Плюс моя беременность.
Детки-то уже взрослые, и как неожиданно судьба решила подарить нам третьего малыша.
Я, честно, думала, что третья беременность — это подарок небес.
Ведь шанс забеременеть был невелик, но он случился.
Уверена, не просто так.
Теперь моя уверенность тает, и в беременности, о которой пока знаю только я, мне видится не счастливый шанс снова испытать радость материнства в последний раз, а насмешка.
Чудовищная насмешка, ухмылка и плевок в лицо…
Муж грезит от другой, а я собралась рожать ему третьего ребенка.
Может быть, теперь родится сын, о котором так мечтал Влад?
Двое дочек, третья замершая беременность. После нее мы не пробовали очень и очень долго… Решили, что хватит нам и двоих.
— Лиза, поговорим? — дотрагивается до моего локтя муж.
Я вздрагиваю. Прихожу в себя.
Оказывается, так и стою в коридоре, смотря в стену перед собой. Там наша семейная фотография… Вся наша семья.
Счастливые, улыбающиеся…
Статный муж, о котором все мои знакомые вздыхают: повезло же тебе, Лизка, такого красавца отхватить!
Красавица-жена… Хотелось бы верить, что красавица и двое наших девочек!
— Лиза! — настойчиво тянет на себя.
Я делаю шаг вперед, почти слившись со стеной.
— Не трогай меня. Ты… Хотя бы умойся… Умойся. После нее. От тебя несет. Ты смердишь… Ты весь провонялся… как после случки с помойной…
— Лиза, хватит. Давай без драмы, а? — морщится. — Ты ведь уже не девочка, чтобы вот так истерично вздыхать и лить слезы!
Глава 3. Она
— Ты и сама поняла, что еще ничего не случилось. Так, может быть, обсудим, как взрослые люди? Взрослые люди, которым уже за сорок. Истерить в таком возрасте… просто смешно!
— А поддаваться на глупые провокации, вести себя словно пес со слюнявой пастью? Как пес, у которого перед носом водят косточкой? По-твоему, не смешно? — уточняю я.
Изо рта вырывается смешок…
Косточкой.
Боже, за что!
Ева ведь действительно такая худющая сейчас, словно кость.
А муж на нее облизывается.
Что это? Косточками погреметь захотелось? По доске стиральной поелозить?
Пиетет к родственным связям с Евой куда-то пропал.
Растворился.
Может быть, просто испарился в момент ее циничной тирады, мол, выйди и мешай мне трахать твоего мужа…
Сестра? По крови? По документам?
Но точно не по сердечным связям.
Они оборвались в моем сердце.
Теперь это просто стерва.
Наглая. Циничная… Стерва.
— Так. Все ясно. У тебя истерика. Лиз… Налить тебе новопассит? Или что-нибудь в этом роде? Хоть бокал вина прими, честно… Лиз, ты меня слышишь?! — трясет за локти, пока я смеюсь, не в силах остановиться. — ЛИЗА! ХВАТИТ РЖАТЬ, КАК ЛОШАДЬ!
Муж меня встряхивает.
Это движение выходит резким.
Я стукнулась зубами и прокусила губу, а еще у меня сильно подскочило давление. Носом хлынула кровь…
Обильно.
Черт…
Как раньше!
Словно я снова школьница, у которой от волнения такое случается время от времени.
Муж застывает, часто дыша.
— Лиз…
Побледнел.
Неужели решил, что он меня стукнул о стену, на которую брызнула кровь.
— Лиз, давай успокоимся? — бережно сжимает мое плечо пальцами.
— Я же сказала, не трогай меня!
Сорвав со стены фотографию, бью предателя по голове. Стекло сразу же осыпается крошевом, деревянная рамка рассыпается. Высохла от времени.
Муж стоит, словно обездвиженный, под градом ударов, принимая их.
Но потом резко выдергивает рамку и скручивает меня, спеленав в тугие обятия.
— Кажется, у тебя истерика, милая. Истерики я не люблю, ты же знаешь! Пошла…
Вывернув руку, он больно утягивает меня за собой, утаскивает по коридору.
В спальню?!
На эту кровать, на которой только что…
Развернувшись, я пнула мужа по ноге, наступила каблуком на его ногу в носке. Он чертыхается, взвыв от боли.
— Отпусти!
— Да, пожалуйста!
Муж разжимает пальцы, толкнув меня.
— Смотреть противно. Достала. Истеричка гребаная… Что ты на меня так смотришь? Да, я хочу твою сестру! ДА! У нас едва не случился секс… И если бы ты зашла чуточку позднее, застала бы нас в процессе. Теперь довольна?!
— Уходи.
Мне приходится привалиться к комоду и вслепую выдернуть первую попавшуюся вещь из ящика.
Прижать к носу, из которого фонтаном хлещет кровь.
Просто смешно… Мне сорок один, а у меня кровищи… как будто меня приложили носом.
— Ты кое-что не доделал. Ева ждет. Вперед… Поимей уже ее. Возьми… Фас…
— Хватит! — муж бешено сжимает кулаки. — Хватит раздавать мне советы! Я сам решу, кого, как и когда иметь, ясно? А тебе стоит прикрыть свой рот и успокоиться. И нет, милая, я никуда не уйду, пока мы не решим, как быть дальше.
— Развод! Здесь нечего решать. Завтра же подам на развод. Сразу в суд…
— И расскажешь об этом девочкам? — вкрадчиво интересуется муж.
