— Угу, — ловя заинтересованные взгляды, Олеся краснела.
Вот, казалось бы, не она скандалила, а стыдно было именно ей.
— Она еще и на алименты посмела подать. А у нее этих детей дурацких — как свиней нерезаных. И скоро еще один на подходе! Я почитала в интернете, по закону и правда получается, что с таким раскладом мне достанется всего десять процентов от его текущей зарплаты. Ты представляешь?! Десять процентов! Даже если Прохоров будет получать полмиллиона, мне достанется всего пятьдесят тысяч. Это вообще ни о чем! На них ни одежды купить, ни на отдых съездить. Да одна хорошая сумка стоит дороже, чем он мне будет перечислять!
— Ну, технически, эти деньги не на сумки предназначены, — напомнила Олеся, — это для ребенка. На еду, на одежду…
Ольгу рвануло:
— Только не включай опять душнилу. Даже ты и то должна понять, что это несправедливо. Я беременна его ребенком, а он ведет себя как скупердяй!
— Он же его не просил. Не планировал. Ты сама…
— Да какая на хрен разница? Сама не сама. Ребенок есть? Есть! Значит, будь добр, обеспечивай по полной и его, и мать. Это же логично. Это его самая что ни на есть прямая обязанность!
Ее просто рвало на ошметки.
Почему все говорили про ребенка, и никто не понимал того, как ей тяжело? Никто не осознавал, в какую сложную жизненную ситуацию она попала. Это же просто жопа! Запланировать одно, а в итоге получить другое. Вернее, вообще ни черта не получить! Эта сраная съемная квартира не в счет. Как и те несколько переводов на карту, когда Глеб только узнал о беременности и старался откупиться, чтобы дорогая женушка, чтоб ей пусто было, не узнала о его косяке.
Олеся неожиданно решила проявить чудеса осведомленности и устного счета:
— Кстати, потом сумма будет больше. Их старшей дочке сколько? Тринадцать? Значит, через пять лет он не будет на нее платить. Останется четверо несовершеннолетних. Процент станет побольше.
— Ты сейчас издеваешься? — рявкнула Ольга. — Процент больше? Не десять, а двенадцать с половиной? Зашибись, какая удача! Ты еще скажи, что через семь лет их средним станет по восемнадцать! И тогда половина Прохоровской зарплаты будет делиться всего на двоих. На моего сына, и позднего выпердыша этой старой карги.
— Вообще-то, когда детей двое, на алименты уходит только треть зарплаты мужчины, а не половина.
Ольга зашипела и едва удержалась от того, чтобы швырнуть в бестолковую подругу тарелку с пирожным.
Просто невообразимая бестолочь. Тупая! Тугая! И бестактная! Но другой все равно нет, поэтому Ольга мрачно сказала:
— Я не могу допустить, чтобы эта старая сука шиковала, пока я с хлеба на воду перебиваюсь. Поэтому ты обязана мне помочь.
Олеся хлопнула глазами и настороженно спросила:
— Чем?
— В общем так, слушай, — нездорово сверкая глазами, Ольга подалась вперед. — Я все продумала. Меня в офис к Прохорову не пустят — жена его постаралась, а вот тебя запросто.
— Зачем мне к нему?
— Мы подгадаем момент, так, чтобы он был на месте, и грымза его тоже была. Ты придешь в его кабинет. Я объясню, где он находится. Придешь, поговоришь, хвостом покрутишь. И так, слово за слово, сблизишься с ним. Обязательно надень свое самое красивое белье! Потому что придется раздеваться, — Ольга погрозила пальцем, подчёркивая важность этого момента, — когда дело будет на мази, посигналь мне.
— Погоди…
Однако Ольга не слышала ее и продолжала:
— Я позвоню прохоровской жене, она прибежит. Увидит, что ее муж опять с молодой девкой зажимается, и все. Ее точно накроет. Дважды сделать вид, что ничего не произошло, у нее не выйдет, какой бы сукой она ни была.
— Стой…
— И после этого точно разведется с Глебом.
— Да стой же ты!!! — гаркнула обычно тихая Олеся.
— Что?
— Я никуда не пойду. Не стану надевать никакое белье и сближаться с этим дядькой не буду! Я вообще не понимаю, зачем мне все это?
— Чтобы помочь подруге.
— Это бред, а не помощь! — Олеся махнула официанту. — Я думала, после случившегося с Катькой ты хоть немного за ум взялась, а у тебя снова сумасшедшие идеи.
— Это не бред! Справедливость должна восторжествовать!
— Да какая это к чертовой бабушке справедливость? Ты влезла в семью. В нормальную крепкую семью. Просочилась туда как понос сквозь решето, обманом. Испортила им жизнь, себе и своему нерожденному ребенку. Ты о нем хоть раз вообще подумала? Что с ним будет? Кому он нужен?
— Хочешь, тебе подарю? — Ольга нагло вскинула брови, а Олеся, расплатившись за кофе и десерт, закинула в сумочку телефон и кошелек и поднялась из-за стола.
— Хочешь совет? Оставь их в покое! У тебя ничего все равно не получится. Потому что ты в главном просчиталась — они любят друг друга и будут бороться за семью.
— А ты хочешь совет? Иди в жопу со своими советами! Заколебала своим белым пальто.
Олеся вспыхнула, но больше ничего не стала доказывать или объяснять. Просто сказала:
— Всего хорошего, — и пошла на выход.
