Уже в восьмидесятых, когда все «каратисты» вышли из подполья и «ибраевцы» тренировались на стадионе ТОФ, я приходил к ним и увидел, чем они занимались.
Здесь и сейчас Валерий Николаевич остановил меня, когда я уходил в раздевалку.
— Михаил, кажется? — Спросил он.
Я остановился.
— Ты хотел у меня заниматься?
— Я хотел посмотреть, чем вы занимаетесь, — ответил я. — Не факт, что я захочу у вас тренироваться.
Он не показал, что удивился, а продолжил:
— Если хочешь, останься. Ты на нас посмотришь, мы на тебя.
— С чего вдруг такая милость? — Усмехнулся я.
— Всему своё время. Не каждому подойдёт наша техника. А ты, говорят, способный.
— Хорошо, — сказал я. — Останусь. Посмотрю.
И я остался. Мне нужны были спарринги, а эти ребята двигались быстро. Основа этого стиля были челночные перемещения ногами с редкими смещениями в стороны, уклоны, круговые блоки «вращения шара» и быстрая контратака после ухода от одиночной атаки.
Когда я поймал так одного из парней на простую двойку, он тоже перешёл на банальный бокс с ногами. Я стал встречать его ноги «щитами» и пробил пару «лоукиков». Парень стал убирать переднюю ногу. Тогда я от «лоукика» перешёл на «ёко» и он снова пропустил. Главное было быстро от него уходить, но парень ускорился и сблизился. Тогда я включил липкость, локти и пару раз уронил его.
— Непонятная школа, — сказал Валерий Николаевич. — Очень похожа на нашу, но не наша.
— Это не ваша, и не моя школа. Она ничья, потому что это солянка. И я не стал бы драться против ваших бойцов в вашем стиле. Вопросов нет, нарабатывать скорость, выносливость, уклоны в таком темпе полезно, но… Зачем я буду делать так как вы меня просите? Я не буду расходовать силы, а буду просто уклоняться и ловить момент.
— Ну… Так и надо, — засмеялся Ибраев. — Ты правильно сказал, это тренировка динамики. Снятие зажима в фазе отхода и наработка рефлекса атаки. Контратаки.
— Тогда у вас нет того, что японцы называют «кимэ» — импульса.
— Походи, может увидишь, — усмехнулся Валерий Николаевич.
— Спасибо. Мне у вас понравилось. Позвольте, я немного своё покручу.
— Да пожалуйста.
— Я похожее видел у Жирикова в Артёме. У него быстрые и чёткие удары, как в каратэ, но это не каратэ. Или не то каратэ. Те растягивают стойки… Мои тоже этим злоупотребляют. У твоего Михаила много от бокса, но это точно не бокс. Руки двигаются по-другому. Но ноги… очень похоже. И взрыв! Какой у него взрыв! Очень экономный отход и атака, представляешь, в руку. В оставленную руку и с этой же рукой он проводит атаку.
— Где он этого набрался, стервец, — спросил Городецкий. — Ведь не было у него этого ещё недавно. Или я не замечал?
Я не собирался учить Валерия Николаевича, тем паче, кто я такой. Я не претендовал на наличие оригинальных знаний. У меня не было своей школы или стиля, а была та солянка, которая была моя и только моя. Эта солянка очень походила на стиль Кадочникова, но очень чуть-чуть. Всё же я шёл от «Шотокана» через «Тайци» и айкидо. И мне нравилось «Годзю Рю», но частями.
Японцы, всё же, те ещё шарлатаны! Каждый сэнсэй зарабатывал на своём кусочке целого. Как на части разбитой мозаики. Додумывая сам картинку, которую нарисовал древний учитель. У одного получался дракон, у другого — змея, у третьего — цапля, у четвёртого — обезьяна.
Я тоже не знал, что нарисовано на этой картине. И не собирался учить тому, чего я не знал.
Глава десятая
Десятый класс давался тяжело, особенно математика. Химия сопротивлялась, но поддавалась. Я зубрил её днём и ночью, она сдалась и мы полюбили друг друга. Органическая химия предстала предо мной во всей своей красе. И там было что любить, я вам скажу.
Одна только фраза: «В атоме гелия имеются два „С“-электрона. При своём движении они образуют общее электронное облако шарообразной формы — о таких электронах говорят, что они спарены».
Или: «В атоме азота появляется третий „П“-электрон в наружном слое. Его облако не совмещается в пространстве ни с одним из двух других „П“-электронов, так как может расположиться обособленно в направлении, перпендикулярном по отношению к ним». Слышите, друзья? «Перпендикулярно» по отношению к ним. Это же жизнь. Камасутра, ёшкин кот. Эротика.
Да. Признаться, от эротики я страдал. Вернее, без эротики. Гормоны играли, как дрожжи, мозг кипел.
Девчонки, не дождавшись знаков внимания, стали слать записки через подружек. Но меня пробирала дрожь от одной мысли об обнимашках с кем-то, не то что… Да, мне снились «необычные» сны, но с нормальными взрослыми женщинами. Мой мозг не мог перебраться через огромный забор внутреннего табу, да и не пытался. Приходилось упорно медитировать, концентрируясь на химии. В конце концов мне стали сниться спаренные электроны. Зато я понял химию. А раньше ни бум-бум.
