того, кого любишь всем сердцем, другая.
Что он проводит время с ней, а тебя только терпит. И так будет всегда.
Сжимаю кулаки, резко встаю и иду к окну. Прячусь за бирюзовой портьерой. Опираюсь руками на подоконник. Прислоняюсь лбом к холодному оконному стеклу.
Перед глазами снова встаёт недавно увиденная картинка, в которой Роланд целует Амару. Нежно на неё смотрит.
В носу начинает щипать, и всё внутри скручивается в болезненный узел.
Бездна! Не быть мне мудрой!
Да я умру, если ещё раз увижу их вместе!
Я люблю его! Зачем он так?
Как только Софи забеременеет, я отошлю её в фамильный замок. Это брак по расчёту. С тобой всё иначе. Ты для любви.
— Послушай, милая, — мама вторгается в моё укрытие за портьерой, снова гладит меня по спине. — Ты просто потерпи. Роланд ведь не мальчик, ему тридцать пять, а не двадцать три, как тебе. У него есть потребности, и вообще, в его возрасте и с его положением сложно взять и поменять устаканенную жизнь. Но всё наладится, вот увидишь! Он узнает тебя получше, и обязательно полюбит. А если нет — тоже не беда! Многие так живут! Бог с ними, с этими женщинами, сегодня одна, завтра другая. Возвращаться-то он будет к тебе! У них нет на пальце колечка, а у тебя есть! А потом и вовсе дети появятся, вот в ком главная радость, ты о муже и думать забудешь! Вот увидишь, когда ты забеременеешь…
— Он отошлёт меня в фамильный замок! — заканчиваю за неё упавшим голосом.
Молчание.
— Что… ты такое говоришь? Почему? — встревоженно переспрашивает матушка.
— Он сам так сказал своей рыжей гадине! Поверить не могу! Она ведь стояла у меня за спиной перед алтарём! Помогала выбирать цветы и украшения для зала! Поправляла фату! Как тебе это нравится, а?
— Постой, постой, — матушка нервно барабанит пальцами по подоконнику. — Я не хочу в замок! У меня в октябре крестины у Мэрвиров, в ноябре свадьба у Драгосов, а потом зимние императорские балы! Но ты ведь ещё не беременна, ведь нет?
Смотрю на неё потрясённо:
— Прости, что нарушаю твои планы! Но — да! Беременна!
— Нееет, — стонет матушка и хватается за голову. — Как же так быстро? Сколько со свадьбы прошло? Месяц? Полтора? И уже? А ещё на мужа жалуешься! И не стыдно тебе?
Кусаю нижнюю губу, чувствуя, как краснеют щёки. Немного неловко обсуждать с матушкой интимную жизнь.
Но в этом она права — Роланд приходит ко мне часто, пару раз в неделю точно! Собственно, поэтому я и думала, что у нас всё прекрасно. Что ему всё нравится и всё устраивает.
Ведь я всё делаю правильно. Лежу неподвижно, молча и с достоинством, смотрю в потолок.
Именно так должна вести себя примерная недавняя девственница и приличная леди, чтобы муж, не дай Бог, не подумал, что она уже опытная и пользованная.
Всё как учила матушка. Чего ему ещё не хватает?
Внутри поднимается злость, которая вдруг сменяется сомнением, когда я вспоминаю нежность, с которой Роланд ласкал Амару, как она бесстыдно ластилась к нему, будто мартовская кошка, как он властно притянул её к себе и целовал…
Задумчиво хмурю брови. Меня он почти никогда не целовал. Только руку при встрече.
Я думала, ему не нравятся поцелуи. Выходит, нравятся. Только не со мной.
Жмурю глаза и морщусь.
Бездна! Опять перед глазами та картинка!
Почему она, а не я? Чем она лучше? Что я сделала не так?
— А ты ему не говори пока что! — матушка накрывает мои ледяные руки своей горячей мягкой ладонью, ободряюще сжимает мои пальчики.
— Что, до самой весны? — спрашиваю с издёвкой. — Пока у тебя не закончатся мероприятия?
