Может, кого-то и возбуждает изменник, кто-то готов сразу абстрагироваться и подпускать к себе, но это не я.
Мне нужно время. И точка.
И если Прохоров не сможет мне его дать, или, что еще хуже, не выдержит этого воздержания, то о чем тогда вообще речь? Зачем тогда вообще думать о прощении, лучше отрезать один раз, переболеть и дальше идти. Правильно ведь?
Увы, никто не скажет, правильно или нет. Я решила пойти таким путем, а дальше уже будет видно. Все приходится проверять на собственном опыте. Как говорится, хреновый, но зато свой.
С возвращением Киры обстановка дома немного успокоилась. Было уже не с руки постоянно рычать и устраивать разборки. Разве дочь виновата в том, что у нас произошло? Нет. Так зачем на нее вываливать весь этот кошмар? Останемся мы с Глебом вместе или разойдемся, Киру за собой в болото сомнений и нескончаемых переживаний я не потащу. У нее каникулы, в конце концов! Вот и пусть отдыхает.
Она и отдыхала. Каждый день уходила гулять с подружкой Сонечкой, не забывая отзваниваться и присылать кружочки в мессенджерах. Они то в кино ходили, то на аттракционы, то в торговый центр. Дважды Кира оставалась у нее на пижамную вечеринку, и, кажется, была очень довольна.
А потом случилось это…
Я пришла домой раньше всех, потому что не было сил. Беременность пока протекала легко и без осложнений, но порой я себя чувствовала, как выжатый лимон. Хотелось лечь, лапки сложить и таращиться в потолок. И чтобы кто-нибудь вкусняшки приносил, и по пузику гладил.
В работе руководителя обнаружилось немало плюсов. Например, никто не может запретить уйти домой раньше времени. Поэтому, пользуясь служебным положением, всю работу, которую можно делать удаленно, я делала удаленно.
Глеб тоже пришел пораньше. Он вообще старался как можно больше бывать дома, проводить время со мной. Несмотря на то, что я молчала, занималась собственными делами, по большей части не обращая на него внимания, он не сдавался. Кажется, ему было достаточно просто видеть меня, время от времени спрашивать, не нужно ли мне чего-нибудь.
Каждый раз у меня екало где-то за грудиной. Хороший ведь мужик, заботливый, мой, как бы смешно это не звучало. Родной. И такая скотина!
И вот сидели мы спокойно, каждый в своем углу, делами занимались, а тут Кира пришла.
— Привет, — я встретила ее в прихожей.
Дочь скинула кроссовки, подошла ко мне и как-то странно, с надрывом, обняла:
— Привет, мам.
— Ты чего такая?
Она покраснела и, отведя взгляд в сторону, призналась:
— Мы с Соней поругались.
— Из-за чего?
— Она дура, — буркнула Кира.
— Вот те раз, дружили, дружили, за руку ходили, а теперь дура.
Она шмыгнула носом и рвано пожала плечами:
— Ну вот как-то так.
— Ладно, разберемся с твоей Соней. Не переживай, — я чмокнула ее в нос, — иди мой руки, сейчас ужинать будем.
Пока она торчала в ванной, я разогрела жаркое, быстренько нарезала свежих овощей и погрела чайник.
— Идемте!
На кухне сначала появился Глеб, потом хмурая Кира.
Видать, и правда сильно с подружкой разругалась, потому что на ней лица не было. Щеки бледные, с ярко проступающим неровным румянцем, глаза обиженно сверкали, как будто реветь собралась, и губы чуть ли не в кровь покусаны.
Сейчас поест, успокоится, и надо будет деликатно поговорить с ней. Выяснить, что же все-таки случилось, и почему Сонечка из категории лучших подружек перешла в категорию «Дуры».
Прохоров тоже заметил, что она не в себе, и без задней мысли поинтересовался:
— Как прошел день?
Безобидный вопрос привел к неожиданному взрыву:
— Да твое-то какое дело! — выкрикнула Кира, вскакивая из-за стола. — Оставь меня в покое!
И убежала. А мы с Глебом как сидели с открытыми ртами, так и продолжили сидеть.
Наконец, он с трудом сглотнул и сипло спросил:
— Я что-то сказал не так?
— Понятия не имею. Я поговорю с ней.
Однако разговора не случилось. Когда я, немного подождав и дав дочери время выдохнуть, попыталась зайти к ней в комнату, выяснилось, что дверь закрыта на задвижку.
— Кир, — я тихонько поцарапалась по косяку, — с тобой все в порядке?
— Все хорошо, — ее голос звучал так потеряно, с надрывом, что у меня все сжалось от тревоги за свою девочку.
Ох уж эти подростковые проблемы…
Случится что-то и, кажется, все… мир летит под откос.
— Кирюш, открой. Давай поболтаем.
Раздался щелчок, и дверь приоткрылась, но не на полную. В образовавшуюся щель я увидела хмурую дочь:
— Я спать ложусь.
— Так рано еще.
— Голова болит.
— Давай, дам таблетку.
— Не надо, мам. Я просто хочу отдохнуть, а поговорим… завтра. Хорошо?
Мне чертовски хотелось узнать, что это за вспышка была за столом, но интуиция подсказывала, что сейчас не надо давить и настаивать на разговоре. Надо просто отступить и оставить ее в покое.