Ну послушайте эту сказку Шахерезады: «Молекула метана превращается в частицу с одним неспаренным электроном. Образовавшийся радикал метил существует в свободном состоянии 8 на 10 в минус третьей степени секунды и вступает во взаимодействие с другой молекулой хлора, разрывая в ней связь атомов и образую молекулу хлорметана. Образовавшийся атом хлора взаимодействует со следующей молекулой метана».
Химичка перестала вызывать меня к доске. Отвечая домашнее задание, я не говорил ничего от себя, но класс тупо молчал и слушал, пуская слюни. Я машинально сопровождал слова движением рук, показывая, как спариваются электроны и соединяются молекулы, и девочки краснели. Сначала я не замечал этого, н о когда Татьяна сказала: «Шелест, не хулигань, отправлю к директору». Я искренне опешил.
— За что? — Спросил я, но посмотрел на свои руки и тоже покраснел. — Я не нарочно…
Но ни она, ни класс мне не поверил. Пацаны на перемене похлопывали меня по плечам, девчонки отводили глаза. Но записок прибавилось.
Зима выдалась бесснежная и мы вволю набегались по лесам и горам. Полугодие я закончил без троек, правда математичка сказала, что на экзамене пощады не даст и я сильно переживал по этому поводу.
Я помнил, как я мучился с высшей математикой в институте аж до окончания третьего курса, и метался мыслями по специальностям, которым «хотел бы» обучаться. Я, почему-то, упорно склонялся к геологии.
Когда я сказал об этом папе, он сказал:
— Комаров кормить хочешь? Я ходил с геологами в детстве. Помогал.
— Да ты рассказывал, — не удержался я. — Метеорит искали.
Папа недовольно хмыкнул, расстроившись, что я прервал его.
— Извини… Я сам понимаю, что лес, — это не моё. Меня комары и мошка жрут, как никого.
— Так и будет. Причём, я видел мужиков-геологов под сраку лет, так и не привыкших к гнусу. А мне ничего…
У меня тоже были такие друзья, которые ходили по тайге в футболках с коротким рукавом, когда я прятался в куртку с накомарником.
Мама пыталась «помочь» мне с поступлением и принесла копию приказа Минвуза СССР от 05.09.1975 N 831 «Об утверждении Перечня действующих специальностей и специализаций высших учебных заведений СССР», и я выбрал.
— Мама, я поеду в Москву, — сказал я, прочитав перечень.
— Куда-куда?
— В Москву. Буду поступать в Московский институт нефтехимической и газовой промышленности.
— Куда? — Снова повторила мама, пребывая в шоке.
— На «Машины и аппараты химических производств».
Мама заплакала, и рыдала долго, не слушая моих объяснений и утешений. К приходу отца глаза её высохли но набухли так, что отец с порога спросил встревоженным голосом:
— Что у нас случилось?
Мы давно с мамой не ссорились и отец не на шутку испугался. Мама снова зарыдала, но ничего толком не смогла выговорить, кроме:
— Гы-гы… Он… он… В Москву…
— Что… происходит?! — Почти спокойно спросил он.
Отец никогда не ругался матом. Мат от него я услышал впервые во взрослом возрасте, когда он разговаривал со своими коллегами по работе. Просто он разговаривал на понятном им языке.
— Я решил поступать в Московский институт нефтехимической и газовой промышленности, на специальность «Машины и аппараты химических производств».
— Инженер?
Я кивнул.
— Это другое дело. Геология… Это специфичная профессия. Ни дома, ни семьи. А механизмы, они везде ремонт требуют. А ты чего плачешь? — Переключился он на маму. — Что ж ты так убиваешься? А если настоящее горе случилось бы? Всё-всё… Прекращай.
Десять классов я окончил с двумя четвёрками и уехал поступать. Специальность включала:
машины и аппараты нефтеперерабатывающих и нефтехимических заводов;
машины и аппараты химических производств;
газонефтяное и нефтехимическое оборудование;
машины и аппараты микробиологических производств.
В прошлой жизни я получил первое высшее образование по специальности — инженер-механик машин и аппаратов пищевых производств и выбранная мной специальность не на много отличалась от предыдущей. Тот же сопромат, теория машин и механизмов, физика, химия, гидравлика.
Я поехал поступать, и не поступил. Завалил математику.
В районном военкомате меня встретили настороженно. До осеннего призыва было ещё время, а я вдруг заявился. Осмотрев мою учётную карту призывника, инспектор первого отдела отвёл меня к военкому.
— Ты что такой ранний? — Спросил он, глядя в карту. — Или поздний… Ты писал заявление на отсрочку?
— Нет, — удивился я.
— Отсрочка у тебя, до следующей весны.
— С какого? — Я возмутился. — Я в армию хочу! На флот…
Военком сначала постучал по голове, потом ткнул пальцем в страницу номер три.
— По состоянию здоровья. Иди, гуляй. Пока…
Судьба моя ломалась кардинально. И то что я намеревался использовать в «системе», в армии меня кидало в десантуру и на войну в Афганистан. Мне очень не хотелось чистых два года проводить в Афгане. Я боялся.
В той жизни я коснулся войны лишь чуть-чуть. По завершении восьмимесячных курсов нас направили на, своего рода, стажировку, прикомандировав по четыре человека в мото-манёвренные группы погранвойск. Но четырёх месяцев мне хватило, чтобы получить два лёгких ранения и одну лёгкую контузию, приведшую к повреждению сетчатки правого глаза и тугоухости на правое ухо.