— Да, было дело, было, — киваю, ведь нет смысла отрицать мои слова. — Но тогда я была уверена, что знаю своего мужа. Но всего несколько недель, и жизнь мне показала, что не знаю совершенно. И это больно…
Отворачиваю от Егора лицо, потому что не хочу, чтобы он видел, каково мне на самом деле. Морально я держусь из последних сил.
Иногда мне кажется: я готова всё бросить и уйти от него, даже несмотря на то, что он лежит в реанимации.
Но потом понимаю, что это не выход. Поддаться эмоции в момент, а потом жалеть о содеянном?
Нет, не хочу.
Каждое утро теперь, глядя в своё отражение в зеркале, я повторяю себе: Альбина, если ты сдашься — лучше не станет. Легче не станет. Проще не станет. Значит, иди до конца.
И силы появляются, и дальше шагаешь.
— А вы ведь правы. Это я про мою с ним битву, — неожиданно соглашается Егор. — Если я сейчас затравлю проверками, получается, я буду добивать лежачего.
— Причём, не фигурально выражаясь! — подхватываю, радуясь, что он понимает.
— Я с ним хочу на равных воевать, а не с калекой на коляске.
— Ну вот и отлично! А пока позволь вывести то, что по праву и закону принадлежит и мне в том числе.
После услышанного и увиденного Егор, посидев молча несколько минут, кивнул мне в знак согласия по моим доводам.
Понимаю, что решение далось ему нелегко, но он уважал мой выбор.
— А что с имуществом в итоге будет? Вы ровно пополам всё поделите, так просто отдалите им половину состояния?
— Не могу сказать пока. Вряд ли… Посмотрим, Егор. Честно, пока я сама как по минному полю передвигаюсь. Любое моё неверное движение может привести к катастрофе, я сама не знаю, что будет завтра. Он и его любовница не оставили мне выбора.
Смотрю в окно, смахиваю подступившие очередные слёзы. На несколько минут замолкаю, потому что чувствую: начну говорить, сразу начну плакать. Стыдно. Потом снова беру себя в руки и продолжаю.
— Знаешь, я хочу после того, как он придёт в себя, привести эту девицу и посмотреть, как он примет её. Как поведёт себя, когда узнает, что она будет его сиделкой и помощницей. Признается ли мне в своих ошибках, или промолчит. Он ведь всегда кичился честностью. А на этот раз, как, слабо? Я словно хочу понять, что есть настоящего в этом человеке? И когда он был настоящим… Выбор будет только за ним.
— Да, я давно понял, что вся наша жизнь — это череда нашего выбора. И каждый тянет последствия этого выбора.
— Да. Вот и Курбатов ошибся, обманул меня, предал, изменил, и вроде, после такой страшной аварии шанс у него появился всё изменить, прекратить эту связь. Сделает ли, или врать продолжит? Тем более, он же по записи собирался с ней расставаться.
Горько улыбаюсь.
— А как сейчас поступит? Да если честно, и на неё мне тоже интересно посмотреть, сколько сама Анна выдержит в таких отношениях, где Курбатов проявит себя во всей красе. Ведь встречаться, например, раз в неделю и кувыркаться — это не то же самое, что быть с больным и немощным, пусть даже любимым человеком. Она уверена на уровне какого-то помешательства, что именно эта авария поможет ей доказать свою любовь. Вот и встанет всё на свои места.
— А если он всё-таки сдержит слово, и отправит её со своей заботой, сможете простить ему измену и эту ложь?
Задумываюсь на мгновение, прежде чем ответить.
В голове пронеслись воспоминания о том, как сильно я любила этого человека, как доверяла ему, и как больно было узнать правду.
Но сейчас мои чувства стали другими.
— Простить, возможно… Но забыть и снова быть с ним — нет, никогда. Но как бы странно для тебя это ни звучало, главное сейчас — поставить его на ноги. А дальше пусть живёт как хочет, но уже без меня.
— Вы очень великодушны, — выдыхает он.
Пожимаю плечами, чувствуя лёгкую неловкость от его комплимента.
— Нет, я обычная женщина, нормальная женщина. Помогать — не значит принимать. Это разные вещи, разные понятия. В конце концов, он часть моей жизни, к тому же очень длинной части.
Егор кивает, видимо, соглашаясь со мной.
— А вы не переживаете из-за того, что вдруг Анна расскажет ему обо всём, пока будет ухаживать за ним? Что тогда?
— Пусть рассказывает, если захочет, но я очень сомневаюсь, что она станет это делать. Конечно, я думала об этом, но что-то подсказывает, что она этого не сделает. Она была настроена критически, когда я объявилась в той гостинице, но потом сдулась, как только поняла, что Курбатов мне категорически неинтересен.
Как бы сказать, чтобы он до конца понял мои мысли…
— Она зациклена на щенячьей любви к нему, но я пока не знаю, чего там на самом деле больше: реальной любви, чтобы так, с чувствами, или всё-таки деньги. В любом случае всё станет ясно в самые ближайшие недели. Ну что, договорились о проверках? Пока они будут приостановлены?
Протягиваю ему руку для делового рукопожатия.
— Договорились, — улыбается его и пожимает мне в руку в знак согласия.