Сложно. Материнское сердце дрожало от волнения, но я все-таки взяла себя в руки, улыбнулась и с пониманием произнесла:
— Хорошо, милая. Отдыхай.
Кира кивнула и закрыла дверь. И я снова услышала, как щелкнул вертушек замка.
Утром Кира спала дольше обычного, но я подозревала, что на самом деле это был маневр, чтобы не пересекаться с отцом за завтраком.
— Может, заболела? — хмуро спросил Глеб перед тем, как уйти на работу. — Давай врача вызовем?
— Непременно.
Вызовем, а когда диспетчер спросит о причинах вызова, скажем: обострение подросткового кризиса и повышенная сердитость. И еще маленько покашливает.
— Глеб, мы разберемся. Иди.
Он ушел, и не успела я открыть ноутбук, как дочь выползла из своей комнаты.
Так и есть. Притворялась.
Я решила сразу не наседать. Вместо этого поинтересовалась:
— Тебе горячие бутерброды сделать?
Она как-то сдавленно кивнула и ушла умываться, а я, проводив ее тревожным взглядом, принялась готовить завтрак.
Я уже поела, но, чтобы не сидеть с пустыми руками и не раздражать ее, заварила себе чая с мелиссой.
— Все готово!
Кира пришла, как-то слишком скромно села за стол и, подтянув к себе тарелку, начала молча жевать, уставившись в одну точку.
Что ж тебя, девочка моя, так тревожит? Что произошло?
— Кир…
Но она опередила меня:
— Мам, а правда, что вы с папой разводитесь?
Я едва не поперхнулась. Благо, к этому моменту успела сделать глоток, иначе фонтан был бы на всю кухню.
— С чего ты это взяла, милая? — спросила я, ласково улыбаясь.
А у самой внутри застучало, загремело и с каждым ударом сердца все сильнее сдавливало виски.
— У него… — Кира замялась, покраснела, а потом выпалила, — у него новая женщина. И ребенок новый будет!
Звезде-е-ец.
Полный звездец.
Полнейший.
Не знаю, как мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица и не начать в истерике трясти дочь и, брызгая слюной, орать, откуда она это узнала.
— Почему ты так говоришь? Ты что-то видела? С кем-то разговаривала?
Она, насупившись, молчала и рассматривала свои дрожащие ладони.
— Кир, послушай меня… посмотри на меня.
Она подняла взгляд, в котором блестели испуганные слезы. Вроде взрослая уже, самостоятельная, а сейчас выглядела как потерянная малышка.
— Это очень серьезные слова, Кир. Я хочу узнать, почему ты их сказала. Это важно.
Если Глеб где-то засветился с Ольгой, то все. Ему хана. Плевать на мое разбитое сердце — справлюсь, залатаю и дальше пойду с высоко поднятой головой, но если он мне ребенка сломает своими гульками, то я его просто в порошок сотру.
— Кир?
Она задышала часто и надрывно, будто вот-вот заревет, а потом уткнулась лицом в ладони и простонала:
— Мне Соня сказала.
— Соня? — я пока ничего не понимала. И все силы уходили на то, чтобы держать себя в руках. — А она откуда взяла?
У меня подгорало от желания скорее докопаться до правды, но приходилось тормозить коней, чтобы не напугать Киру своей реакцией.
Дочь еще немного помолчала, собираясь с духом, потом начала через силу говорить:
— Ей письмо прислали, в котором написано, что у Киры Прохоровой… то есть у меня… папа завел себе вторую семью. А первую не бросает из жалости, хотя они все его бесят и под ногами путаются.
Значит, письмо…
Стыдно признаваться, но у меня немного отлегло от души. Ситуация, конечно, хреновая, но по крайней мере это не Глеб. Вернее, все равно Глеб, но… Тьфу. В общем, все сложно.
— Кир, а ты не думала, что это письмо могло быть отправлено кем-то… например… не совсем адекватным.
Например, беременной сукой, которая рассчитывала долго и счастливо кормиться за наш счет, а получила от хрена уши.
— Я так и сказала Соне. А она письмо показала и фотографии, — она еще сильнее покраснела и, дребезжа голосом, простонала, — на которых папа и правда с другой. Они там… они…
Не дай бог там то, о чем я подумала. Вот просто не дай бог.
Кира жалобно шмыгнула носом:
— Я как увидела это, разозлилась. Наговорила Соне гадостей, сказала, что она дура и идиотка. Что она специально все это придумала, чтобы меня позлить… Но это ведь не она? Это папа? — она уставилась на меня с таким отчаянием, что я сама чуть не заревела.
Что сказать в такой ситуации? Соврать или сказать правду, которая напрочь разобьет сердце ребенка?
Я выбрала ложь.
— Значит так, Кир, я понятия не имею, что все это значит. Сейчас завтракаешь, и мы вместе едем к Соне. Я хочу лично взглянуть на эти письма и разобраться, что за сволочь их прислала.
С самым несчастным видом дочь кивнула и принялась без аппетита жевать бутерброды.
А я кипела. Не просто кипела. Клокотала, как расплавленное нутро вулкана, проклиная себя за наивность. Я-то думала, что эта дрянь, наконец, поняла, что к чему, и отвалила, но нет. Не удалось зайти через меня, она пошла через дочь. Сука белобрысая.