— Честно? Понятия не имею. С девчонками разговаривала — кто что говорит. Кто-то, что надо срочно отомстить. Да так, чтобы потом вспоминать было стыдно. Кто-то, что надо гнать ссаной метлой и поскорее забыть. Кто-то считает, что с паршивой овцы хоть клок шерсти надо выдрать.
— А ты сама-то чего хочешь? Отомстить? Прогнать? Забыть?
— Я не знаю, мам, — грустно вздохнула я и приложила руку к груди, — у меня вот тут больно. Не вдохнуть. И что делать с этой болью, я не знаю. Отомстить? Клин клином выбить? Не получается. Пробовала. Не хочется мне другого мужика. Просто отвращение какое-то. Не так смотрит, не так дышит. Пахнет не так, говорит не так. Все не так! Хотя не уродов рассматривала, не бомжей и не тупых бабуинов. Все равно не то.
— Оно так и бывает, когда без чувств.
— Я бы с радостью отключила все эти чувства. Глядишь бы, и жить стало проще.
— Хочешь прогнать?
— Не знаю.
— Забыть?
— А разве это возможно?
— Ты его еще любишь?
— Люблю. И никак не пойму, на фиг мне эта любовь сдалась.
— Бывают пары, которые со временем остывают друг к другу и становятся чужими. А бывают как вы, которые срослись намертво. Вместе и до конца.
— Может, это он и есть? — задумчиво спросила я. — Наш конец?
— Сама-то веришь в это?
— Считаешь, я должна простить его? Быть мудрее, проглотить обиду и сделать вид, что ничего не было?
— Я разве враг своей дочери? — с укором спросила мама.
— А разве ты не это имела в виду? Не пресловутую женскую «мудрость»? Ту самую, которая про все понять, простить и не звездеть лишний раз?
— Нет, милая, — улыбнулась она, ставя передо мной кружку с ароматным напитком, — я про другое.
— Про что? — я прикрыла глаза и блаженно вдохнула. Запах из детства. Дома сколько ни делала — и близко не получалось такого, а у мамы всегда по-особенному. Всегда вкусно.
— Я тебе так скажу, — произнесла она, усаживаясь напротив, — мудрость не в том, чтобы слушать всех вокруг и поступать так, как им кажется правильным. Нет. Ты должна делать то, что по душе именно тебе. Не подругам, не каким-то левым людям, не мне. А именно тебе. Хочешь мстить — мсти. Только чтобы было не через силу, а в удовольствие. Хочешь прогнать? Бери метлу и гони, не жалей. Хочешь остаться с ним — оставайся, безо всяких оглядок на то, кто и что скажет. Жизнь твоя и счастье твое. Если тебе для него нужен Прохоров, значит оставляй. Нужен кто-то другой — выбирай.
— По-твоему, это так просто? Взять и оставить?
— Нет, конечно. Сложно. Еще как. Но помнишь, я тебе всегда говорила про право одной ошибки? Прохоров свое использовал и прекрасно понимает это. Если искренне раскаивается, если действительно осознал ошибку и хочет сохранить семью, то будет над тобой трястись и на руках носить. И ты никогда не пожалеешь, что дала ему второй шанс.
— А если все-таки пожалею?
— Тогда только… — она изобразила пальцами ножницы.
— Мам!
— Ну, а что? Чик-чик, и готово. Чтобы деточку мою больше обижать не смел.
Мама такая мама.
Я не выдержала и, прикрыв глаза ладонью, рассмеялась. Смех сквозь слезы, но на душе немного легче, и узел, в который стягивались внутренности, ослаб.
Она права. Надо поступать так, как будет лучше мне, а не кому-то другому.
Осталось только разобраться в собственных желаниях и не обмануть саму себя.
Конечно, после разговора с матерью я не побежала к любимому мужу, распахнув объятия.
Нет. Оно так не работает, чтобы раз, и по щелчку забылось, простилось, и все зажили долго и счастливо и как раньше.
Увы. Как раньше уже не будет. Придется подстраиваться к новым реалиям, в которых сердце мое уже не было таким радостным и целым, как прежде. В которых появилась Юляшка со своим приплодом. В которых та самая, роковая единственная ошибка уже совершена, и последствия навсегда останутся с нами.
После разговора с мамой я поняла только одно — чужие советы подходят для чужих. А для себя и правда нужно что-то свое. То, что принесет удовлетворение лично мне и моей раненой душе.
И это не другой мужик, в этом я уже убедилась. Я лучше буду одна, чем не пойми с кем, лишь бы отомстить. Вот если бы появился принц на белом коне, и накрыло бы новой любовью, то да. Ну или хотя бы страсть неземная полыхнула, напрочь снося крышу. А так, просто, чтобы было… На фиг. Я себя не на помойке нашла, чтобы размениваться на такое.
Потешить свою гордыню эффектным уходом? Но… С хрена ли мне уходить? С хрена ли освобождать свою территорию? С хрена ли отказываться от того, что я сама строила? Чтобы гордо страдать в одиночестве? Чтобы потом, когда стану старая и дряхлая, авторитетно утверждать, что я прям баба-кремень, которая познала жизнь? Всех разогнала, выжила и вообще настолько сурова, что сама себе в зеркало не улыбаюсь?
Пфф, такое себе…
Я улыбаться люблю. И жить люблю.