Глава 34
Михаила через неделю после реанимации наконец-то перевели в обычную палату.
Я знала, что теперь остаётся лишь одно — терпеливо ждать, пока он вернётся к полной осознанности.
Эти дни старалась использовать своё время максимально продуктивно, но при этом постоянно держала руку на пульсе всех событий, связанных с его состоянием.
Врачи поражались тому, насколько быстро он шёл на поправку.
— Кажется, он просто рвётся поскорее встать на ноги и покинуть больницу, — с улыбкой замечали они, качая головами.
— Ну да, он всегда был таким… целеустремлённым, — отвечала, пытаясь скрыть волнение за этой лёгкостью тона.
Медсестры же наоборот, каждый раз встречаясь со мной в коридорах, тихонько шептали мне смущаясь:
— Ваш муж… у него непростой характер. Всё ему не так и не эдак. Может, поговорите с ним? Он совсем не слушает нас, всё время ворчит…
Я лишь кивала, стараясь выглядеть спокойной, хотя внутри меня всё кипело от возмущения.
Хотя бы тут, при таких условиях мог не показывать чужим людям свой поганый характер!
— Я прекрасно понимаю, о чём вы говорите. Но не волнуйтесь, скоро ему выделят персональную сиделку, которая поможет снять часть нагрузки с вас.
Михаил, конечно же, как я и предполагала, был взбешён своей собственной беспомощностью.
Он всегда ненавидел зависеть от других людей.
Его природа требовала обратного: чтобы все обращались к нему за помощью, нуждались в нём, смотрели снизу вверх и пресмыкались.
Но жизнь такая штука: вчера ты нагнул кого-то, будучи уверенным, что так будет всегда, а завтра нагнули тебя, да так, что за голову хватишься.
Именно такое ощущение испытал Курбатов, когда пришёл в сознание…
Благодаря моим усилиям Михаила разместили в уютной одноместной палате, где ничто не нарушит его покой, кроме визитов врачей и медсестёр.
Просторная палата с душем, большими окнами, сквозь которые виднеются величественные деревья и бескрайнее зелёное поле.
Настоящая картина для отдыха глаз и ума.
Лежи, Курбатов, и размышляй о том, как тебе жить дальше.
Хотелось бы верить, что совесть, пусть даже на мгновение, пробудилась в нём после этого страшного происшествия.
Возможно, она напомнила ему о случившемся, заставила задуматься о своих поступках.
Как жаль, что я не могу проникнуть в его мысли и голову и понять, что твориться там.
Говорят, что люди, оказавшиеся на грани жизни и смерти, часто пересматривают свои ценности. То, что было важно вчера, вдруг теряет всякий смысл.
Миша, относится ли это к тебе?
Травмы у него серьёзные, но самые тяжёлые повреждения пришлись на ноги и таз. Перелом таза стал результатом того, что его буквально зажало в обломках металла.
— Альбина… — улыбается натянуто, когда мне позволяют впервые побывать у него. — Привет.
— Привет.
Растерян. Разбит. Расстроен. Раздавлен.
Всё это я вижу на его лице, всё это чувствую в каждом его движении.
Вспоминая свою реальность, где он с любовницей ехал в аэропорт и разбился, смотрит на меня, ждёт моего поведения, а я улыбаюсь, приветствуя его.
Пока сижу рядом с ним, дверь распахивается, и в палату заходит медсестра.
Её шаги практически бесшумные, будто она старается не потревожить нас.
Она вежливо улыбается, словно извиняясь за то, что вторглась в наше пространство, затем подходит ближе и начинает свои привычные манипуляции: проверяет пульс, измеряет давление, аккуратно ставит укол обезболивающего.
— Это по часам пока, — предупреждает меня, кивая на укол. — Извините.
— Всё нормально. Это вы меня извините, я помешала вам.
Она уходит, улыбаясь мне.
— Ну, как ты себя чувствуешь? Немножко оклемался?
Он вздыхает, стараясь придать своему голосу хоть немного бодрости, но я понимаю, что всё это бравада.
— Всё ещё сильно болит… Особенно ноги. Но на обезболке живу как нормальный человек несколько часов. А дальше что, не знаю. Не представляю, когда вообще смогу встать…
Да, Курбатов, вот так… Ты всегда был таким сильным, таким уверенным в себе человеком, а теперь выглядишь уязвимым, словно ребёнок.
— Ты справишься, поверь. Скоро снова будешь бегать! — и всё-таки хочу подбодрить его.
Не знаю, что ещё сказать, и как между повисает молчание.
Мы оба ждём чего-то, но ни один из нас не решается начать разговор.
В воздухе витает напряжение, которое невозможно игнорировать.
— Альбина, — прерывает наконец-то первый. — Вещи мои… не знаешь, где они?
Понимаю, что он имеет в виду те самые вещи, которые были на нём в тот роковой день, когда произошла авария, но включаю дуру.
— Какие? Те, что были на тебе в момент аварии? — Кивает.
— Они мне нужны.
— Что именно тебе нужно из них? Просто от тех твоих вещей практически ничего не осталось, — вру. — Штаны, как я поняла, порезали, когда тебя готовили к рентгену, рубашку тоже…
— А пиджак… — перебивает, и в его голосе слышится нетерпение. — Пиджак…