Но эта вкрадчивость и мягкость — обманчивые.
Он в бешенстве!
— Обязательно. Дочери должны знать правду о папочке.
— Испортишь дочери свадьбу, а вторую расстроишь правдой так, что она завалит ЕГЭ и поступление в вуз? Тебе так не терпится расписать. какой я кобель и мудак? Так не терпится, что ты готова пожертвовать будущим наших дочерей? Правдолюбка ты наша! — рявкает. — Села и успокоилась… А еще… Еще бардак прибери. И учти… Из квартиры мы не выйдем, пока не придем к решению.
Глава 4. Она
— Прибери бардак?
Приказы мужа впиваются в сердце отравленными булавками.
— Да. Прибери! — нагнетает он голосом.
Владислав — не тот мальчишка, которым был раньше. Он всегда был напористым, с амбициями, жаждущим. Но в нем давно нет ни пыла юнца, ни его легкости. Они уступили место мрачной решимости и умению принимать важные и безумно сложные решения. Владислав стал тем, кто может отсечь гниющую конечность без долгих раздумий, если это сохранит все остальное.
Я им гордилась. Была как за каменной стеной и, признаться, ни в чем не нуждалась!
Ни я, ни наши девочки, так обожаемые им…
На свадьбу Вари муж не поскупился, устраивает все с размахом. Лучшее свадебное платье, аксессуары на заказ, шикарный ресторан, лучше флористы в городе... Перечислять можно долго-долго.
У нас с ним не было пышной свадьбы. О нет… Мы были студентами. Он — постарше. И на следующий день после свадьбы мы справили новоселье.
Влад торжественно перевез мои вещи к себе в общежитие и пообещал:
— Однажды ты проснешься и никогда не вспомнишь эти убогие стены. У тебя будет все, что ты захочешь.
Он оказался прав.
У меня есть все, что я хотела.
Во многом прав, за исключением одного — те самые убогие, обшарпанные, в пятнах плесени стены я помню до сих пор. Иногда они мне даже снятся — наш первый год совместной жизни…
Теперь у меня есть все и… нет ничего.
Какая разница, какой роскошный под твоей задницей трон, если тебя с минуты на минуту с него выкинут?
А меня… уже… Выгнали. Выперли с треском!
На пьедестале желаний и мыслей мужа — моя сестра!
Кошмар.
Я не понимаю. Нет.
Не понимаю и отказываюсь понимать: как же так?!
Если бы Влад завел интрижку с молоденькой, фигуристой шлюшкой, это было бы настолько типично и пошло, что вряд ли бы кто-то даже обратил на это внимание.
Ни его интрижка с молоденькой девушкой, ни мои слезы по этому поводу не стали бы сенсацией.
Не я первая, не я последняя.
Когда мужчины переступают порог сорока, у них начинается кризис. Седина в бороду, бес в ребро, это не выдумки, не фантом.
Это неизбежность большинства.
Да, есть редкие мужчины, которым удается избежать ярких терзаний этого возраста, но абсолютное большинство подвержены кризису и шторму, который он приносит вместе с собой.
Начинаются интрижки на стороне.
С другой женщиной, девушкой, девочкой. Как правило, сильно моложе.
Это отчаянная попытка убежать во времена, где задорно и весело, вкусно и запретно.
У мужчина после сорока падает тестостерон. Новизна, под дофаминовым соусом, взбадривает настолько, что ему кажется: все еще впереди, лучшие годы, я полон сил, энергии, активен и хорош в постели.
И нет, это не я виноват, что пошел налево, утонув в трусиках какой-нибудь юной девицы, это все жена надоевшая виновата. Ведь посмотри, как с ней, надоевшей, мне уныло, и как хорошо, ярко, мощно я фонтанирую с… другой. Да ради нее… и звезду с неба, и луну… И мир на колени поставлю.
Короткая адреналиновая вспышка, поддерживаемая разными интересными биохимическими процессами, длится, увы, недолго…
Чувство новизны неизбежно ослабевает. И та юная фея внезапно быстро теряет свою привлекательность. Перед взглядом мужчины внезапно оказывается та же стерва, тот же знакомый облик. Только в ней, юной и громкой, заводной и живой, нет ни грамма понимания, смирения или умения лавировать эмоциями. Потому что она на пике своего расцвета, молода и не обязана жить разумом.
Капризы превращаются в мощные истерики, по разрушительности напоминающие торнадо. Он уже не вывозит. И она уже не фея, не малышка, не зайка… Она сука, дрянь, курва. Потому что требует многого. Потому что не умеет и не хочет быть скромной. Потому что яркость и красота требуют жертв и, в настоящее время, немаленьких денег! Теперь она — меркантильная лядь! И вообще, раньше ему девки без проблем давали за комплименты и ужин, а сейчас готовы дать за нехилое бабло и айфоны…
Накатывает неизбежное разочарование с уверенностью, что новое поколение — дряни, без исключения. Без моральных принципов… И вообще, раньше трава была зеленее…
Я бы поняла.
Нет, мне все равно было бы больно, но… это было бы объяснимо, пошло, обыденно до тошноты…
Сколько таких историй?
Поскачет молоденьким козликом, потаскается, а потом, побитый, уставший, опустошенный, тащится обратно, кладет повинную голову на колени бывшей и молит о возвращении.