— Ну и катись! — прозвучало ей вслед, — тоже мне подруга! Зануда и неудачница! Мы тебя всегда дурой считали. Так что вали. Я и без тебя справлюсь!
Оставшись одна, Ольга от злости разревелась. Все снова шло не по плану.
Глава 17
После тех жутких фотографий Киру словно подменили. Она по сто раз в день звонила то мне, то Глебу и спрашивала, как у нас дела, чем занимаемся, когда домой.
Да и дома вдруг начала все делать с необычайным рвением — мыла пол, посуду, готовила то, что умела по возрасту. Сама загружала белье в машину, потом развешивала и гладила.
В другой ситуации я бы порадовалась, что в старшей дочери проснулась хозяюшка, но сейчас было не до радости. Потому что ребенка зацепило.
Ее травма и страх были настолько очевидны, что у меня душа наизнанку выворачивалась. Особенно, когда замечала, как вечером она смотрела на часы, поджидая отца с работы. И если Глеб задерживался хотя бы на пять минут, Кира звонила, чтобы узнать, где он и когда придет.
Да, мы объяснили ей, что все это подстава, доказали, что фотографии были поддельными. Дочка-умница — все поняла, но страх никуда не делся. Она теперь до одури боялась, что появится новая женщина и новый ребенок, которых муж будет любить больше, чем нас, к которым он уйдет.
В этот момент мне хотелось прибить Прохорова. Просто вот взять табуретку и отходить ей по хребтине так, чтобы разогнуться не мог.
Ладно я. Встану, отряхнусь и назло всем дальше пойду. Больно, но не смертельно. Но, блин, про детей почему не подумал, когда с этой шалашовкой связался? Почему не подумал о том, каково будет им, если они узнают про похождения и левого «братика»?
Почему за мужскую слабость зачастую отдуваются не только женщины, но и дети?!
Меня бомбило, но я молчала.
Во-первых, потому что не хотела еще больше пугать и травмировать Киру скандалами. А, во-вторых, видела, как поменялся Глеб.
После того, как последствия его измены отрикошетили в Киру, его тоже словно подменили. Я знала, что он устроил Ольге разбор полетов, прикрутил по всем фронтам так, что она лишний раз дернуться не могла. Нанял человека, который докладывал о каждом шаге белобрысой проблемы. И как только она хотя бы глядела не в ту сторону — шла жёсткая реакция. Больше не было полумер, шаг влево, шаг вправо — расстрел. Охотница одним местом за чужими деньгами в полной мере прочувствовала, что это такое, когда внезапно выясняется, что ты не самая умная, и что объект охоты может показать такие когтищи, что страшно шевельнуться.
Но главное не это.
Главное — его отношение. Он был рядом. Не ждал от меня помощи, не ждал, что я сама все объясню и разрулю, избавив его от хлопот, а сам исправлял свои ошибки. Делом, а не пустыми словами доказывая перепуганной Кире, что семья для него — это самое ценное в жизни. Они проводили вместе много времени, разговаривали, смотрели вместе фильмы, что-то обсуждали, вместе делали по дому, и Кира успокаивалась и снова улыбалась.
Он тоже улыбался. Но когда оставался один, когда думал, что его никто не видит, устало прикрывал глаза ладонями и сидел не двигаясь.
Я чувствовала, что ему плохо. Чувствовала, что он жалел и места себе не находил из-за случившегося.
А что ты хотел, милый? Отдача всегда настигает, как ты ни прячься, как ни беги.
И все чаще в голове крутились мысли о том, что будет дальше.
В жизни всякое случается, и порой приходится сталкиваться вот с таким уродливым, пошлым, постыдным. Таким мерзким и болезненным, что душа выворачивалась наизнанку.
И тут уж каждый сам выбирает, как на это реагировать. Кто-то будет страдать, выть ночами, наматывая сопли на кулак, биться головой об стену и думать о том, что все, жизнь закончена — лучшие годы спущены в унитаз, дальше только непроглядная тоскливая мгла. Кто-то облегченно выдохнет и вырвется на волю из давно изживших себя отношений. Кто-то замкнется в себе. Кто-то переболеет и перевернет страницу, потому что не захочет тратить свои драгоценные ресурсы на бесконечные страдания.
Это воля каждого. И каждый вправе сам решать, как реагировать на такие ситуации.
Я выбрала — жить дальше. Нормально жить. Без постоянных рефлексий, без оглядок и сожалений. Сложно? Да. Но я слишком люблю саму себя, свою жизнь и свое спокойствие.
И я не хочу, чтобы мои дети жили с несчастной матерью, видели истерики, неврозы и прочие прелести. Не хочу, чтобы они думали, будто в чем-то виноваты, и будто из-за них все это случилось. Не хочу одна растить малыша, который родится следующей весной.
Я бы смогла, справилась.
Но я не хочу.
Как и доказывать не пойми что и не пойми кому. Типа, я такая крутая, что и в горящие избы с разбегу, и коней табунами валю. Все сама, преодолею, превозмогу.
Могу. Но не хочу. Ни преодолевать, ни превозмогать, ни что-то там строить заново. И все у меня в порядке с гордостью! В полнейшем. Просто я уже не в том возрасте, чтобы жить по принципу: назло маме отморожу уши. Сейчас в приоритете я. Мои дети. Мои желания.