Надо было срочно найти Татьяну и сделать то, что давным-давно должен был сделать. Поговорить! Объяснить! Хотя как тут, блин, объяснишь? Как? У меня нет ни одной нормальной причины, чтобы объяснить произошедшее, кроме аксиомы, что я долбозавр.
И я уверен, что Татьяна со мной в этом полностью согласится. Согласится и пошлет на хрен.
Че-е-е-ерт, аж в боку закололо. Дебил! Таблетки от гастрита и давления жрать пора, а я на девку молодую залез, да еще и обрюхатил. Герой-любовник нашелся. Дон Жуан гребаный!
Я звонил жене, наверное, тысячу раз. Не знаю, на что рассчитывал, но набирал нон-стопом. Раз за разом. Раз за разом. В ответ – ни хрена. Ни ответа, ни даже гудков. Она просто исчезла с радаров и не откликалась.
Я даже разозлился, мол какого черта? Неужели нельзя вести себя как взрослый человек и поговорить с мужем?! Правда, злость схлынула в тот же миг, когда вспомнил, что по вине этого самого мужа, то есть меня распрекрасного, вся эта жесть и произошла. И что уж кому-кому, а точно не мне говорить о взрослом поведении.
Как бы я отреагировал, если бы узнал, что ребенок, которого носит Татьяна, не от меня? Прибил бы и ее, и того мужика, что посмел к ней приблизиться, а потом бы сел и ни о чем не жалел! Так что она еще мягко обошлась, просто убивая молчанием.
Как сайгак, у которого дымилось под хвостом, я прискакал домой, но там было пусто. Ни света в окнах, ни печальной жены в темных комнатах.
Просто пустая и от этого дико страшная квартира. А что, если теперь всегда так будет? Что если Татьяна уйдет?
Как без нее жить-то вообще? Разве это жизнь?
Все, что я делал, все чего достигал, было только для нее. Для женщины, которую любил, для матери моих детей, для той, с кем я готов был дойти до дряхлой старости. Даже если в конце меня разобьет маразм вперемешку со склерозом, я был уверен, что она будет незыблемым ориентиром в жизни.
Если захочет…
В этом желании я теперь очень сомневался. Так сомневался, что кишки бантиком сворачивались.
Точно бросит. Даже слушать не станет. Просто укажет пальцем на дверь, или сама уйдет, не оборачиваясь.
О, черт…
У меня все сжалось, поджалось и вообще чуть ли не отсохло, когда представил, что в моей жизни больше не будет привычной семьи. Это же можно сразу камень на шею и с моста в реку.
А я не хочу! Я хочу детей вырастить. Не каких-то на стороне случайно сделанных, а своих, тех, которых хотел и люблю больше жизни. Девчонок замуж выдать, сына к делу пристроить. Хочу тепла и ласковых взглядов! Хочу знать, что нужен семье. А не только какой-то залетной провинциалке, решивший запустить лапу в мой кошелек.
Я ведь Таньку люблю. Всегда любил, искренне, всей душой. Не как некоторые знакомые мужики, которые считали, что жена на то и нужна, чтобы в нужный момент «одну за сорок променять на две по двадцать». Типа родила, детей подняла, уют обеспечила, тыл прикрыла, а теперь все – с вещами на выход.
У меня не так. Совсем не так. Я люблю…
И от того мой косяк выглядел еще тошнотнее. Я как в тумане помнил тот корпоратив. Было весело, была эйфория от удачно завершенных проектов, был подъем. Все это закружило, завертело, и в какой-то момент тумблер адекватности отрубился.
Я не помню самого процесса – только размытая механика, без эмоций и тепла. Помню, что разрядка была никакая. Три секунды – и свободен. Как будто реально нужду в общественном месте справил.
Вот и все. По итогу получилось: хреновый товар за чудовищно высокую цену, да еще и с пожизненными осложнениями. А уж про говенные бонусы в виде бессонницы и постоянного страха все потерять, я и вовсе молчу.
Крутил я на одном месте такие приключения.
Вот почему так? Кто-то всю жизнь шляется так, что клейма ставить негде, но ни разу не попадется, а кто-то один раз оступится, поймет, что больше никогда и ни за что, а расплата уже на пороге.
Закон подлости, мать его.
Около семи вечера, когда я уже метался по квартире, как раненый лось, раздался звук отпираемой двери, и на пороге появилась Татьяна.
Я боялся увидеть ее разбитой, зареванной, несчастной, но напоролся на холодный, непроницаемый взгляд и сдержанное:
— Добрый вечер, Глеб. Ты за вещами?
Глава 9
Людмила позвонила мне сразу после того, как у нее состоялся разговор с Прохоровым.
— Татьяна Валерьевна, Глеб Семенович узнал про доверенность. Ваше сообщение я передала.
У меня аж мороз вдоль хребта прошелся:
— А что он?
— Он был немного…хм… обескуражен.
Еще бы этот гад был не обескуражен. И подозреваю, что слово «обескуражен» крайне слабо передавало степень его удивления в тот момент.
Жил себе жил припеваючи, плодился в свое удовольствие, а тут хоп – и жена-сука всю малину обломала. Доверенность отозвала, денежки на квартиру Лялечке потратить не дала. Так еще и мозг, наверняка, зараза такая вынесет…
А я вынесу. Я так вынесу, что камня на камне не останется.