Оставалось ответить на один единственный вопрос.
Готова ли я отказаться от Глеба? Забыть годы, проведенные вместе. Между прочим, весьма неплохие годы. Да, где-то было сложно, где-то хотелось прибить его, но в целом-то было здорово.
Наши чувства уже давно вышли за рамки подростковых страстей. Когда чуть что — вспышка, взрыв, развод и девичья фамилия. Когда максимализм плещется через край, и хочется либо все, либо ничего. Между нами столько связей, иных, в тысячу раз более глубоких, чем те, что были прежде. Как от них отказаться?
И не в мудрости дело. Не в том, что я как жена, мать и хранительница очага должна лечь костьми и, наступив себе на горло, простить все косяки, лишь бы сохранить семью.
Не в этом!
А в том, что я хочу. Для себя. Как бы эгоистично это не звучало.
И сейчас, конкретно в этот момент, на первом месте стояли не интересы детей, не какие-то материальные заморочки, и уж тем более не мысли о том, кто и что обо мне подумает. Плевать мне на мнение посторонних.
Сейчас на первом месте была я. Мои желания. Мое виденье жизни. Мое удобство и мои чувства.
Мама права, некоторые со временем перегорают, остывают, настолько опостылевают друг другу, что смотрят в разные стороны. У нас с Прохоровым не так, мы и правда проросли друг в друга. И отказаться от него — это почти то же самое, что отказаться от самой себя. От очень внушительной части самой себя.
Хочу ли я от себя отказаться? Разорвать на части и остаться с убогой культей вместо души? Нет.
Готова ли я все простить, забыть и сделать вид, что ничего не было? Тоже нет.
Такой вот парадокс, из которого я не могу выпутаться.
— Мам! Я дома!
Киру привез наш водитель. Я пыталась как-то заинтересовать ее, заставить остаться еще на одну очередь в лагере вместе с близнецами, но упрямством она пошла в меня.
Нет, и все. Хочу домой.
Еще ничего не было решено, и я не знала, как сложится наша жизнь дальше, и чтобы не травмировать дочь взрослыми проблемами, придется как-то лавировать, держать себя в руках.
Однако она всегда была умной девочкой, и в первый же день, на первом же ужине, когда мы с Глебом самозабвенно расспрашивали ее о лагере, но не обмолвились ни словом между собой, спросила:
— Вы поругались?
Глеб замер, сжав вилку в руках так сильно, что побелели костяшки, я же спокойно произнесла:
— Да, Кир. Поругались.
Врать ребенку, который так тонко чувствовал — это последнее дело. Поэтому пусть будет правда. В пределах разумного, конечно.
— Почему?
— Из-за работы. Папа ввязался в один… убыточный некачественный проект. И теперь нам приходится с этим разбираться.
Муж тяжело сглотнул.
— Ты сильно злишься? — понимающе произнесла дочь.
— Очень.
— Но… — она со вздохом посмотрела на своего отца, потом и вовсе взяла его за руку, — папа ведь умный. Он все исправит.
— Посмотрим. — я пожала плечами, — все только в его руках. Если исправит — я буду рада. Если нет, то наш бизнес на этом завершится.
Он вскинул на меня пронзительный взгляд, прекрасно понимая, что говоря «бизнес», я имела в виду всю нашу совместную жизнь.
— Я все исправлю, Тань. Я буду стараться каждый день…
— Поменьше слов, Глеб. Ты же знаешь, они ничего не значат. Я буду смотреть только на дела… И если их не будет, то… — я развела руками, — увы.
Вот так, опосредованно, маскируясь от дочери, я дала ему понять, что еще не все потеряно, но я стою на перепутье, и любой неверный шаг станет концом всего.
После ужина Кира утащила отца к себе в комнату играть в приставку. Они всегда были дружны. Глеб всегда был тем папашей, который не стеснялся возиться с детьми, не отстранялся от них, прикрываясь усталостью, не был равнодушен к их проблемам, какими бы ничтожными они не казались.
Когда я после первых родов загремела в больницу с воспалением, он остался один с дочерью на неделю. И ничего, справился. Потом еще учил меня, как ее лучше укачивать, чтобы она быстрее засыпала.
От воспоминаний на глаза навернулись слезы.
Я не знала, что делать дальше.
Может, просто оставить саму себя в покое? Просто выдохнуть и дать время, чтобы пережить этот ад? Спустить все на тормозах, и будь что будет?
Глава 14
То, что я решила дать нашим отношениям шанс, совершенно не означало, что тут же все станет как прежде. Я просто не стала пороть горячку и позволила Прохорову оставаться в моей жизни. Только и всего.
Захочет доказать, что достоин прощения — докажет. Решит, что на фиг ему все это сдалось — уйдет. И я держать не стану. Не будет ни слез, ни уговоров. Даже если внутри случится катаклизм — наружу ничего не прорвется.
Естественно, я с ним не спала.
Кто-то скажет, что это неправильно, что я должна была срочно выпрыгнуть из трусов, дабы показать ему мастер-класс, после которого он не будет смотреть по сторонам.
Серьезно? Он мне измену, сердце в клочья, а я ему секс-марафон и чесать за ухом? Оно так не работает. Время нужно не только для того, чтобы простить, но и для того, чтобы захотеть.