— Софи! — обиженно ахает матушка.
— Прости, — вздыхаю и опускаю глаза.
Качаю головой. Меня накрывает чувством вины. Матушка стольким ради меня пожертвовала. Ночей не спала, когда я в детстве болела. Так и не родила мальчика, о котором мечтал отец, потому что после меня больше не могла иметь детей.
— Прости, мамочка, — повторяю снова, — сама не знаю, что на меня нашло. Это всё нервы. Вышло грубо, я не хотела, мне жаль.
— Послушай, — продолжает мама заговорщицки. — Нам нужно выиграть время. Нужно заставить Роланда передумать тебя отсылать. Я помогу. Разузнаю всё о его рыжей-бесстыжей, нет ли у неё дальних родственников, к примеру, которым она могла бы срочно понадобиться. С моими нынешними связями мы что-нибудь, да придумаем! Но и ты уж там постарайся. Платьице новое надень, губки накрась, улыбайся, и Драконий Бог тебя упаси закатывать истерику! Будем действовать сообща, и вместе мы справимся. Ты меня поняла? Софи?
Платье и губки? Она серьёзно? Можно подумать, дело в одном этом!
С другой стороны, что ещё мне остаётся?
Устроив скандал, я лишь упрочу Роланда в его желании от меня избавиться.
А я не хочу. Это мой мужчина. Мой! И я хочу быть с ним рядом! Здесь, а не в какой-то там глуши!
— Да, матушка.
— Вот, и умница! А сейчас поезжай домой, тебе давно пора.
На этот раз я не спрыгиваю с подножки экипажа. Осторожно спускаюсь. Затравленно оглядываюсь по сторонам, высматривая подозрительные чужие кареты. Не вижу их.
Что ж. Надеюсь, гостья Роланда благополучно уехала.
С трудом передвигая ноги, поднимаюсь на крыльцо. Войти не спешу.
Интересно, он сам шнуровал ей платье? Или поручил моей горничной?
Проклятье, как же это больно!
Подношу сомкнутые ладони к лицу, прячу в них нос и рот. Выдыхаю. Мотаю головой, заставляя себя успокоиться.
Впервые я не хочу возвращаться домой. Просто не хочу.
Время идёт. Я продолжаю стоять на крыльце.
Я не знаю, как сейчас смотреть в глаза Роланду. Делать вид, что ничего не случилось, хотя сердце в огне. Я просто не справлюсь. Не смогу быть «мудрой».
Я…
Додумать не успеваю. Вздрагиваю и отшатываюсь назад, потому что входная дверь вдруг резко распахивается.
Роланд. Стоит, небрежно прислонившись к дверному косяку. Руки убраны в карманы брюк. Белоснежная рубашка расстёгнута на груди, в её вырезе проступает мускулистая грудь, покрытая тёмной порослью волос.
Тёмно-каштановые чуть вьющиеся волосы лежат на плечах.
Взгляд карих глаз мрачный и исподлобья.
— Кордон сказал, ты уже возвращалась, Софи, — проговаривает низким требовательным голосом. — Почему снова ушла и куда? И какой бездны сейчас мнёшься на крыльце, м?
Смотрю на него испуганно и отчаянно соображаю, быть ли мне самой собой или «мудрой»?
2. Заберу
Софи.
Мудрой…
Сцепливаю руки перед собой, опускаю глаза.
— Я… кое-что забыла у матушки, пришлось вернуться.
— Вот как, — хмыкает Роланд. — Зайди в дом.
Послушно протискиваюсь в дверном проёме мимо него. После уличной вечерней прохлады меня обволакивает жгуче-пряный аромат мускатного ореха, сплетённый с запахом мужской тёплой кожи.
Не поднимая глаз, делаю пару шагов вперёд, вглубь прихожей.
— И что же? — раздаётся мне в спину.
Замираю. Медленно оборачиваюсь.
— Прости? — непонимающе моргаю, вынужденная снова смотреть в глаза Роланду.
— Что ты забыла? — кивает в мою сторону, окидывая подозрительным взглядом мои пустые руки. — Зачем возвращалась?