Боль, которая все это время ядовитой занозой сидела в сердце, была уже настолько невыносимой, что я просто не могла терпеть.
Не могла притворяться спокойной женой, у которой все в порядке. Не могла больше играть дуру, которая косяки рогами обдирает, но при этом блаженно улыбается и ни о чем не догадывается.
Предел есть у всего, и я своего за эти дни достигла. Хватит.
Но как же не просто было зайти домой. Ох, как не просто…
Я словно бродяга ходила туда-сюда возле подъезда, думала, собиралась с духом. Время от времени останавливалась, чтобы посмотреть на яркие окна. Глеб врубил свет везде! В кухне, в комнатах, и то и дело маячил нервной тенью за полупрозрачными шторами. Ждал.
А меня тошнило от одной мысли, что сейчас увижу его.
Чертов предатель. Он не только меня как женщину предал, он всю нашу семью обосрал, стараясь быть хорошим для Оленьки и ее пузожителя.
И вообще, какого черта я тут брожу, как неприкаянная? Это мой дом, и я никому его не уступлю.
Резко выдохнув, я сжала кулаки и ринулась в подъезд. Будь, что будет. Дважды все равно не умереть.
Я не стала звонить, открыла своим ключом, и едва переступила через порог, как увидела взволнованную физиономию мужа.
В этот момент меня будто ледяной водой окатили, смывая эмоции на минимум.
— Добрый вечер, Глеб, — совершенно ровно произнесла я, — ты за вещами?
У него аж краска от лица отхлынула:
— Какие вещи? — прохрипел он.
— Не знаю, — я равнодушно пожала плечами, — носочки, там. Трусишки. Рубашечки. Уж извини, сумку я тебе собирать не стану. Сам. Все сам. Ты мальчик большой, взрослый, как-нибудь справишься.
— Я никуда не пойду!
— Предлагаешь уйти мне?
У него нервно дернулся кадык:
— Я предлагаю спокойно поговорить.
— Уже можно? — от сарказма удержаться не удалось. — Жена перестала быть мнительным неадекватным недоследопытом в фазе острого ПМС и ее, наконец, можно удостоить разговором?
Он виновато отвел взгляд в сторону. И вообще выглядел, как пес, которого поймали в курятнике:
— Тань…
Его убитый тон вымораживал:
— Знаешь, что, Прохоров? Иди ты на хрен! Как тебе такой разговор?
— Таня, подожди! — он ринулся за мной в ванную, но я успела захлопнуть дверь у него перед носом и повернуть вертушок замка. — Открой дверь!
— Иди к черту.
Не торопясь, я смыла косметику, приняла душ, причесалась, обмазалась кремами с головы до пят и только после этого вышла.
— Ты еще здесь?
— Я никуда не уйду, — повторил этот упрямый осел, — и тебя не отпущу.
— Ну-ну…
Я отправилась на кухню. Он за мной.
Между нами звенела тишина. Я не собиралась облегчать ему задачу и заговаривать первой, а Глеб давился, стоя у меня за спиной, и не знал, что сказать. Наконец, выдал:
— Я тебе весь день звонил.
— Телефон разрядился. Чай будешь? — невозмутимо поинтересовалась я. Эмоций ноль, только холод. И он это почувствовал:
— Ты как с чужим говоришь.
— А как надо? С почетом, с уважением, с реверансами? Перебьешься.
— То, что сегодня произошло, понимаешь…такое дело.
Я раздраженно скрипнула зубами и повернулась к нему лицом:
— Глеб, давай сразу перескочим ту часть, где ты вертишься, как уж на сковородке, пытаешься прощупать, что же именно мне известно, а потом дозированно выдаешь ту правду, которую посчитаешь нужным. Я знаю все. Твою шмару зовут Оленька, она глубоко беременна, и в скором времени тебя можно будет поздравить с рождением сына. Все так? Вроде ничего не пропустила?
Он дернулся так, будто я его ударила.
— Откуда…
— Откуда я знаю? Твоя ненаглядная сама пришла ко мне пару недель назад и рассказала о том, как сладко вы живете. Прямо душа в душу.
— Почему ты мне ничего не сказала? — просипел он.
— А как ты думаешь? Готовилась к отступлению. Выводила, все, что только можно было вывести, из-под удара, — теперь, когда все было готово, я могла в этом признаться. — А заодно составила у нотариуса перечень нажитого в браке, чтобы у тебя не было соблазна отломить от семьи кусок и передать его своей сахарной писечке. Так что, когда устанешь притворяться и терпеть жалкую жену, уходить придется налегке.
— Я не собираюсь никуда уходить, — Глеб сделал шаг ко мне с явным намерением прикоснуться, но так и замер с протянутой рукой, напоровшись на мой ледяной взгляд, — не знаю, что там тебе наплела эта дрянь. Но все не так!
Я криво усмехнулась. Кто бы знал, как трудно быть сдержанной и холодной, когда внутри пылает и бомбит:
— Да ты что? Может, ты с ней не трахался?
На миг мне даже захотелось, чтобы он смог меня в этом убедить. Чтобы обнял, сказал, «Танюш, ну ты же знаешь, что это глупости». И чтобы я поверила, искренне, от души. Чтобы мы посмеялись и оставили это недоразумение в прошлом.